Чтение 19–й страницы книги ~Пинбол-1973~

Я нашарил на стене выключатель. Лампы дневного света на потолке затрещали,
замигали - и через несколько секунд склад переполнился белым светом. Этих
белых ламп было не меньше сотни. Склад оказался гораздо шире, чем выглядел
снаружи, но свет все равно подавлял своим количеством. Я даже зажмурился.
А когда снова открыл глаза, то темнота исчезла совсем - остались только
молчание и холод.
Склад изнутри действительно походил на гигантский холодильник - скорее
всего, здание и строилось с такой целью. Потолок и стены без окон
покрывала блестящая белая краска, вся заляпанная пятнами желтого, черного
и других, менее вразумительных цветов. Стены были страшно толстыми - это
становилось ясно с первого взгляда. Будто тебя запихали в свинцовую
коробку. Меня охватил страх никогда отсюда не выбраться, и я несколько раз
обернулся на входную дверь. Вот ведь бывают здания - что способны сделать
с человеком!
Самым благожелательным сравнением для того, что я увидел, было бы кладбище
слонов. Только вместо белых слоновьих скелетов с поджатыми ногами бетонный
пол от края до края покрывали вереницы пинбольных машин. Стоя на верхней
ступеньке лестницы, я безотрывно смотрел на этот невиданный пейзаж. Рука
бессознательно зажала рот, потом вернулась обратно в карман.
Жуткое количество пинбольных автоматов. Семьдесят восемь - вот сколько их
оказалось на самом деле. Я тщательно пересчитал несколько раз. Семьдесят
восемь, точно. Выстроившись в восемь колонн, они упирались в
противоположную стену склада. Их будто выровняли по расчерченной мелом на
полу сетке - они не отклонялись от нее ни на сантиметр. И все это
находилось в абсолютной неподвижности - как муха, застывшая в акриловой
смоле. Ни микрона движения. Семьдесят восемь смертей и семьдесят восемь
молчаний. Я рефлекторно шевельнулся. Мне показалось: если я не шевельнусь,
меня тоже причислят к стае этих горгулий.
Было холодно. И пахло мертвыми курами.
Я медленно спустился по узкой бетонной лестнице в пять-шесть ступенек.
Внизу было еще холоднее. К тому же, я вспотел. Пот был неприятен. Я достал
из кармана носовой платок и немножко обтерся - только подмышки остались
мокрыми. Сел на нижнюю ступеньку, дрожащими пальцами сунул в зубы
сигарету. Нет, не так я хотел встретиться со своей трехфлипперной. Или,
может, это она так хотела?
Голоса насекомых не долетали сквозь закрытую дверь. Идеальная тишина
навалилась на все вокруг тяжелой росой. Семьдесят восемь пинбольных машин
упирались в пол тремястами двенадцатью ногами и стойко выдерживали эту
тяжесть, которой больше некуда было деться. Грустное зрелище.
Сидя на ступеньке, я попробовал просвистеть первые четыре такта из
"Jumping With The Symphony Sid". Стэн Гетц плюс ритм-секция: Хед Шейкинг и
Фут Тэппинг . В огромном, пустом холодильнике свист прозвучал на удивление
красиво. Немного придя в себя, я просвистел следующие четыре такта. Затем
еще четыре. Казалось, все вокруг навострило уши. Естественно, никто не
мотал головой и не топал ногами. Но впечатление было такое, что каждый
уголок склада старательно впитывает мой свист.
- Холодно-то как... - проворчал я, досвистев с горем пополам до конца.
Зазвучавшее эхо не имело ничего общего с моим голосом. Ударившись в
потолок, оно покружилось в воздухе и сгустилось внизу. Я вздохнул, не
выпуская из зубов сигарету. Не сидеть же здесь до бесконечности,
разыгрывая театр одного актера. А если просто сидеть, то холод и куриная
вонь проберут до костей. Я встал, отряхнул с брюк налипшую грязь. Затоптал
окурок и сунул его в стоявшую рядом жестяную банку.
Пинбол, пинбол... Я ведь здесь из-за него... От холода даже голова плохо
соображает... Подумаем... Пинбол... Пинбол на семидесяти восьми машинах...
Хорошо, приступим. Где-то в этом здании должен быть рубильник,
воскрешающий семьдесят восемь пинбольных машин... Надо включить...
Что-нибудь нажать...
Засунув обе руки в карманы джинсов, я медленно двинулся вдоль стены. Ее
плоский бетон тут и там разнообразили болтающиеся обрывки электропроводки
и обрезки свинцовых труб, оставшиеся от холодильного оборудования. Зияли
дыры от разных приборов, счетчиков, муфт, переключателей - с какой же
силой их отсюда выдирали! Сама стена была на удивление гладкая, почти
скользкая - по ней будто прополз исполинский слизняк. А здание оказалось
еще шире, чем казалось. Для холодильника птицефермы слишком уж широкое.
На другой стороне, прямо напротив лестницы, по которой я сюда спустился,
была еще одна такая же. А на ее верхней площадке - еще одна железная
дверь. Все абсолютно одинаковое - на миг даже почудилось, что я совершил
полный круг. Интереса ради я толкнул дверь рукой - она даже не
шелохнулась. Ни задвижки, ни ключа в ней не было: ее словно нарисовали,
настолько она была неподвижна. Я оторвал от нее руку, бессознательно вытер
пот с лица. Пахло курами.
Рубильник отыскался сбоку от этой двери. Довольно большой. Я замкнул его -
и склад разом наполнился низким подземным гулом. По спине пробежал
холодок. И тут словно тысячи птичьих стай захлопали крыльями. Я оглянулся
на холодильник. Семьдесят восемь пинбольных машин вбирали в себя
электричество и шумно выбрасывали тысячи нулей на свои табло. Когда птичий
шум затих, остался резкий электрический гул пчелиного роя. Склад наполняли
эфемерные жизни семидесяти восьми пинбольных автоматов. Машины мигали
всеми цветами своих игровых полей и что было сил рисовали мечты на
приборных досках.
Спустившись с лестницы, я медленно пошел меж автоматов - как генерал,
производящий смотр войск. Там были классические машины, виденные мною
только на фотографиях, а были и хорошо знакомые по игровым центрам. Были
даже такие, что канули в вечность, не оставив о себе никакой памяти. Кто
теперь помнит, как звали астронавта, изображенного на панели "Дружбы-7" от
фирмы "Вильямс"? Имя - Гленн, а фамилия? Начало шестидесятых... Вот фирма
"Бэлли", машина под названием "Гран-турне" - голубое небо, Эйфелева башня,
счастливый американский турист... Фирма "Готтлиб", "Короли и дамы", восемь
ролловеров. Картежник с красиво постриженными усами, беспечным выражением
лица и носками на резинках, за одной из которых - пиковый туз.
Супермены, монстры, футболисты, астронавты - и женщины, женщины...
Банальные мечты, выцветшие и истлевшие в сумраке игровых центров. Герои и
красавицы, улыбающиеся мне отовсюду. Блондинка, брюнетка, еще блондинка,
пепельная, рыжая, смуглая мексиканка, чей-то "понитэйл", гавайская девушка
с волосами до пояса, Анн-Маргрет, Одри Хэпберн, Мэрилин Монро... Каждая
гордо выпячивает свои замечательные груди. Они торчат то из блузки с
расстегнутыми до пупа пуговицами, то из купальника, то из бюстгальтера с
заостренными чашечками... Груди, никогда не теряющие форму, но безнадежно
выцветшие. Еще и лампы мигают под ними, словно вторя ударам сердца.
Семьдесят восемь пинбольных машин, кладбище старых мечтаний - таких
старых, что даже воспоминания здесь не родятся. И я медленно иду сквозь.
Трехфлипперная "Ракета" ждала меня в другом конце колонны. Зажатая среди
ярко напомаженных соседок, она выглядела тихоней. Словно присела в лесу на
камушек - и ждала. Я остановился перед ней и смотрел на такую знакомую
доску. Темная синева космоса, как от пролитых чернил. Маленькие белые
звезды. Сатурн, Марс, Венера... Среди всего этого плывет белоснежный
космический корабль. Его иллюминаторы освещены, а внутри атмосфера
семейного праздника. И несколько метеоров чертят линии по космической тьме.
Игровое поле тоже ничуть не изменилось. Все такое же темно-синее. Белеют
мишени - словно зубы высыпались из улыбки. Индикатор призовой игры в форме
звезды из десяти лампочек неспешно гоняет туда-сюда лимонно-желтую
вспышку. Две лунки на вылет - Сатурн и Марс. Роторная мишень - Венера... И
все в какой-то летаргии.
Привет, сказал я. Или не сказал. Во всяком случае, оперся на стеклянный
лист ее игрового поля. Стекло было холодным, как лед; десять теплых
пальцев оставили на нем белесые отпечатки. Машина вдруг улыбнулась мне,
точно проснувшись. Такая знакомая улыбка... Я тоже улыбнулся в ответ.
Как давно мы не виделись, сказала она. Я сделал задумчивое лицо и начал
загибать пальцы. Три года, вот сколько. Всего-навсего.
Мы оба кивнули и замолчали. Будь это в кафе, мы бы сейчас прихлебывали
кофе и теребили кружевные занавески.
Я о тебе часто думаю, сказал я. И почувствовал себя ужасно несчастным.
Когда не спится?
Да, когда не спится, повторил я. Она все улыбалась.
Тебе не холодно?
Холодно. Очень холодно.
Тебе лучше здесь недолго быть. Слишком холодно для тебя.
Наверно, ответил я. Чуть дрожащей рукой вытащил сигарету, закурил,
затянулся.
Сыграть не хочешь?
Не хочу, ответил я.
Почему?
Мой личный рекорд - сто шестьдесят пять тысяч. Помнишь?
Конечно, помню. Это ведь и мой личный рекорд.
Не хочу его марать.
Она молчала. Только десять лампочек призовой игры поочередно помигивали. Я
курил, глядя под ноги.
А зачем тогда пришел?
Ты звала...
Разве?.. Она растерялась, смущенно заулыбалась... Ну, может быть... Может,
и звала...
Еле тебя нашел.
Спасибо, сказала она. Расскажи что-нибудь.
Все теперь по-другому, сказал я. Вместо нашего игрового центра -
круглосуточная пончиковая. Там теперь пьют отвратительный кофе.
Прямо-таки отвратительный?
В одном старом диснеевском мультике умирающая зебра пила грязную воду
точно такого же цвета.
Она прыснула. Улыбалась она хорошо. А город был противный, сказала вдруг с