силком забрал у Крайского чемоданчик, который тот с собой носил, и
несколько часов таскал его вслед за нами. И все это для того, чтобы
попасть ко мне на пленку. Каждый раз, когда я что-нибудь фотографировал,
он спрашивал разрешения, становился где-нибудь вдали и подымал руку со
сжатым кулаком. Кажется, у меня нет ни одного неаполитанского снимка, где
то ли на фоне церкви, то ли просто в уличной толпе не маячила бы его
тщедушная фигурка с ротфронтовским приветствием. И в этом сжатом кулаке
было что-то очень трогательное - парню хотелось отблагодарить меня,
доставить мне удовольствие.
наш катер, - но все-таки успели посмотреть фотографии всех родственников,
развешанные по стенкам и заключенные в альбом, и конечно же попробовать
каприйского вина.
осталось и следа. Даже инцидент со старухой, которая отказалась
фотографироваться, не очень огорчил его.
тряской таратайке я сохранил и без нее: плоский колючий кактус, вырванный
мной из каприйской земли и брошенный в чемодан, мирно растет у меня теперь
на окне.
прелести коллективных поездок. Стоишь, например, над Флоренцией, на
Пьяццале Микеланджело, а вокруг тебя русская речь. Как приятно...
вокруг меня была только итальянская речь - и меня это нисколько не
огорчало, хотя я тоже люблю русский язык.
Обрадовался именно потому, что рядом со мной оказался русский. Правда, не
только русский, а одновременно и итальянец. Русский по происхождению, по
какому-то чисто русскому образу мышления, итальянец - по месту и образу
жизни, по воспитанию, а в чем-то даже трудно уловимом и по духу.
колпаки, на пароходике, и блуждая по ночному Неаполю, и потом в гостинице,
растянувшись, усталые, на кроватях, докуривая последние перед сном
папиросы.
основное, на главное, взгляды у нас одинаковые. Но мы живем в разных
странах, окружены разными людьми, подчиняемся разным законам, и что-то нам
нужно было разъяснять друг другу.
меньше, чем хотелось бы, - литературу, чуть побольше искусство, имею
какое-то представление об истории страны. Но народа - его мыслей, надежд,
интересов, его жизни, его души - я не знаю. Крайский, возможно, в
несколько лучшем положении, чем я, - как активный член общества "Италия -
СССР", он внимательно следит за нашей литературой, читает газеты, журналы.
Но в России он, в сущности, не жил и народа ее тоже не знает. Поэтому и у
него и у меня вопросов было столько, что, пробыв вместе три дня, мы и
половины их друг другу не задали.
нашему успеху и потому с особой болезненностью реагирует на то, что
считает нашими ошибками. Между прочим, эта черта свойственна не только ему
одному. Она свойственна многим коммунистам (и литераторам и
нелитераторам), с которыми я встречался, да и не только им, а всем, кто
симпатизирует нам, хотя и не во всем соглашается с нами.
литератором-социалистом. Далеко не во всем нам удалось убедить друг друга.
Но последняя его фраза, заключившая наш спор, на мой взгляд, очень
характерна.
многое просто чуждо. Но учтите одно: нет дня, чтобы мы о вас не говорили.
Честное слово! И когда мы думаем, что вы делаете ошибки, нам тяжело и
больно. Но, так или иначе, жить без вас мы не можем. Учтите это.
журналы читают очень внимательно. О статьях, о корреспонденциях с мест
(особенно если они подписаны известными итальянцам именами), о самой
манере подачи материала много говорят, спорят, критикуют, и, нужно
сказать, иногда довольно метко.
издания газеты "Унита".
хитроглазый и, как я из дальнейшего разговора понял, весьма колкий Джанни
Рокка, пригласил нас в свой кабинет и, присев на край стола, сказал, как
обычно в таких случаях бывает, что, если есть какие-нибудь вопросы, он с
удовольствием ответит.
Рокка хитро взглянул на меня и ответил:
хоть на час опоздаем с каким-либо сообщением, нас не станут покупать. А
вас, к сожалению, в излишней оперативности никак не обвинишь. У нас особый
читатель, нелегкий. Если экспресс Рим - Париж сошел с рельсов, он хочет
знать все подробности. И сколько убитых, и сколько раненых, и чтобы
очевидец все сам рассказал, и чтобы фотография разбитых вагонов и паровоза
была. А у вас, - он опять лукаво взглянул на меня, - у вас ведь, судя по
вашим газетам, даже стихийных бедствий не бывает, я не говорю уже о
железнодорожных катастрофах.
что мы против дешевых сенсаций, против щекотания нервов, что в задачи
газеты входит не только сообщение о тех или иных событиях, но и
вмешательство в некоторые из них. Я говорил о большой и нелегкой работе
отделов писем, куда за советом и помощью обращаются тысячи читателей. Он
все это терпеливо выслушал и сказал:
вмешательству газеты в жизнь. Но ведь мы говорили о другом, мы говорили об
информации. И тут мы с вами не в одинаковом положении. И кто в более
трудном - не знаю. Если я не буду писать о катастрофах и убийствах, или,
по вашему выражению, щекотать нервы, у меня упадет тираж, а у
какого-нибудь "Джорно" повысится. У вас тираж не упадет, но, наверно,
появится то, что во всех странах заменяет отсутствующую информацию, -
появятся слухи. А с ними нелегко бороться. Кроме того, вы чудовищно
многословны, - продолжал он. - Выходите вы на четырех, максимум шести -
восьми полосах - по сравнению с нашими, особенно богатыми буржуазными,
газетами это очень мало, - а сколько лишних слов у вас. Читая ваши
подвалы, пока доберешься до основной мысли, надо прорваться сквозь
дремучий лес общих фраз. Очень уж вы неэкономны. И это, на мой взгляд,
один из основных ваших грехов. Второй - чрезмерная скупость информации и
непозволительное запаздывание ее. Не слишком ли долго вы обдумываете
каждый идущий в газету материал? Оперативность в газетном деле - все.
Вчера в шесть часов вечера произошло какое-то событие - выступил Хрущев
или Эйзенхауэр, где-то состоялась демонстрация, или, наоборот, ее
разогнали, - в шесть утра рабочий должен уже об этом прочесть, и не только
сообщение, а и нашу оценку самого события. Опаздывать я не имею права ни
на час, ни на минуту. Прогонят...
неповоротливы, неоперативны. Как поздно они приходят - иной раз у нас, в
Киеве, приносят их в час, и в два, а то и вечером. А в Риме в четыре утра
уже открыты все киоски, покупай что хочешь, от официального "Мессаджеро"
до "Унита" и "Аванти".
нет, просто ему, как коммунисту и газетчику, хотелось бы, чтоб наши газеты
были для них во всем примером. В этом он был таким же, как многие другие
передовые итальянцы, иногда и некоммунисты.
получается. И не всегда по нашей вине.
Недооцениваем то влияние, которое оказывает на итальянца наша культура,
искусство, литература, кино. Нам жаловались на то, что в Италии не знают
советских фильмов. Почему? А потому, что в Италии существует
кинематографическая цензура. Она против наших фильмов. Но, оказывается, ее
легко обойти, нисколько не уклоняясь от строгой легальности. Как?
"Присылайте фильмы на узкой пленке. Они не считаются коммерческими, их
можно показывать в любом рабочем клубе". Почему же мы их не посылаем? Не
посылаем, и все...
интересный музей. В нем представлены художественные изделия - вазы,
посуда, скульптура - из фарфора, фаянса и прочих видов керамики.
Представлены все страны мира. Нет только Советского Союза. Почему?
Дирекция музея неоднократно обращалась к нам, в Академию наук, Академию
художеств, Эрмитаж. Ответа не последовало. Почему? А кто его знает
почему...
кое-что изменилось. В Советском Союзе организовано теперь общество "Италия
- СССР". Будем же надеяться, что с появлением его эти, назовем их мягко,
досадные шероховатости исчезнут.
Шломо Вульф
Сертаков Виталий
Земляной Андрей
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия
Круз Андрей