Петровича. (Мы видели, однако ж, что эта самая записка очутилась в
"Телемахиде", между листами, вместо закладки и дошла к кому следовала:
так-то хитра любовь женщины! Верьте, что она, когда нужно, проведет не
только профессора красноречия, но и поседелого в дипломатии мужа.)
выпроводил от себя Тредьяковского, а этот, уложив в свой табачный носовой
платок богатую пару платья, ему подаренную, и свою "Телемахиду", отправился
с этим сокровищем домой. Вслед за его отбытием пришли доложить
кабинет-министру, что какие-то святочные маски просят позволения явиться к
нему. Велено пригласить.
разные голоса. И какая беда с профессором элоквенции! Ему навстречу ватага
переряженных. Его оглушили, засвистали, защекотали: от парика его пошла
пудра столбом. В этой суматохе он думал не о себе; нет, великий муж мыслил,
подобно Камоэнсу, гибнущему в море {Прим. стр. 74}, о спасении "Телемахиды"
и праздничной пары. Жалея о своем детище, которое могло бы пострадать от
приступа маскерадных героев, он повернул медвежьи стопы назад: его затерли и
увлекли. Как огромный гремучий змей, втянулись они в зал, составили
польский, сгибаясь в кольцы и разгибаясь в бесчисленных изворотах, но не
выпуская из своего круга бедного, измученного кропателя стихов. Тут были
инка {Прим. стр. 74}, гранд и донна, испанцы только по женским мантильям, на
них накинутым, и по перьям на шапочках с бриллиантовыми аграфами. Шлейф
донны несли два карла. Сбитенщик с огромным подушечным брюхом давал руку
турку, трубочист с знатным ариергардом на спине - великолепной Семирамиде
{Прим. стр. 74} в фижмах, чертенок - капуцину. Тут выступал журавль, у
которого туловище было из вывороченной шубы калмыцкого меха, шея из рукава,
надетая на ручку половой щетки, нос из расщепленной надвое лучины, а ноги -
просто человеческие, в сапогах. Рядом ревел и медведь: эту роль играл
человек в медвежьей шубе, вверх шерстью. Одним словом, тут был полный
доморощенный маскерад, какой только младенческое искусство тогдашнего
времени могло устроить. В затеях подобного рода наши предки не были изящны;
зато они веселились не равнодушно, не жеманно. Один только рыцарь, запаянный
с ног до головы в благородный и неблагородный металл, отличался приличием и
богатством своей одежды; он один хранил угрюмое молчание. Заметно было по
жилистым, полновесным ручкам донны и Семирамиды, что они способны управлять
не иглой, а палашом.
вторая на ухо переряженному, - допытайте ее хорошенько... За мной строго
присматривают...
свою сторону.
в долгополой мантии с иероглифами и зодиаками, с длинною тростью в одной
руке и урной в другой.
уморительно по-стариковски, приводя в движение подушки, которыми обвязались;
закидывали хозяина вопросами на разные чудные голоса, пускали шутихи
остроумия и по временам намекали ему о некоторых тайнах его, известных
только его друзьям. Это мучило Артемия Петровича; он не выдержал и приказал
маршалку выведать от кучеров, стоявших у подъезда, кто были переодетые.
Кучера сначала отговаривались, но гривна на водку все открыла: они
рассказали, что главные маски были гоф-интендант Перокин и тайный советник
Щурхов, друзья Волынского, с своими близкими. Узнали еще, что этот маскерад
возвращался уже из дворца, где увеселял больную государыню. В самом деле,
Артемий Петрович, сличая рост и ухватки своих друзей, уверился, что это
точно они, да и карлы были те самые, которых он видал у Перокина и Щурхова.
Вельможи эти были не молодых лет, но в тогдашнее, нещекотливое на приличие
время старость и знать под веселый час любили подобные затеи в кругу
приятельском иди по заказу государыни.
густого токая.
Петрович, - стакан вдребезги, - и дан приказ расшевелить все углы домашнего
погреба, заветного хранилища богатых заморских вин.
разлилось море вина, хоть купайся в нем. Инка, турок, Семирамида пили
по-русски. Капуцин, осушая стопу, ссылался, что соблазнил его нечистый, а
бес приговаривал, что, попав в общество капуцина, поневоле научишься пить.
Гости продолжали говорить не своими голосами, изредка обстреливая Бирона и
его приверженцев; хозяин, увлекаясь живостью своего характера, не выдерживал
и осыпал герцога посылками с убийственной начинкой. Только долговязый рыцарь
молчал, как немой, но пил за двоих. Надо оговориться, что Артемий Петрович,
дав слово гостям не нарушать их маскерадной тайны, свято исполнил его;
гостям же бумажные забрала позволяли, осушая стопы, сохранить свое
инкогнито. Между тем Зуда с ужимочками, с улыбочками и приветствиями
подходил то к одной, то к другой маске и каждого ощупывал по роду его
ответов.
жаровни испанцев, я прибежал прохладиться в Россию.
научили жарить на морозе без огня и угольев.
за полу кафтана волшебник.
волшебник, эта наука не доморощенная, привезена к нам из-за моря нерусским
Вельзевулом {Прим. стр. 76}.
прервал Волынской, - жаль только, что он не наш выходец, и навеки!
Петровича, отведя его в угол залы, - кто этот волшебник?
сторону, - он, верно, принимает его за друга... Сердце замирает от мысли,
что он проговорится... Он с бешенством на меня посмотрел, грозился на меня,
показывал, что сдернет с меня маску... Я погиб тогда. Отведи его ради бога!
бородавку на ухе, а карлом своим не хвастайся.
Зуда, увлекая за собою упиравшегося волшебника, - плутоват, как Махиавель!
он, обратясь к сбитенщику, и бросился в ту сторону, где Зуда возился с
астрологом. Этот от Волынского, далее и далее, и в противный угол залы, где
никого не было.
легонько пожав ее.
пьет.
Акунин Борис
Посняков Андрей
Сертаков Виталий
Роллинс Джеймс
Контровский Владимир
Вронский Константин