молодость рада была посмеяться над невидальщиной. Толкали друг друга,
дрались, платили деньги, лишь бы увидать бороду. Вмешались недельщики
(тогдашняя полиция); угрозы их, палки, наконец самое имя великого князя -
ничто не помогло.
Бородатого, который успел отрезвиться, но не мог прийти в себя от шуму и
сборища, его окружавшего, не мог придумать, что с ним деется. Долго не
хотели дворчане впустить к себе своего господина и, только убежденные его
голосом и подлинностью бороды, приняли его с бережью на свои руки. Шутка эта
дошла скоро и до хоромин великокняжеских.
ужас наполнил дом отца его, когда узнали домочадцы, что между ними поселится
немчин! Еще более усилился этот страх вестями с разных сторон об ужасном
постояльце. Одни уверяли - он держится жидовской ереси; другие - он сам жид
и везется в русскую землю своим братом, евреем; иные прибавляли - он колдун,
морит и воскрешает зельями, костями мертвых, нашептывает судьбу над кровью
младенцев, в черепе человеческом, приворачивает к себе крюком, сделанным из
когтей нечистого... Чего еще страшного не говорили о нем? И облик-то у него
должен быть нечеловеческий, какая-нибудь харя с клыком и с совиными ушами!
Каков постоялец!.. Пришли черные дни на Образца и семейство его. Сам он
будто во второй раз потерял сына и овдовел; сын негодует и пылит, что горный
поток шумит, дочка, наслушавшись ужасов, то дрожит, как осиновый лист, то
плачет, - что река льется. Не смеет она и выглянуть из волокового окна
своего терема. Зачем Василий Федорович строил такой красивый дом? зачем
строил его так близко от государевых палат? Видно, во всем этом соблазнил
его лукавый: хотел похвастаться невидальщиной. Грех попутал!.. Что станется
с ним, сыном и дочерью? Лучше б не родиться никому из них!..
сообщался. Опять окропление! опять курение, так что сквозь сизую пелену дыма
трудно различать предметы! Опять моления с земными поклонами об ограждении
от бесовского наваждения! Вот и медный крест с шумом и завыванием прибит над
отделением постояльца, как будто последний гвоздь, которым приколачивают
крышу над гробом милого человека. Этого мало: нечистые уста басурмана могут
ли, должны ли прикасаться к той посуде, из которой вкушают православные,
крещеные! Статочное ли дело! Купили новые оловянные мисы, черпальцы, чары,
скляницы и прочее и прочее, что нужно было для стола немчина. Все это не
должно уж никогда переходить на половину православную и после выезда его
обречено всесожжению. Двор разгородили высоким тыном, сделали другие ворота
на половину басурманскую. Для услуги лекарю Онтону назначили паробка, лет
под двадцать, а почему именно его - была важная причина. Он был без роду,
без племени, круглый сирота: эта причина заставила бы наших предков еще
более заботиться о нем. Нет, не потому обрекли его на жертву, будто на
съедение змею-горынычу, а потому что он был недокрещенец, (другого имени ему
не знали). В то время, как его крестили, поднялась ужасная гроза, и великое
таинство не было докончено. Это натвердили ему с малолетства. Какой веры был
он, сам не знал, и потому не ходил никогда в церковь. Как нарочно, готовый
слуга басурману!
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
веке) походили на нынешний шоссе от Москвы до Петербурга!!
сугробах несколько саней, длинных-предлинных, с беседками из обручей,
обтянутых парусиной, наподобие тех повозок, какие видим и ныне у приезжих к
нам из Польши жидов. Высокие, худощавые лошади, нерусской породы, казавшиеся
еще выше от огромных хомутин, испещренных медными полумесяцами, звездами и
яблоками, давали знать о мере своего хода чудным строем побрякушек такого же
металла. На передках сидели большею частью жиды. Кажется, я уж сказал, что в
тогдашнее время не было выгодной должности, которую бы не брали на себя
потомки Иудины. Они мастерски управляли бичом и кадуцеем {Прим. стр. 81},
головой и языком: один меч им не дался. Особенно на Руси, несмотря на
народную ненависть к ним, во Пскове, в Новгороде и Москве шныряли
евреи-суконники, извозчики, сектаторы и послы. Удача им вывозила из Руси
соболей, неудача оставляла там их голову.
как флюгер, остроконечная бородка и развевались пейсики, опушенные морозом.
Серые, как у сыча, глаза, казалось, пытали даль. Въехав на Поклонную гору,
еврей проворно соскочил с передка. Перед ним прекрасный день запоздалой зимы
расстилал окружность на несколько десятков верст. Он протер глаза, еще раз
остановил лошадей, подскочил к беседке и, ударив по ней бичом, сказал таким
радостным, торжественным голосом, как бы дело шло об открытии на безбрежном
океане обитаемого острова:
Вот Москва!..
голосом, и вслед за тем вынырнула из беседки голова, покрытая меховым
беретом, и выглянуло приятное, разрумяненное морозом лицо молодого человека.
- Москва? - повторил он, спустя несколькими тонами ниже: - Да где же она?..
лице его спутника набегало неудовольствие обманутого ожидания, он прибавил с
смущением: - Азе на вас трудно угодить, господин! Вам, мозет быть, хотелось
бы Иерусалима!.. Зацем зе вы не зили во времена Соломона? А мозет статься,
вам хоцется Кролевца, Липецка или еще цего?
отвечал насмешливо молодой путник и погрузился вдаль. Он все еще искал
Москвы, столицы великого княжества, с ее блестящими дворцами, золотыми
главами величественных храмов, золотыми шпилями стрельниц, вонзенных в небо,
и видел перед собою, на снежном скате горы, безобразную груду домишек,
частью заключенную в сломанной ограде, частью переброшенную через нее; видел
все это обхваченное черною щетиною леса, из которого кое-где выглядывали
низенькие каменные церкви монастырей. Река, в летнее время придававшая
городу много красоты, была тогда окована льдами и едва означалась извилинами
снежных берегов своих. Правда, Москву обсели кругом многочисленные села,
слободы и пригородки, отделенные от нее то полями, то лесом и кое-где
державшиеся за нее нитями длинных концов; правда, что мысль о соединении
всех этих слобод, пригородков и сел должна была изумить огромностью будущей
русской столицы; но первое впечатление, полученное через глаза, было
сделано, и Москва заключалась для наших путников в том тесном объеме,
который и доныне посреди города сохранил имя города. Может статься, в это
самое время Антон вспомнил душистый воздух Италии, тамошние дворцы и храмы
под куполом роскошного неба, высокие пирамиды тополей и виноградные лозы
своего отечества; может статься, он вспомнил слова Фиоравенти: "Пройдя через
эти ворота, назад не возвращаются"; вспомнил слезы матери - и грустно
поникнул головой.
пять, разных лет, в зимних епанчах. Школьники, возвращающиеся домой на
вакацию, не с большею радостью приветствуют колокольню родного села.
первое бедное основание зодчества!
дворцы, палаты, храмы. - Опояшем город великолепною стеной. - Взнесем
бойницы. - Начиним их пушками... О! через лет десяток не узнают Москвы...
на горе и под горою.
покручивая ус.
благородным гневом. - Кто из вас помогал ему выпрямить колокольню в Ченто
{Прим. стр. 82}? Вы только зевали, когда он сдвигал del tempio la Magione!
[Колокольню святой Марии в Болони. (Прим. автора)] Вырастите до него, и
тогда померяйтесь с ним. А теперь... берегитесь!.. он одним гениальным
взором вас задавит.
сих пор хранивший насмешливое молчание. - Люблю Антонио! Настоящий рыцарь,
защитник правды и прекрасного!.. Товарищ, дай мне руку, - присовокупил он с
чувством, протягивая руку Эренштейну, - ты сказал доброе слово за моего
соотечественника и великого художника.
товарища. Вероятно, не смели они затеять с ним спор, из уважения к его летам
или дарованиям; а перед упреками Антона смирялись, потому что могли всегда
иметь в нем нужду, да и рыцарский дух его не терпел жестоких возражений.
Тот, который подал ему руку в знак своего удовольствия, был будущий
строитель Грановитой палаты [Алевиз. (Прим. автора) {Прим. стр. 83}]. Другие
спутники были стенные и палатные мастера и литейщики.
Разве для мертвых зданий приехал он в страну отдаленную? разве любопытство