XXXI
размышлениям, хотя и умерил, насколько мог, пыл желаний. Отогнав прочь
суетные надежды, которым не дано было воплотиться, он обратил сладостные
помыслы к действительности. И так про себя рассудил:
других, зато я с ними здесь, куда желали бы попасть многие достойнейшие
меня; мне дарована особая милость - услаждать томный взор их красой. О,
сколько бы сыскалось таких, кто о лучшем и не мечтает: разве мало владеть
тем, чем я в неведении здесь владею. Кого же, как не возлюбленную Лию, я
возблагодарю за столь великую милость. Сам троянский Парис не мог бы
похвастаться тем, что созерцал большую красоту. О боги, будьте свидетелями;
как ни трудно поверить в то, что я утверждаю, это сущая правда. Он в глубине
темной Идейской долины видел трех богинь, а я здесь, в ясном свете дня вижу
семерых, из которых ни одна красотой не уступит богине. Поистине одно
преимущество у него было: он узрел их нагими, так что ни одна прелесть не
осталась сокрытой. Но как же царскому сыну не иметь хоть одного преимущества
перед простым охотником. Да и какой мне прок от их наготы? Она только
разожгла бы во мне и без того жестокий огонь, ведь я и при виде их лиц
томлюсь душой, насилу обуздывая недозволенное вожделение. О, какое это
должно быть зрелище, как бы я им упился, будь мне это дозволено! Но, увы,
мне нельзя видеть больше, чем всем другим; впрочем, нимфы не виноваты, это
одежды в сговоре против меня, а сами красавицы беспрепятственно являют
взорам все, что не скрыто одеждой. И все же насколько судьба милостивей ко
мне, чем к несчастному Актеону; того покарала Диана, помешав разболтать о
том, что он подсмотрел, а мне никем не возбраняется в любое время поведать
милым друзьям об изведанном благе.
растерзают собаки: ведь если я о том расскажу, кто мне поверит. Кто заочно
может поверить в то, чему я воочию едва смею верить? Впрочем, это не мое
дело, главное, что я-то их вижу и, рассказав, не солгу; значит, моя радость
не омрачится: про себя я буду знать, что особой милостью допущен лицезреть
то, чего не видел никто из смертных. А раз так, то пускай, кто хочет, верит,
а кто не хочет, не верит, мне это безразлично".
прислушивался к рассказу, а потом, снова погружаясь в сомнения, говорил:
божественным языком трудно выразить то, что я вижу. О, благословен будет тот
день, когда мне впервые предстала Лия! Это она, и только она виновница того,
что мне открылось столь прекрасное зрелище; более чем счастлив сей день:
если бы я надеялся, что от моих просьб будет толк, я молил бы, чтобы он
длился вечно. О, как блаженны, тысячу раз блаженны те, кого они любят и о
ком вспоминают, исповедуясь в своей любви нежными голосами!"
примечал, где находится солнце, по теням, коротким или удлинившимся,
определял, близко ли время, когда спадет зной, и, горюя, что солнце слишком
быстро гонит блистающую колесницу, про себя молил:
блаженством, так умерь же свой бег, не гони вперед, не отнимай того, что сам
даровал. Задержись хоть на миг, взгляни сюда, на этих прекрасных: все они,
как одна, заслуживают любви не меньше, чем Дафна, Климена, Левкотоя, Клития
и любая другая из пленивших тебя. А если ты уже обжегся любовным пламенем и
боишься на них, робких, взглянуть, пусть эти деревья прикроют их от тебя
своей тенью; раз тебя не удержит их красота, пусть удержит тебя жалость ко
мне. Вообрази, будто грех Тиеста снова совершен на той стороне Земли, и
останься там, где ты есть, пошли долгую ночь тем, кто тебя не ведает и кто в
тебе, говорят, не знает нужды; даруй долгий срок нежным речам, растяни,
насколько возможно, мою отраду".
Оторвавшись от сладостных мыслей, он приятным голосом обратился к нимфе в
пунцовых одеждах, прося ее поведать о любви, в свой черед; смеясь,
зарумянившись от смущенья, она откинула рассыпавшиеся от зноя пряди, частью
скрепленные на темени, частью вьющиеся по белоснежным плечам, и, сохраняя
пленительную осанку, ясным голосом начала:
XXXII
сочла бы, что умалчивать о них честней, чем: рассказывать, ибо одного из них
можно назвать недостойным славы, а другую - достойной бесславия, если и не
за нее самое, то за ее родных; не лучшая молва шла и об их предках,
возросших в пороках и не стяжавших любви из-за того, что один из них когтил
бедных, а другой льстивым языком высасывал из них кровь. Непричастная
плутням родителей, я все равно известна всем как их дочь, поэтому, не боясь
исповедью увеличить свою известность, я начну с того, с чего и вы начали. В
Ахайе, прекраснейшей части Греции, есть гора, у подножья которой течет
небольшая речушка: скудея летней порой, она разливается в дождливое время
года; по берегам ее с давних пор живут сельские сатиры и нимфы тех мест.
Среди них, простых нравами, и появились на свет те, от кого впоследствии
произошел мой отец; подобно Амфиону, звуком кифары воздвигшему из твердых
камней Фиванские стены, они своими руками из камней воздвигли немало высоких
стен. Но хотя Фортуна, вслепую оделяя мирскими благами, приумножила их
состояние вопреки достоинствам, они вскоре забросили скромное, но верное
ремесло и всецело отдались плутням Меркурия: видит бог, им больше пристали
орудия Сатурнова ремесла. Слава об их роскоши разнеслась далеко по свету,
столь же внезапная, сколь и бренная; из черни они сделались знатью,
возомнили о себе и нажитыми богатствами, подобно гигантам, низвергнутым на
Флегрейских полях, вздумали дерзко тягаться с небом, но боги до времени
затаили возмездие, в праведном гневе уготованное им за грехи, и скрыли его
от глаз, которым суждено было вскоре навеки сомкнуться. Увы, стоит ли длить
рассказ о собственных бедах! Отец мой по старинному мосту перешел через
скудные воды и достиг мест, где жила моя мать; родители ее, нарушив меру,
указанную Аматунтой, умели металлом добывать металл и, купаясь в золоте,
носили на алом поясе посеребренное изображение двурогой Фебеи. На их-то