Чтение 19–й страницы книги ~Должность во вселенной~

Пец стремился поговорить с Корневым - но если бы знал, какой выйдет разговор, то, пожалуй, повременил бы. А теперь приходилось принимать бой не будучи готовым, когда у самого мысли в смятении. И нельзя, как в иных критических ситуациях, по-быстрому подняться вверх, чтобы обстоятельно обдумать все в ускоренном времени, подобрать доводы,- потому что и так на крыше; не в кабину же ГиМ удаляться от Корнева, который стоит напротив, смотрит с болью и надеждой. Невозможно отговориться и неотложными делами - все дела покорно замерли внизу.

...Ситуация напомнила Валерьяну Вениаминовичу, любителю индийского эпоса, сцену из "Махабхараты": когда два враждующих родственных клана Пандавы и Кауравы сошлись для решительной битвы, а вождь Пандавов Арджуна, увидев в рядах противников родичей, близких, уважаемых людей, пришел в отчаяние и хотел отказаться от боя. Тогда его колесничий бог Кришна остановил время и в восемнадцати главах своей Божественной песни ("Бхагаватгиты") обстоятельно объяснил ему неправильность, нефилософичность такого отношения к предстоящему сражению, к своему долгу воителя и властителя, а заодно и многие вопросы глубинной жизни мира. Поэму эту Пец знал на память. Сходство, впрочем, было лишь в том, что вопросы встали самые глубинные; да еще в том, что время замерло. Александр Иванович, хоть и в отчаянии, не походил на царевича Арджуну, а сам Пец, тем более, на бога Кришну. Куда!..

К тому же с надчеловеческих, вселенских позиций выступал сейчас Корнев, практик и прагматик, а не теоретик Пец. Немало из сказанного им сходилось и с мыслями Валерьяна Вениаминовича, с мыслями, возникшими не только от работы в НПВ, от исследования Меняющейся Вселенной, но и более ранними, знакомыми, вероятно, каждому много пережившему и много думавшему человеку: что под видом самоутверждения людей, коллективов, обществ, их борьбы за место под солнцем, за счастье, за свои интересы, за блага, за выживание - на Земле делается что-то совсем другое. И теперь становилось понятно - что.

И тем не менее Валерьян Вениаминович понимал, что поддаваться нельзя: обидно, противно... нельзя, да и все тут.

- Прежде всего я горжусь вами, Саша,- начал он.- Я знал, что вы умница и талант... более, как думалось, по инженерной части. Но таких смелых, обширных, общих мыслей, когда и мне, так сказать, старому прожженному умнику, приходилось глядеть на вас снизу вверх, я, признаюсь честно, не ждал. Сильно!

Корнев сделал нетерпеливый жест рукой, как бы отмахиваясь от этих слов: не надо, мол, давай по существу.

- Но... ведь вот что у вас выходит: города и поселения, все, с ними связанное,- свищи, болячки на теле планеты, горячечная сыпь. Сама цивилизация наша есть болезнь, от которой мир может 'исцелиться, но может и погибнуть... Хорошо, продолжим в том же духе: сами планеты, а тем более звезды и звездно-планетные системы - вихревые язвы на теле галактик. Они ведь тоже выделяются признаками повышенной температуры, загрязняют окрестную чистоту пространства излучениями, испарениями веществ, ведь так? И сами галактики суть свищи, чирьи и прочие фурункулы на незримом теле Вселенной... Вы не находите, что здесь мы распространяем обычные понятия, пусть и в самом общем виде: смешения, упадка, разрушения - далеко за дозволенные для них пределы? Кстати, не ново это утверждение о жизни как болезни материи.

- Эх... эквилибристика это все, Вэ-Вэ, милая академическая эквилибристика! Ну, не болезнь - повышенная изменчивость, брожение материи, а разум - фермент в этом брожении. Как ни назови, все равно выходит, что наши чувства, мысли и вытекающие из них дела имеют не тот смысл, какой мы этому придаем. Не наши они!

- Ну вот, не из медицины, так из кулинарии - брожение. Надо мыслить более строго, философскими категориями...- Пец все-таки более защищался, чем нападал.- Да, наши наблюдения в MB и даже, в известной мере, ваше рискованное обобщение их - показывают, что мы объединены со вселенскими процессами гораздо плотней, чем представляем. Тем не менее невозможно согласиться, что мы в них марионетки и кажимость. В конце концов, как вещественные, интенсивно чувствующие образования, мы есть, во-первых, выразительная и, во-вторых, познающая форма материи. Ведь мы немало узнали здесь: и вы, и я, и другие. Для чего-то же люди исследуют мир. Не ради только презренной пользы!

Это вышло неубедительно, слабо - Пец и сам это понял. Корнев грустно улыбнулся. Скинул туфли, забрался на стол с ногами, обхватил колени; правый носок был с дырой, оттуда высовывался палец.

- Не знаете...- сказал он устало и уверенно.- И вы не знаете. Что же, я не в претензии, в конце концов, мы с вами одним миром мазаны, узкие специалисты. Да и не хочется, чтобы мы оказались марионетками, ох как не хочется, Вэ-Вэ! И что жизнь наша - кажимость... Знаете, бывает, снится что-нибудь, ты целиком в этом сне, живешь наполненной жизнью. А потом... ну, приспичит по малой нужде - вскакиваешь, идешь в туалет, сделал дело, вернулся в постель - и не можешь вспомнить, что снилось. Даже смешно: только что переживал, потел, чего-то там добивался, оказался перед кем-то в чем-то виноват, влез в ситуацию всеми печенками... и как не было. вами не случалось?

- Случалось,- усмехнулся директор.

- Неужели это модель нашей жизни и смерти, Вэ-Вэ? Ой, не |хочу!.. Вот - заметили, наверно? - я ввертывал то есенинское, то из Платонова, даже из древних индусов. Это я здесь поднабрался,- Корнев мотнул головой в сторону профилактория.- Искал ответы, изучал литературу - покрепче, чем для какого-то проекта или диссертации. Немало книг из городских библиотек перебрал, всех заново для себя открыл: Пушкин, Гоголь, Достоевский, Толстой, Чехов, Успенский... В школе ведь мы их проходили. Когда преподаватели корявыми казенными фразами пытаются объяснить, что они, гиганты слова и мысли, хотели сказать,- это в сущности издевательство, признанное воспитать у детей стойкое отвращение к литературе, что обычно и удается. А теперь увидел: их мир не меньше нашей MB, хоть и на иной манер...- Александр Иванович говорил задумчиво и просто.- Но, знаете, только Толстой сумел углядеть в войнах французов волновые перемещения, всплески и спады, подобные тем, что мы напрямую наблюдаем. Это век назад, без техники - гением своим проник. Андрей Платонов тоже проникал в первичное - но у него оно отдельными фразами просвечивает, а то и просто в глаголе, в эпитете обстоятельно не высказывался, хотя сказать-то мог, наверное, поболе графа. Опасался, вероятно: за мысли посадить могли, а то и расстрелять... А другие вникали более косвенными вопросами. Живешь, действительно, все кажется нормальным и ясным - а прочтешь, как Митя Карамазов, пристукнув пестиком взрастившего его старика, заказывает четыре дюжины шампанского, да балычку, да икорки, да конфет, едет кутить в Мокрое, ведет там себя собачкой... и начинает схватывать внутри: да что же мы такое - люди? И что есть чувства наши? Понимаете...- он в затруднении пошевелил рукой волосы,- там чувствуешь не как в обычной жизни - глубже, общее: не может быть, чтобы весь этот ужас и позор были только поступком, который можно сквитать казнью или сроком. Или - что движения войск и решения командующих, описанные Толстым, происходят лишь ради завоеваний, освобождения, победы или поражения. За всем этим иное, вне добра и зла. Просто - иное.

- Между прочим, и вы сейчас излагаете, что они хотели сказать, своими словами,- не без ехидства заметил Пец.

- Излагаю... но не навязываю. И оценок ставить не собираюсь. Я ведь к тому, что и в этом деле стремительный количественный прогресс при качественном регрессе... не знаю уж, по закону ли Вина, или как. Число книг-журналов нарастает по экспоненте, а мыслей, чувств, вопросов они не вызывают. А ведь до тех пор и жив человек, пока задается такими вопросами, чует первичное бытие. Перестанем, сведем все к удовлетворению потребностей - хана: нет людей, есть руконогие желудконосители, нет человечества - есть миллиардноголовая коллективная вошь, облепившая Землю.

Корнев вдруг снова скорчился, притянул туловище к ногам, положил подбородок на колени:

- Да что на других пенять - и со мной вчера было такое, в духе Достоевского. Впрочем, не Достоевского: его Раскольникову понадобилось двух старух зарубить, чтобы себя понять, а мне... Нет, это даже не для Гоголя, не для Щедрина, великих сатириков. В самый раз для Зощенко, для его рассказа на страничку.

- Что было-то? - полюбопытствовал Валерьян Вениаминович.

- Да-а... и говорить не о чем. Ну, зашел там же на вокзале побриться, а за креслом Боря, -вместе в школе учились. Я его и не видел с тех пор, едва признал. А он-то меня узнал сразу, еще бы! Выяснилось, что и все одноклассники меня помнят, гордятся - так сказать, большому кораблю... И он сам был рад и горд, брея меня, так разговаривать: на "ты", с "а помнишь?.." - сыпал забытыми именами, бросал довольные взгляды, на коллег за соседними креслами. Я понимал, .что произвел некоторое событие в его рутинной жизни, что после моего ухода он будет рассказывать, как мы с ним в школе и то, и се, курили за уборной... а теперь такой видный человек! И вернувшись домой, он скажет жене: а знаешь, кого я сегодня брил?.. И я вел себя, как подобает: демократично, но и сдержанно, с дистанцией, даже контролировал в зеркале выражение намыленного лица - чтоб и волевое, и одухотворенно-авторитетное. Как подобает, распро......! - На этот раз Корнев выругался совершенно чудовищно; Пец и бровью не повел.- А когда вышел, так стало тошно! Ладно, был бы я просто главинжем крупного НИИ или там академиком, министром - но подниматься каждый день в Меняющуюся Вселенную, наблюдать рождение, жизнь и гибель миров... да еще так тонко понимать великих писателей, как я вам сейчас вкручивал,- и оказаться в простом деле чванливым пошляком!

Александр Иванович скорчился еще более, напрягся телом, ткнул лицо в колени; распрямился, продолжал, тоскливо глядя мимо Пеца.

- И ведь не только это во мне. Стремление к успеху, к власти, у утехам, к победам над соперниками не уменьшилось от познания MB - временами распаляется еще больше, прикидываю, как и это сверхзнание употребить для того же. А ведь были и есть люди, куда меньше меня знающие, но с душой поглубже моей плоскодонки,- они живут, мыслят, соотносятся с другими куда лучше, светлее, опрятнее. Слова, ничто, Вэ-Вэ, образ жизни - все. Этим и древние риши покоряли умы, вы знаете да и недавний Махатма Ганди. И граф Толстой лет двадцать терзался несоответствием между своими идеями и образом жизни, наконец решился, дал дђру из усадьбы... да вишь, поздно. И мы все, вероятно, спохватимся с образом жизни слишком поздно, так и будем до конца сотрясать воздух словесами, производить впечатление, какие мы умные и интересные.

- А вот я, между прочим, электробритвой пользуюсь,- сказал Валерьян Вениаминович.- У меня хорошая, японская.

Корнев поглядел на него без улыбки:

- Не надо иронизировать, Вэ-Вэ: мол, мелкий факт и такие глубокие выводы. Это ведь как в том кризисе физики: все факты соответствуют классической механике, а один, постоянство скорости света, нет - и теории летят к черту. Так и здесь: если не в трудах своих, кои все от надо, не в изобретениях и даже не в глубокомысленных речах сейчас, а там, в парикмахерском кресле, я обнаружил себя до самого донышка, то - чего же стоит остальное? Что весит мое огромное, но не прошедшее через сердце знание? Нуль.

- Но... ну-ну! Вы уж совсем...- Валерьян Вениаминович встал, прошелся, сунув руки в карманы, наклонив голову; собирался с мыслями. Больше всего ему было жаль корчившегося от душевных мук Корнева, хотелось как-то выручить.- Не надо так болезненно все воспринимать, Саша. Я понимаю, эти наблюдения навалились на нас сразу, в них много такого... не каждому по плечу. Но, понимаете, их исключительность не делает нас с вами автоматически интеллектуальными гигантами. В принципе, на нашем месте могли оказаться другие люди - и на вашем, и на моем. Давайте не считать себя самыми умными людьми в мире: если мы сейчас не поймем всего, то, как вы говорите, хана. Не хана. И кстати, давайте не забывать, что у нас здесь было-перебыло столько ошарашивающих, сногсшибательных открытий и идей... Это банально, но я призываю вас к скромности и смирению.

- Да не могу я так, Вэ-Вэ, не умею! - сказал Корнев глухим голосом.- Если я вникаю в дело - да еще в такое! - я не могу не считать себя самым умным в нем. Или так - или я действительно бродильный фермент в процессах, которое мы ошибочно считаем "созиданием" и "познанием". Марионетка.

- Ну, вот вы опять! Саша, все это не впервой: не раз и не два познание мира пребольно щелкало человека по носу, теснило его самоуважение, спесивый антропоцентризм. Считали Землю всей Вселенной, а себя созданным по образу и подобию божию, никак не меньше. Выяснилось, что Земля - шар, люди, подобия божьи, в противоположных местах ориентированы друг относительно друга самым несолидным образом. Шум, шок, скандал... "Но зато уж наша планета - самое большое тело. И солнце светит только для нас, и луна, и другие тела вокруг нас вращаются. А звезды и вовсе украшения небесной сферы - чтоб было приятно для глаз". Новый шок: не солнце всходит и заходит, а Земля вращается вокруг огромного светила в ряду всех планет, среди которых она - одна из малых. Снова шок, скандал, костры. А вскоре выясняется, что не божьи мы подобия, а мерзких обезьян... опять негодования, обиды "обезьяньи процессы". Смирились с трудом. "Но зато уж Солнце - самое. Единственное. Средоточие!" Оказалось, что и оно - рядовая звезда на окраине Галактики. "Но зато уж наша Галактика!.." Выяснилось, что и галактик во Вселенной навалом.- Валерьян Вениаминович перевел дух; давно ему не приходилось говорить так горячо и убедительно.- И всякий раз крушение иллюзий было болезненным - но в конечном счете полезной, здоровой встряской развивающейся человеческой мысли. Думаю, так будет и сейчас.

Корнев, сидя в той же позе на столе возле проектора, следил за директором исподлобья с легкой усмешкой; в глазах возникли и исчезли искорки.

- Положительный вы какой-то, Вэ-Вэ. Просто образцовый.

- А необязательно всем быть с декадансом, с червоточиной! - задорно парировал Пец.

- Да, конечно. Так мысль человеческая развивается? Прогресс наличествует? Музыка играет, штандарт скачет?

- Ну... это, на мой взгляд, даже не тема для спора. Подумайте сами; неужто природа с ее вселенским могуществом и размахом не нашла более простых способов разрушать, распылять планеты, чем через наши дела, изобретения, труды! Да у нее полно таких возможностей, и мы их видели в MB. Все они взрывные преимущественно...

- В темпе "кадр-век" развал через цивилизацию как раз и будет выглядеть взрывом.

- Да бросьте, Саша! Уж не говоря о всем наземном, как вы объясните в своей гипотезе развала космоплавание? Вы его почему-то обошли. Ведь там такое скопление идей, изобретений, достижений - сгустки мысли людской вылетают в космос, не просто тела!

- Я не обошел... просто я подумал, что вы и так поняли. Но раз нет - я вам это все покажу.

Александр Иванович слез со стола, выбрал из стопки кассет одну, вставил в проектор, протянул и заправил ленту, выключил свет в зале.

На экране пошли - с надлежащей переменой планов и ритмов, с переходом съемок с дневной части на ночную и обратно - импульсные кадры жизни одной из землеподобных планет MB. Сначала крупные: материки, моря, извивающиеся ветвистыми змеями долины рек; переползают цветными амебами водоемы и растительные покровы по суше, пульсируют год от года ледники у полюсов и на вершинах горных хребтов. Сначала только по легкому помутнению атмосферы да по новым очагам света в ночной части Пец мог угадать, что на планете шло послеэкстремальное смешение. Но вот в ближних и сверхближних планах показались первые, заметные более размытостью, тепловым свечением и точечными пузырьками "сыпи", свищи.

- Вот они на верхнем берегу моря... на северном, если для Земли, ну, а там-то кто знает,- вон у отрогов хребта,- указывал и комментировал главный инженер, стоя по другую сторону проектора.- Вон на нижнем берегу, при впадении реки. Можете толковать, как хотите, Вэ-Вэ, но, по-моему, вы слишком легко отметаете:

неужели, мол, природа ничего другого не нашла!.. Для газового или расплавленного состояния веществ найти способы изменений не штука.- А вот для твердого состояния: как ему пузыриться, рыхлиться и течь потоками? Вполне возможно, что, окромя "созидательной деятельности разумных существ", здесь ничего более и не изобретешь... Разрастается сыпь-то, тепловые "трещинки" соединяют ее скопления, лучатся от "свищей" - видите? Это, полагаю, там массовое производство пошло и "покорение природы". В соревновательном темпе: кто лучше, кто быстрее, кто больше. Давай-давай! Надо-надо!..- Голос Корнева зловеще, саркастически как-то похрипывал.- Похоже, мы проскочили уже шесть секунд развития, соответствующие трем векам нашей НТР, теперь на той пленке прокручивается наше будущее. Видите: ледниковые шапки около полюсов уменьшаются, горные ледники тают, атмосфера мутнее, ночная сторона все ярче излучает... Думайте, как хотите, но, боюсь, это выгорают добытые в недрах там угли, нефть, сланцы, газы, переплавляются в нужные им металлы руды, выдавая в среду ненужный дым, золу, пыль, шлак. А "свищей"-то все больше, Вэ-Вэ, а тепловых растрескиваний от них сколько ветвится - не дороги ли это с интенсивным движением? А то и воздушные трассы, и морские...

Пец стискивал зубы, сдерживал желание крикнуть "Не надо!" Он было воспрял, высказывая возражения и доводы, стремясь направить все по накатанному пути научного обсуждения - и тем успокоить не только Корнева, но и себя. А сейчас зримые факты, которые не Александр Иванович, нет, сама Меняющаяся Вселенная пригоршнями швыряла в лицо,- испарили, превратили в ничто его ученую логику, профессиональную искусность. И чувствовал себя Валерьян Вениаминович просто щенком, которого взяли за шкирку, подняли высоко: гляди, кутенок, на большой мир! Щенок скулит и дергает лапками; ему не нужен, страшен этот мир, хочется на пол в прихожую, где пахнет ботинками, пылью и написанным в углу.

- Обратите внимание на волнение в зоне этого большого "свища", Вэ-Вэ,- указал Корнев,- оно почти концентрическое, как от капли на воде. Между прочим, Москву в таком ритме снять, аналогичное увидим: сначала центр вырастает, потом откат жилищной индустрии на окраины, в Черемушки, или там в Теплый Стан - пятиэтажки, девятиэтажки, затем по шестнадцать... а потом опять накат к центру: снос малых домов, сооружение тридцатиэтажных, на проспекте Калинина, например. Ходи, изба, ходи, печь... По генеральным планам волнуются "свищи", по проектам. А вот - ага, наконец! - и первые огненные смерчики выскакивают из мутной атмосферы. Стоп, это надо глядеть подробно.

Александр Иванович остановил катушку проектора на кадре, где - в ближнем плане на ночном участке планеты неподалеку от линии терминатора - вырисовалась длинная огненная загогулина. Нижний конец ее был ярок и толст, почти вертикально шел от тверди, а чем выше, тем он изгибался все более полого, утоньшался и тускнел.

- Первый "сгусток мысли" пошел в космос,- комментировал главный инженер.- Или это еще испытание стратегической ракеты, как вы считаете?.. Между прочим, если бы не военное противостояние систем, мы на Земле еще лет сто не имели бы космонавтики. Нынче слюни роняем от восторга: ах-ах, высшее достижение цивилизации... а с чего началось-то? С самых простых чувств, как и у всех животных: страх, жажда выжить. Только у животных это выражается оскаленными зубами, выставленными когтями... самое большее, испусканием неблагоуханной струи, как у хорька и скунса,- а у нас ядерными бомбами и ракетами.

Снова застрекотал пущенный им проектор. Теперь в затянутых кадрах на ночной части огненные линии и полосы с яркими нижними концами попадались все чаще: изгибающиеся в разных направлениях, круто или полого, а затем и почти прямые.

- Ага, это у них уже завоевание космоса пошло,- приговаривал Александр Иванович.- Нет, как угодно, недооцениваете вы это дело с точки зрения развала мира. Мысли в этих "сгустках" все меньше, как и в любой освоенной технике, а вещества, плоти планеты улетает все больше: носители, топливо. Обратно вернется спускаемый аппарат, да и то не всегда. Разве сравнишь с вулканическими извержениями: пальбы и грохоту куда больше, чем при запуске ракет, сотрясений почвы, выбросов лавы тем более... а в космос ничего не улетает. Не так это просто - раскрутить планету на разнос! И чего нас тянет в космос, вы не скажете? Знаем свою Землю в слое не толще кожуры яблока, а туда же...

- Хватит! - резко сказал Пец и сел, прикрыв глаза. У него ослабели ноги, тупо давило в голове. Все стало безразлично.

Корнев выключил проектор; переждал с минуту, затормошил Пеца:

- Эй, Вэ-Вэ, вы что? Не надо отключаться... Ладно, то вы меня старались привести в чувство, теперь я вас буду.- Он включил перемотку, повернулся к директору.- Только уговор: не кидаться на меня с кулаками, не швырять предметы. Вот я ленточку отмотал, теперь демонстрирую снова, только со звуковым сопровождением. Хотите - смотрите, хотите - слушайте.

Звуковое сопровождение! В первый раз Валерьян Вениаминович, отвлеченный комментариями Корнева, не обратил внимания, что его нет. А теперь, когда тот запустил проектор, Пец не столько смотрел на экран, сколько вслушивался в бормотание автомата-синхронизатора, призванное напоминать зрителям масштаб времени. Оно было невразумительным:

"Вон что! Так, значит?.." - Директор перевел гневно-вопросительный взгляд на Корнева. Тот усмехнулся, остановил проектор:

- Да, Валерьян Вениаминович, мы смотрели не послеэкстремальную, а начальную стадию жизни планеты, ее формирование - только в обратном порядке. Я сам на таком не раз обжигался: забывают ребята после сеанса перемотать... Но эту я с умыслом так запустил. Чтобы показать, что наш научно-технический прогресс действительно зеркально симметричен с картиной формирования планет. Как конец с началом. И вершина его, выход в космос, так сказать, космический апофеоз разума - симметричен с явлением аккреции, метеорным дождем, в котором планеты набирают, нагуливают в околозвездном рое пыли и тел свой вес. Иначе сказать, космонавтика как вселенское явление природы - при всей своей научно-технической начинке, корифеях, героях, достижениях и мечтах о контакте - столь же проста, как и явление тяготения. Только с обратным знаком, в другую сторону... А отчетливых съемок, которые можно было бы недвусмысленно толковать как запуск космических ракет на планетах MB, на ихних Байконурах или мысах Канаверал, мы пока не имеем. Чего нет, того нет. Здесь можно ориентироваться только на то, что с Земли произведены уже многие тысячи запусков.

За время его речи Пец - он поднялся с кресла и стоял с приоткрытым ртом и таким видом, будто ему не кадры показали, а двинули в солнечное сплетение - пережил много получувств-полумыслей. Самое первое и ужасное: симметрия начала и конца! Затем: ведь в самом деле полет крупного метеора, снятый от конца к началу, трудно отличить от запуска ракеты - как он не догадался! И наконец, выходит: Корнев его разыграл?! Нанес не просто удар, а ниже пояса.

- Таким образом, Александр Иванович, окончательным фактом есть то...- только в подчеркнутой вежливости и чрезмерно внятном произнесении слов дал Валерьян Вениаминович проявиться своей ярости,- что показанное вами никакого отношения ни к цивилизации, ни тем более к запуску космических аппаратов не имеет?!

- К запускам - безусловно,- невозмутимо кивнул тот.- А насчет остального я бы с выводами не спешил. Как вы знаете, и посадка спускаемых аппаратов, когда у них плавится и горит теплозащита, не слишком отличается от падения метеоров. Может, мы и наблюдали что-то такое: космическое переселение или, скажем, нашествие? Мало ли романов на эти темы!.. И все прочее в том же духе.

- В каком духе?!

- Прогресс с точностью до наоборот, вот в каком,- сказал со вкусом Корнев.- Почему бы не считать эту сыпь и "свищи" не естественными лавовыми вспучиваниями, не вулканическими вздутиями, а все-таки поселениями каких-то там начальных жителей? Социальные процессы у них идут наоборот: от демократического общества к тоталитарному, от него - к феодально-крепостническому... прогрессивным считается закрепощать работников, чтоб не баловали, не бегали с места на место - чтоб был порядок! - затем к рабовладению, к племенному, к стаду. В технике прогресс идет от высотных зданий к домам пониже, более прочным, с толстыми стенами: лучше помельче, да больше, неладно скроен, да крепко сшит.., а еще лучше и вовсе откопать пещеру в обрыве - безопасно и не дует. Прогрессивно и модно там обрастать шерстью - вместо заботы об одежде...

- А спиной вперед они не будут у вас ходить? И из гроба вставать?

- Ну-у, Вэ-Вэ, реплика низкопробная, не по уровню вашего мышления! Вам ли, который ввел понятие "объем события", не понимать, что мелким-то событиям наплевать, в какую сторону текут мировые процессы. Будут тамошние существа обыкновенно спариваться и рождаться, дело нехитрое. А вот чуть не так накренился растянутый на тысячи и миллионы лет градиент потока времени - и прогресс превращается в регресс, а регрессивное признается передовым, полезным для общества. В науках, например, будет считаться передовым и полезным больше забыть, чем узнать. Сначала забыть о существовании иных галактик, затем об иных солнцах, потом - что их планета есть шар... и так до утраты членораздельной речи и переходе от "реакционного" прямохождения на "прогрессивные" четвереньки...

- Слушайте, Саша, вы же до ерунды договорились! - не выдержал директор.- Сами себя опровергаете. Ведь чтобы было, что забыть и утратить, сначала надо же это знать и уметь. Стало быть, необходимо допустить, что у ваших гипотетических изначальных сразу была высокая культура, огромные знания обо всем... а откуда это возьмется?

- Куль-ту-ра... зна-ни-е?..- Корнев произнес эти слова с усилием, смотрел на Пеца - ив глазах за воспаленными веками все больше прибавлялось веселого и злого изумления.- О господи, Вэ-Вэ, так вы... так вы ничего не поняли?! А я-то верил в вас больше, чем в себя. Куль-тура, зна-ние - надо же! Ха-ха!..- Он лег на стол и даже ногами задрыгал от похожего на рыдание хохота.- Ха-ха-ха-аа! Какая культура, какое к чертям знание?! Ха-а-хаа-а-ха-ха!.. Это выглядело возмутительно. Пец осатанел: - Встаньте! - рявкнул он, и Корнев сразу оказался на ногах.- Вот верить в меня не надо, я не бог и не претендую... а обязанности свои, равно как и мои распоряжения, извольте выполнять. Во-первых, займитесь делами, как подобает главному инженеру, у вас их накопилось более чем достаточно. Второе: приведите себя в божеский вид, общайтесь с сотрудниками корректно и по-деловому. Третье: рекомендую вам не подниматься сюда и не участвовать в исследовании MB, покуда не выправите крен в мозгах. Вот так!

- Слушаюсь, Валерьян Вениаминович! - Корнев стал по стойке "смирно", свел вместе пятки в драных носках.- Бу сде. Исполню. Особенно насчет крена в мозгах.

Но в глазах его блестел упрек и насмешливое превосходство - превосходство человека, который понял то, что ему, Пецу, недоступно и о чем не имеет смысла с ним толковать.

Эта шутовская поза, этот блеск глаз и вообще весь разговор... Валерьян Вениаминович почувствовал, что с него хватит, и вышел, не сказав ни слова.

Бой - с Корневым за Корнева - был проигран.

ГЛАВА 25 МЕРТВЕЦ И ПРОТОПЛАЗМА

Для людей важней всего активность: сначала они активно портят природу - потом начинают активно исправлять содеянное. Так и обеспечивается всеобщая занятость.

К. Прутков-инженер. Мысль ‘ 10.

Мертвец неспешно шагал вниз, пролет за пролетом оставляя за собой лестницу осевой башни. Вокруг колыхались, искривлялись призрачно, растекались в стороны радужно размытые контуры и пятна, выделявшие из плотного пространства пенистое нечто, имевшее при его жизни значение и названия. Теперь названий не было, мир стал простым и единообразным - первичным. Только изредка он вспоминал: это "коридоры" (для перемещений комочков живого желе), а по бокам "лаборатории", "мастерские", "отделы" (пустоты, в которых они колышутся и вихрятся в том, что считают "своей деятельностью"). Ко всему этому он еще недавно имел отношение, взаимодействовал, колыхался-барахтался вместе со всеми. Он и сейчас делал вид, что имеет отношение, так было проще: когда кто-либо из живых подходил и заговаривал о том, что они считают "проблемами", "делами", он останавливался, выслушивал вежливо и, не вникая - ему не во что более было вникать, соглашался, когда ждали согласия, возражал, когда ждали возражения. Даже отдавал приказы - именно те, какие уже маячили (он видел!) на другом конце веревки-желания относящегося, веревки, которой опутала всех так называемая "жизнь", многомерная паутина связей. И тем ослаблял веревку, выскользал, отделывался - освобождался. Главным для этого было не нарушать окрестное колыхание-вихрение, внося в него свое.

Он так и делал. На восьмом уровне кто-то (неважно кто) протянул ему бумаги, втолковывая что-то (неважно что), и, разумеется:

"Александр Иваныч, подпишите!" Он подписал к исполнению, хотя в их жизни это противоречило распоряжению, которое он таким же манером "отдал" двадцатью этажами выше. Но это в их жизни, в сложно дифференцировавшейся посредством собственных заблуждений протоплазме. Никаких противоречий не бывает в Едином. Как нет в нем и названий. Как нет и связей.

Протоплазма... Она возникла в теплых мутных морях, чувствуя немо и слепо все воздействия среды либо как "приятные" (способствуют целости, росту, размножению), либо "неприятные", препятствующие тому же. Приятное было хорошо, к нему следовало стремиться; неприятное плохо, его следовало избегать. Первичное, доклеточное добро и зло, из которого потом комочки усложнившейся протоплазмы, проповедники и философы, сочинили нравственные принципы. Первичное желе усложнилось от разнообразия сред и обстоятельств на планете, обзавелось органами, распределило по ним общее чувство, тем породило обилие качеств, а по ним на высшей стадии развития - и слов. Но природа ощущений, их крайний субъективизм и турбулентная вздорность - от этого не изменились и не могли измениться. И па-ашел расти, усложняться, ветвиться мир существ, их видов, свойств, качеств, действий, понятий, мир, проявляющий в множественном запутанном разнообразии одно и то же: усложнившиеся реакции протоплазмы на "+/- приятно".

Это протоплазма колыхалась и дрожала сейчас вокруг от забот и стремлений - не только в башне, всюду! - вспучивалась намерениями, замыслами, хлюпала и плескалась действиями, желеобразно вибрировала сигналами, которые расходились кругами от мест возбуждения, текла по "трещинам"-коммуникациям, завивалась круговертями обмена веществ, удовлетворенно чавкала-переваривала, заполняла пустоты. Она прикидывалась растениями, организмами, животными, людьми, семьями, коллективами, народами, человечеством, биосферой и ноосферой. Только его теперь не обманешь.

- Ничто не сотворено,- шептали бледные губы.- Деление бактерии неотличимо от родов ребђнка. Ничто не сотворено!..

На шестом уровне мертвец вышел на перевалочную площадку внешнего слоя, стоял на краю, покачиваясь с носков на пятки, смотрел. Внизу, в красно-оранжевом сумраке зоны вяло шевелились механизмы, ползали машины. Слева, на загибающейся вниз, к горизонту, площадке собирали ангар (при жизни он помнил, какой и для чего); дуговая бетонная форма и стрела автокрана образовали фигуру, похожую на скелет звероящера. Стрела поворачивалась, смещала конец фермы - звероящер жил, поводил шеей и боками. Звуки зоны: басовистые рыки моторов, замедленные лязги и удары, тягучие возгласы - тоже вписывались в картину мезозойского болота.

- Ничто не сотворено,- шептали губы,- ничего не было и нет. Восприятие фермы и крана как звероящера не более ложно, чем восприятие их как фермы и крана. Ничто не сотворено!

Когда человек вдруг поймет гораздо больше, чем понимал до этого, ему обычно кажется, что он понял все. Это опасный момент в процессе познания, с него может начаться заблуждение еще более глубокое, чем было до этого. Александр Иванович Корнев открыл и понял немало в изысканиях в Шаре - как вместе с другими, так и сам. Это новое впиталось в него, впиталось в натуру человека, который никогда не отделял рассудок от чувств,- у которого, вернее сказать, рассудок и талант всегда служили достижению намечаемого чувствами. И новое это само становилось чувством - общим, преобладающим, подавляющим остальные; потому что касалось всего в жизни. И еще потому, что, начав исследовать что-либо мыслью, Корнев - на счастье свое и на беду свою - не мог, не умел остановиться, не додумав до конца.

- И как безудержен, пристрастен был Александр Иванович в работе, в поиске, в увлечениях своих, так же безудержно страстен был он сейчас в гневном, горестном отрицании всего. Ну, ладно - пусть бы другие так вляпались со своей "разумной деятельностью", пусть их усилия и результаты стихия складывает в простые до тупости мировые процессы рыхления, нагрева, спада выразительности... Но он сам-то, он - Александр Корнев, чей жизненный принцип был: никогда не оказываться марионеткой ни в чьих руках, использовать обстоятельства и людей для достижения своих целей! И выходит, что это его самоутверждение - как раз не "само-", а именно те ниточки, посредством которых природа (поток времени? Вселенная?) ненавязчиво и мягко управляла им - наравне со всеми! - в процессе финального оживления-смешения, раскручивания планеты на разнос. Стремясь к творческому самоутверждению, выполнять чужую - и бессмысленно-стихийную - волю! Противостоя созиданием власти мелких природных явлений - тем только усиливать и ускорять крупные!

"Хо-хо-хо! Хаа-ха-а-хаа! Дзынь-ля-ля! Смотрите на меня, идиота! Смотрите на всех нас, смейтесь и показывайте пальцами. Никакой нарочитый манихейский дьявол не смог бы так изощренно и всесторонне одурачить умников, как это сделали они сами, приняв свое стремление к самоутверждению, к оригинальности за нечто высокое. О, дурни хвостатые и бесхвостые!.. Почему мы считаем, что мы вне мировых процессов, что планета - да что, вся Вселенная! - лишь подмостки для вечной человеческой "драмы", в которой отрицательных поймают, а положительные поженятся, сделают карьеру и наплодят детей? Смотрите: фейерверками метеоров рассыпаются миры, где уж всего наделали, всех поймали и наплодили, где одни доказывали другим, что они лучше, а те доказывали этим, что нет, они еще лучше, а те - еще-еще, а на еще-то еще да еще еще!.. Смотрите: не просто так вспыхивают сверхновыми звезды - от неудовлетворенности подобных нам разбухают и вспыхивают они. Потому что неудовлетворенность, порождающая стремления и замыслы, обнаруживающая все новые проблемы, чтобы их решить,- лишь темное наше название для простой глубинной энергии, высвобождающейся нынче в мире - высвобождающейся через нас! И все больше всем всего надо, все новое, современнее... Все быстрее стареет - и чаще морально, нежели реально - созданное: на свалку его, в кучи, под снос. Ходи, изба, ходи, печь! И все напряженней надо смекать, вникать, шевелить извилинами: разрушение планеты - дело непростое, требующее куда большего ума, чем создание ее. Пылай, бурли, клокочи в своей погоне за счастьем, протоплазма!.. Ха-а, ха-а, ха-а!.. О боже, зачем только я это видел?"

И не замечал Александр Иванович, что, разоблачая ложность движущих людьми чувств, он сам охвачен досадой, яростным злорадством, горечью, гневом - чувствами из того же набора, которой разоблачал; отрицая слова - мыслил словами и даже далеко преступал доступный словам предел, предел, за который может вторгаться только искусство в самых высоких своих проявлениях. (Потому что в области этой действительно грубы и неточны слова, неуместны формулы и числа; здесь владычествуют мыслечувства и мыслеритмы - то, что еще предстоит осознать.)

Странен человек в заблуждении.

Он спустился, через проходную вышел из зоны. Тотчас подкатила ожидавшая его черная "Волга". Главный инженер покачал головой, пошел в другую сторону, прочь от ревущего шоссе: захотелось вдруг отыскать тропинку - ту, протоптанную через чистое поле к Шару минувшей зимой, тысячу лет назад. Но где там, исчезла она под кучами строительного мусора, обломков, под штабелями кирпича и плит, разломанными контейнерами, какими-то трубами, перепахана канавами и ямами. Башня, вырастая в Шар бетонным деревом, взбулгачила землю у корней своих.

"Нас перло вверх, в обширное пространство и ускоренное время, а мы катились на нарастающей волне возможностей, принимали стремление стихий за свои замыслы, объясняли непонятное себе и другим, решали, действовали, планировали... самообольщались во всю!"

Наконец, он выбрался из кольца мусорных и строительных завалов, поднялся на бугор слежавшейся земли рядом с глубокой ямой - следом какого-то брошенного начинания. Позади был Шар, впереди домики Ширмы, сады со старыми ветвистыми яблонями за дощатыми заборами. А вдали, правее поселка,- нарастал серо-желтой волной ячеистых пузырей-зданий, выпирал в блеклое небо трубами и вышками, дышал дымами и промышленным теплом размытой от своей суеты город. Свищ, вихрь активности. Корнев остановился, глядел перед собою - как на чужое, инопланетное, из MB.

...и мир опрокинулся - все дома, деревья, шоссе с бегущими машинами, белые цилиндры нефтехранилища, трубы химзавода вдали свисали с покатого бока планеты, готовые сорваться с тонкой привязи тяготения, ухнуть в черное пространство за пеленой атмосферы. И сам он не стоял на земле, висел вниз головой.

Ослабели ноги, он опустился на колени. Снова накатило:

...планета была больна: металась в горячечной суете транспорта, нашила жаром домен, мартенов, реакторов, ТЭЦ. Земля бредила, извергала в эфир множеством ртов, телетайпов, динамиков, экранов лживые, противоречивые, пустые образы и сообщения. Стригущий лишай вырубок и пожаров сводил волосы-леса с ее кожи. В других местах эта кожа гноилась свалками, нефтяными скважинами, мертвела пустынями, солончаками, испорченной неродящей почвой, вспухала волдырями цехов и ангаров. Самолеты роями мух слетались к болячкам-городам. Планета недужила, она была сплошная рана, истекавшая в космос деревьями.

ЗЕМЛЯ ИСТЕКАЕТ В ПРОСТРАНСТВО ДЕРЕВЬЯМИ!

Это было настолько ошеломляюще очевидно, что Александр Иванович вдруг припал лицом к коленям и затрясся от рыданий. Как он раньше не понял смысл этих объемных ручьев, замедленных фонтанов? Значит, все в одну сторону, от деревьев до ракет? Значит, такова природа жизни во всех проявлениях - растекаться?.. "Оо! О-оо!.." Много непереводимых в слова чувств было в этом плаче сильного человека.

Через минуту он справился с собой, встал, вытер лицо, очистил брюки от земли. Что это он? Куда это он хотел идти? Куда убежать от себя, где спрятаться? Дома, отогреться в уюте? Не отогреется. Жена постыла, было что-то у них, да все вышло. Дочка? На миг его охватила теплая жалость к упрямой и умной, понимающей разлад в семье девочке. Нет, нельзя. Он и о ней подумает что-то такое, как о прочих. Это еще жило в нем.

"Некуда убегать. И незачем прятаться".

Шла вторая половина дня, время, когда на верхних уровнях башни начинался отлив. Отработав десятки, а кое-кто и сотни часов, истощив запасы материалов и сил, сотрудники скатывались вниз.

Покойник поднялся к себе на 20-й уровень, никого не встретив. В приемной скучала Нюся; она всегда старалась дежурить после обеда, ко времени, когда главный инженер чаще оказывался в кабинете. Он приветственно взмахнул рукой, послал ей ослепительную американскую улыбку, прошел к себе. В персональной туалетной комнате умылся, прошелся электробритвой по впалым щекам, избегая встретиться в зеркале со своим взглядом. Вернулся в кабинет, сел не к столу, а в кресло для посетителей, огляделся. Его кабинет... Стены, до половины обшитые пластиком под красное дерево, темно-вишневого лака столы буквой "Т", кожаные коричневые кресла, дорогой ковер на полу, информ-установка с экранами и пультом - все внушает вес, значимость, державность даже. А ванная комната личного пользования! Как Гутенмахер-то хорошо сказал насчет спущенных ниже колен штанов. Как маскируем мы свое животное, что мочиться и испражняться надо! В среднеазиатских кишлаках, ему довелось видеть, эту проблему решают куда проще: заворачивает человек полы халата на голову и садится посреди улицы - главное, чтобы в лицо не узнали... Черт побери! Как мы все себя дурачим!

И ведь как он стремился к такому... нет, не к персональному туалету, кабинету, "Волге" самим по себе, а к ним как к атрибутам высокого положения, признания, власти. Был заряжен, нацелен - кем?

...А по-настоящему только и был счастлив тогда, в Овечьем ущелье, кружа на чужом мотоцикле с лихой песенкой под Шаром, счастлив, что не сробел, вник и понял. Все дальнейшее было изгажено азартом гонки, боязнью оплошать, не успеть, оказаться обойденным, не получить намеченного сполна.

Его кабинет, место, где он "ворочал делами", "творил", "властвовал"... Он? Нет, НПВ. Шар. Корнев прикрыл глаза, вспомнил вчерашнюю встречу в городе с одним из тех, над кем "властвовал". Бригадир Никонов, строитель, который радовался крупным заработкам и что может ублаготворить молодую жену. Ныне худощавый старичок со слезящимися глазами на красном лице; сидел с удочкой у реки Катагани, где и рыбы-то нет, и набережная рядом гремит от машин. Сидел, чтобы убить время, не идти домой. Разговорились, зашли в вокзальный ресторан поблизости - плакался за рюмкой. Жена-то теперь действительно изменяет, стыд потеряла, скандалит, когда пытается унять, развода требует. Вот тебе и "молодожен"!

И Ястребов Герман Иванович, знаменитый Ястреб, паривший на монтажных высотах, ныне персональный пенсионер. Подавил обиду, позвонил - просил порадеть за него перед ГАИ. Машину-то он купил и освоил, права знает назубок, техосмотр миновал чин чинарем... а медкомиссию не прошел. Обнаружили врачи дрожание рук, слабость в ногах, какие-то парадоксальные реакции. Прав не дают. И гоняет пока в его малиновой "Волге" сын-лоботряс, катает девиц. "Выручите, Александр Ива!.." А как выручишь - молодость со склада не выпишешь. Время не обдуришь.

"И я так - объедался-обпивался интереснятиной, ах-ах, ускоренное время, "мерцания", Меняющаяся Вселенная, полевое управление, гора идет к Магомету!.. Сколько мне сейчас лет при моих календарных тридцати шести? Биологических наверняка за пятьдесят - точно не учитывал, швырялся месяцами, как мелкой монетой. А настоящих, по пережитому и понятому,- тысяча, миллион, миллиард?.. Какой возраст у человека, многократно наблюдавшего рождения, жизнь и кончины миров, галактик, вселенных, видевшего начала и концы? Я старее этой волынки, Мерцающей Вселенной, старше и умнее ее, потому что не стал бы так светиться с закручиваним галактик, выпеканием звезд и планет. А с биологией у меня все в порядке, здоров и ко всему годен. Вот только - можно ли быть здоровым, не будучи живым?"

Нюся неслышно вошла с папкой:

- Это на подпись, Александр Иванович,- положила на стол.- И еще: Никандров из отдела надежности звонил раз пять. Установку собрали, но без вас не запускают - ждут.

"Чего им меня ждать! - Корнев рассеянно переводил взгляд с лица секретарши на ее фигуру, снова на лицо, слушал не столько слова, сколько интонации. Та начала розоветь.- Ах, да... что-то они там сочинили, чтобы годовой цикл испытаний укладывать в минуты. Посредством полей. Все давай-давай!.."

- Хорошо, Нюсенька, включите. Посмотрим... Секретарша подошла к информатору, потыкала пальцем в клавиши. Экраны не осветились.

- Наверное, у них еще телекамеру не поставили?..

- Вот видите,- главный инженер развел руками.- Не могу же я бегать на каждый объект. Не разорваться же мне. Пусть поставят и подключатся - тогда.

- Хорошо, Александр Иванович, я передам.

Как много было в ее интонациях сверх положенного по службе! И, направляясь к приемной, Нюся прошла близ Корнева очень медленно. Ей не хотелось от него уходить. Он понял, взял ее за руку. Она остановилась:

- Что, Александр Иванович? - хотя по голосу и тревожно-радостному взгляду ясно было: поняла что.

Ах, как жива была ее -теплая кисть - с пульсирующей жилкой под тонкой кожей! И как отозвалась на движение руки Корнева ее талия, когда он привлек ее, поставил между коленей, а потом и посадил на колени. Нюся положила руки на его плечи - с честным намерением оттолкнуться или хоть упереться. Но разве могла она оттолкнуть его, дорогого каждой чертой лица, каждой морщинкой, каждой складкой одежды? И руки сами оказались за шеей Александра Ивановича.

"Любовь...- размышлял тот, чувствуя щекой, как бьется ее сердце пониже маленькой тугой груди.- Любовь, название для чего-то тоже крайне простого. Проще всех слов. Потому что одинаково свойственна она всему живому. Наверно, и самка кузнечика, которую самец на время спаривания угощает приманкой, мнит, что этот - единственный, парень что надо... а он потом забирает недоеденное для другой. Вот - сердчишко бойчее стучит.- Он отстранил Нюсю, аналитически взглянул на лицо - порозовели щеки, блестят глаза, дыхание углубилось. И где надо набухает кровь, выделяются из желез секреты и слизь. Любовь!.."

- Ты бы не крутилась около меня, девушка,- рассудительно молвил мертвец, опуская руки.- Человек я семейный и на виду. Вы...у - и никаких перспектив.

Короткий гневный не то всхлип, не то стон. Оскорбленно простучали каблучки по паркету. Хлопнула дверь. Корнев опустил голову в ладони. Вот и еще комочек жизни оторвался от него. "И пусть. Скорей бы уж".

Александр Иванович знал, что после понятого-прочувстванного в Меняющейся Вселенной он - не жилец. Душа была отравлена, разъедена и мертва. Тугая струя, что несла от грандиозного замысла к еще более грандиозным, от идеи к идее, от дела к делу,- выбросила теперь его на кренистый берег убийственного сверхчеловеческого знания. Зевай жабрами, бей хвостом, трепещи плавниками, вскидывайся - изранишься, но конец не отдалишь. И он понимал, что реальный конец теперь только вопрос времени и обстоятельств. "Скорей бы..."

Он пересел к столу, взял принесенную папку (а Нюся в это время, закрыв лицо ладонями и поскуливая от нестерпимой обиды, мчала по коридору к лифту: прочь отсюда, прочь скорей и навсегда! Она была готова для него на все, отдать себя... а он... а он!..), раскрыл авторучку и принялся, не глядя, не читая, выводить в углу каждой бумаги одну и ту же резолюцию: "ДС. Корнев" - и дату с указанием, как положено, часа уровню.

Смерть открыла дверь в кабинет, вошла без стука и Корнев ее не узнал. Да и мудрено было узнать: она явилась в облике пожилого кавказца с румяно-сизыми щеками, с крупным и также сизым носом, английскими усиками квадратом под ним и веселыми, все понимающими глазами.

- Дэ-эс! - кинул посетителю Корнев, подняв голову. И, поскольку тот приближался, повторил раздраженно и четко: - Я же сказал: дэ-эс!

- Дэсс?..- не понял или прикинулся, что не понял, вошедший, остановился у стола.- Дэсс... нет, дэссертные не дэлаем. Коньяки дэлаем. Разрешите представиться: Нахапет Логосович Мальва, представитель коньячных заводов Закавказья.

Это становилось интересно. Корнев отодвинул бумаги, уставился на представителя.

- Важное дело привело меня к вам, очень важное, просто необыкновенно,- говорил тот, извлекая из пузатого коричневого портфеля бутылки.- Вот, изволите видеть, ординарный грузинский коньяк - и тот надо выдерживать три года. Но что для коньяка три года, младенческий возраст! Не только в смысле крепости - букет, аромат, вкусовая гамма... все не установилось еще, понимаете. Вот, не угодно ли сравнить,- и на столе появились дегустационные стаканчики с делениями,-хотя бы с двенадцатилетним?

Корнев сравнил. Верно, двенадцатилетний коньяк "Мцыри" был куда лучше - и по букету, и по аромату, и по вкусовой гамме.

- Но ведь и это, можно сказать, коньяк-подросток,- продолжал Нахапет Мальва, вытаскивая темную бутылку без этикетки.- Настоящий коньяк - который нам, увы, недоступен, разве только министрам и миллионерам! - должен иметь возраст зрелого мужчины. Не угодно ли сравнить с этим?

- Только давайте вместе, а то и вкус не тот,- сказал Александр Иванович, принимая мензурку с ароматной солнечной влагой.

- С великим удовольствием! За процветание вашего замечательного, владеющего неограниченными запасами времени учреждения! Этот напиток вообще был вне всякого сравнения. 'Через четверть часа дело было на мази. Главный инженер с сочувствием отнесся к идее организовать на высоких уровнях погреб для ускоренной выдержки многолетних коньячных спиртов - объемом тысяч на пятнадцать декалитров ;- в бочках поставщика.

- ...потому что это же золото - выдержанные коньяки, валюта! - толковал Мальва, откинувшись в кресле с мензуркой в руке.

- Пр-равильно...- разнеженно глядел на него Корнев.- Верно излагаешь, Логопед... м-м, нет, Мотопед? Все сделаем, Мотя.

- Паачэму мотопед? - выразительно оскорбился тот.- Папа твой мотопед, да? Зачем обижаешь!

- Извини, дарагой, что ты! - от сочувствия Александр Иванович сам заговорил с кавказским акцентом.- Ни в коем случае. Давай бумагу, я все подпишу. За милую душу. - Какая бумага, я не заготовил бумагу!

- Что ж ты, Мотя, такой умный и красивый, а не предусмотрел? К начальству приходят с готовой заявкой. Ну, хорошо...- Он придвинул чистый лист, размашисто начертал слева вверху: "В отдел освоения. Исполнить. Корнев".- И протянул представителю.- Вот, дорогой, что напишешь, все сделают.

- О ввах! - умилился тот.- Вот это по-нашему, это по-кавказски!..

Смерть сделала свое дело - и ушла.

III

Корнев поднимался наверх. Сначала лифтом, а последние этажи - для бодрого разгона - пешком. Он более не чувствовал себя мертвым. Нет, это другие, за которых материя-время шевелит их мозгами и конечностями, а они принимают болтанку за свою разумную деятельность,- это они покойники. Они и не жили никогда. А он - живее не бывает. Как, бишь, в той песенке? "А мы разбойнички, разбойнички, разбойнички, разбойнички. Пиф-паф - и вы покойнички, покойнички, покойнички!"

- А они... эти все, что юлят во все стороны, и лезут ко двору, и говорят, что они патриоты, и то и се,- шептали губы, перебивая учащенное дыхание - аренды, аренды хотят эти патриоты! Пользы, связей, выгод. И неважно, как мой - мой, черт побери! - рассудок и талант выглядят объективно: бродильный фермент или еще как-то. Пусть бродильный - зато бродить-то я могу лучше других... Куда другим до меня, ого! Ого-го! Дзынь-ля-ля!.. Мама, ваш сын прекрасно болен, у него пожар сердца...

Ноги вынесли его на крышу. Белели во тьме аэростаты, покоилась на телескопических распорках кабина, окруженная сложенными в гармошки секторами, лепестками и полосами электродов. Пульт системы ГиМ на краю площадки затянуло паутиной. "Вот это только ты и умеешь, стихия: паутины, ржавчины, плесень... и разум с творчеством норовишь свести к тому же. Но нет, дудки!" Он смел паутину, включил подзарядку баллонов, прогрев и коррекцию. Александр Иванович не знал, что сделает, но чуял, как внутри вызревает самоутверждающее намерение - какое-то очень простое.

Пока надувались аэростаты, он стоял, опершись об ограду, смотрел вверх. Лицо и предметы вокруг периодами озарял слабый свет накалявшихся и гаснущих в ядре "мерцаний", точек и пятнышек электросварочной сыпи: накал -- пауза тьмы, накал - пауза-День - Ночь, День - Ночь. Теперь, когда он знал воочию, множественно и подробно, что внутри этого непродолжительного тусклого накала Вселенского Дня оказывается все, что только есть в мире во всех качествах, количествах и масштабах... то есть просто Все,- этот мелко пульсирующий процесс показался ему издевательским, нестерпимо оскорбительным. Александр Иванович сначала принял его сторону и расхохотался саркастически - своим протяжным "Ха-а! Ха-аа! Ха-а!.." - над всеми прочими, дешево одураченными: ведь только и есть божественного в этом деле, что огромность масштабов, плотность среды и непоборимо мощный напор потоков материи-времени. Сила есть, ума не надо. "А ведь многие в мудрость веруют, о расположении молят всемогущего! А он неспособен даже слепить планету в форме чемодана". Но потом почувствовал задетым и себя.

- Но если ты только и можешь, что суммировать все умное и тонкое в ерунду, в развал, в ничто... то ты и само Ничто. Ничто с большой буквы. Громадное, модное, вечное ничто! Дура толстая, распро...- на вот тебе! - и постучал ладонью у локтя выразительно согнутой правой рукой.

Не Александр Корнев, работник, творец, искатель - пьяненький жлоб в растерзанной одежде сквернословил и куражился перед ликом Вечности.

Блестя в прожекторных лучах, разворачивались электроды, поднимались аэростаты, кабина несла Корнева в раздающуюся во все стороны черноту - туда, где океан материи-действия плескал волнами-струями, а в них кружили водовороты галактик, вспенивались мерцающим веществом звезды и планеты. Несла в убийственную огромность масштабов, скоростей, сил, в простое бесстыдство изменчивости, в наготу первичности, несла в самую боль, любовь, в отчаяние и проклятие на веки веков. "Возлюбленных все убивают, так повелось в веках... успокойся, смертный, и не требуй правды той, что не нужна тебе... не образумлюсь, виноват! - шептали губы все, что приходило в голову,- ...ваш сын прекрасно болен... и достойные отцы их... аренды, аренды хотят эти патриоты!.. Ничего, ничего, молчание!.."

Кабина вышла на предельную высоту к началу очередного Вселенского Шторма. Александр Иванович переключил систему на автоматический поиск... чего-нибудь. Образ цели - размытая планетка землеподобного типа - хранился в памяти персептрон-автомата и сейчас возник на экране дисплея. Сами собой наращивались напряженности верхнего и нижнего полей, убирая пространство и замедляя время; боковое смещение влекло кабину за ближайшей галактикой. Стремительно брошенным сюда из тьмы диском приблизилась заломленная набекрень сияющая спираль с рыхлым ядром и по-мельничному машущими рукавами; заслонила собой все великолепие Шторма - и заискрилась мириадами бело-голубых мерцающих черточек. Переход на импульсные снования - черточки потускнели, пожелтели, стянулись в точки. Приближение к одной звезде... к другой... к третьей... автомат бегло просматривал-отбраковывал планеты около них. Наконец восьмая попытка удалась.