могло только чудо.
спутницы. Она держалась не только мужественно, но спокойно и весело.
фрукты.
поберечь, потому что одному богу известно, когда и как мы отсюда выберемся.
Он еще раз попытался сообщить по радио о нашем местонахождении, но не
получил никакого ответа. Я взглянул на часы. Было одиннадцать утра.
Губернатор задремал. Меня тоже клонило в сон от усталости. Я закрыл глаза,
но сразу же невольно открыл их от странного ощущения, будто меня обдало
вдруг жаркой волной. И тут я перехватил взгляд, которым обменялись
подполковник и Жизель, стоявшие в нескольких метрах друг от друга. В
выражении их лиц была такая нежность, такое самозабвение, что сомнений не
оставалось: они были любовниками. Это подозрение мелькнуло у меня еще
накануне вечером, сам не знаю почему,--держались они безупречно. Я вновь
поспешил закрыть глаза, усталость одолела меня, и я уснул.
самолет. Мне показалось, что наша шаткая опора не выдержала.
этот раз надежды нет, мсье. Через час море затопит отмель, а с нею... и нас.
губернатора и добавил:
рассказывал мне, что губернатор -- антиклерикал в силу политической
традиции, тем не менее покровительствовал миссионерам, оказывавшим ему
большие услуги. Теперь на лице Буссара не выразилось ни намерения помешать
пилоту, ни желания последовать его примеру. В эту минуту раздался треск:
порыв ветра расщепил пальму, росшую слева. Наши минуты были сочтены. И вот
тут-то Жизель без кровинки в лице в каком-то безотчетном порыве страсти
бросилась к молодому подполковнику:
горя до тех пор, пока... Но теперь все кончено и для меня, и для вас... Я
больше не в силах лгать.
обезумевшую женщину.
Жизели и подполковника, губернатор как завороженный не сводил глаз с этой
пары. Губы его тряслись, но я не мог понять, говорит ли он что-то или
безуспешно пытается овладеть голосом. Он побледнел так сильно, что я
испугался, как бы он не лишился чувств. Самолет, который теперь удерживало
на земле только одно крыло, застрявшее в ветвях правой пальмы, трепыхался на
ветру, точно полотнище знамени. Мне следовало бы думать о смертельной
опасности, которая нависла над нами, об Изабелле, о близких, но все мои
мысли были поглощены спектаклем, разыгрывавшимся на моих глазах.
участникам этой сцены, бормотал молитвы. Подполковник--сердце которого, как
видно, разрывалось между любовью, повелевавшей ему заключить в объятья
молящую женщину, и мучительной боязнью унизить начальника, которого он,
несомненно, почитал. Что до меня, то, съежившись в кресле, чтобы
предохранить себя от толчков, я старался сделаться совсем незаметным и как
можно меньше стеснять трех участников этой драмы. Впрочем, я думаю, они
просто забыли о моем присутствии.
этой страшной катастрофе, в которой разом гибли и жизнь его и счастье, он
сохранял удивительное достоинство. Ни тени гнева не было в его прекрасных
чертах, только в глазах стояли слезы. Очутившись рядом с женой, он оперся на
меня и с надрывавшей душу нежностью произнес:
мной... Прошу вас... Приказываю вам.
кончено... Я хочу умереть в твоих объятьях... Любимый, неужели ты принесешь
наши последние минуты в жертву щепетильности?.. Ведь я слушалась тебя, пока
было необходимо, ты сам знаешь... Ты уважал Эрика, любил его... И я тоже...
Да, Эрик, это правда, я любила тебя!.. Но раз мы умрем...
ударил Жизель в лицо. Тоненькая струйка крови потекла по ее щеке.
повторял мне эти слова, любимый... И мы геройски соблюдали приличия... Ну, а
теперь? Теперь речь идет не о приличиях, а о наших последних, коротких
минутах...
отер окровавленную щеку. Потом посмотрел на подполковника с печальной реши-
"Обнимите же эту несчастную... Я уже не способен страдать..." А тот,
потрясенный, казалось, так же беззвучно отвечал: "Нет, не могу. Я слишком
уважаю вас. Простите". Мне чудилось, что передо мной Тристан и король Марк.
Я никогда не был свидетелем такой патетической сцены. Ни звука, кроме воя
ветра и неясного бормотания -- молитвы пилота; а в иллюминатор видно было
только свинцово-серое небо, вереницы клочковатых, белесых облаков, а если
глянуть вниз -- желтые, все прибывающие волны.
офицера, удалось приподняться. С каким-то отчаянным вызовом она поцеловала
его прямо в губы. Он еще несколько секунд пытался сопротивляться, но потом,
уступив то ли жалости, то ли страсти, отвел наконец глаза от своего
начальника и с жаром оэветил на ее поцелуй. Губернатор побледнел еще больше,
откинулся на спинку кресла и, казалось, потерял сознание. Инстинктивное
чувство стыдливости побудило меня закрыть глаза.
одно: спустя несколько минут, а может быть часов, мне послышался в грохоте
бури шум мотора. Неужели это галлюцинация? Я напряг слух и огляделся. Мои
спутники тоже прислушивались. Подполковник и Жизель уже стояли поодаль друг
от друга. Она сделала шаг к мужу, который приник к иллюминатору. Пилот,
поднявшись с колен, шепотом спросил Буссара:
слабый.
приближаются. Шум идет с востока, стало быть--со стороны берега... Глядите,
господин подпол-
катер, направлявшийся к нам. С трудом преодолевая бушующую стихию, он то и
дело исчезал среди вздымающихся волн, но все-таки неуклонно двигался к
островку. Четверть часа понадобилось морякам, чтобы добраться до нас, и это
время показалось нам вечностью. Наконец, приблизившись, они зацепились
багром за пальму, но им далеко не сразу удалось переправить нас на корабль.
Самолет содрогался под порывами ветра, поэтому каждое движение было чревато
опасностью. Да и катер швыряло на волнах, точно щепку. Наконец летчик сумел
открыть дверцу кабины и выкинуть веревочную лестницу, конец которой
подхватили матросы. Я и по сей день не пойму, как это нам всем пятерым
посчастливилось переправиться на катер и никто не свалился в море.
самолет и задним числом холодели от ужаса. Для того, кто видел его со
стороны, было совершенно ясно, что это чудо эквилибристики не могло
продолжаться долго. Жизель с удивительным хладнокровием пыталась привести в
порядок свою прическу. Гардемарин, командовавший маленьким судном, рассказал
нам, что сторожевой катер видел, как мы приземлились, и с самого утра нам
пытались прийти на помощь. Но разбушевавшееся море трижды заставляло наших
спасителей отступить. На четвертый раз они добились успеха. Матросы сообщили
также, что наводнение причинило громадный ущерб прибрежным селам и порту
Батока.
молодой чиновник колониального управления, несколько растерявшийся от
множества проблем, возникших перед ним из-за стихийного бедствия. Но с той
минуты, как губернатор Буссар ступил на сушу, он вновь стал "патроном".
Отданные им распоряжения обличали в нем прекрасного организатора. Чтобы
бросить войска на спасательные работы, ему нужно было