Чтение 19–й страницы книги ~Северная Пальмира~

- Ты видел те кусты в саду? - спросил Угей.

- Кусты? - переспросил Минуций. Он сидел на траве и что-то чиркал на лежащем перед ним листе бумаги. И вдруг взъярился, вскочил. - Ты сбил меня с мысли! Ты! Вдруг эта мысль больше мне не придет в голову?!

- Кусты пожелтели, - сказал Угей невозмутимо, будто и не слышал воплей александрийца. - Они умирают. И рыбки в пруду тоже умерли.

У молодого монгола была медная кожа и черные тонкие усики, которые он постоянно теребил. Поверх синего чекменя Угей обычно носил римский броненагрудник. Но сегодня он не надел броненагрудник. Хотя на поясе у него, как всегда, висел "брут". Говорят, лучшего стрелка, чем Угей, среди охранников нет.

- Да плевать мне на кусты и на рыб - ты сбил меня с мысли!

- Так нельзя, - покачал головой монгол. - Все эдзены1 погибнут или станут страшные и злые. И будут мстить. Все семьдесят семь слоев Этуген2 погибнут, - невозмутимо продолжал говорить Угей, глядя на Минуция узкими черными глазами.

- Что ты бормочешь?

- Нельзя убивать Этуген. Где будут пастись кони? И бараны умрут, если съедят эту траву.

- Этуген... Этуген... - передразнил Минуций. - Что ты знаешь, Угей? Ты хоть знаешь, что Земля круглая? Или до сих пор думаешь, что она покоится на спине огромной черепахи, и мир плоский, и можно дойти до края? Вы не завоюете весь мир. Потому что есть Винланд и Новая Атлантида. Потому что у круглой Земли нет края.

Но монгол как будто его не слышал. Он сорвал с ветки желтый листок и положил на ладонь. Потом сорвал другой и положил его рядом с первым. На втором сохранились еще зеленые прожилки.

- Нельзя, чтобы Этуген умирала, - повторил Угей. - Почему ты этого не знаешь? Или это как раз та мысль, которую ты потерял?

- Оставь меня в покое! Дай мне подумать, дай мне сосредоточиться. Или я пожалуюсь на тебя нойону. Да, я пожалуюсь нойону.

- Подумай об Этуген. Подумай о всезнающем, правосудном, божественном вечно-синем Тенгри3.

- Сам думай. А я думаю о другом.

- Я подумал. Я долго думал, - хмуро отвечал Угей.

Он шагнул к Минуцию, молнией вылетел из ножен кинжал, молнией вошел в грудь Минуция под самое сердце. Юноша то ли ахнул, то ли захрипел. Несколько секунд он изумленно смотрел на своего убийцу. Угей выдернул лезвие, и Минуций мешком повалился на траву.

- Та мысль уже никогда к тебе не вернется, - прошептал монгол. - Слишком много людей. Негде пасти коней. Негде ходить отарам, не хватает травы. Надо, чтоб степь стала шире, а людей меньше - вот моя мысль, которая пришла ко мне. Она лучше твоей мысли, Мин, которая от тебя улетела.

Он вытер лезвие о тунику убитого и вложил кинжал в ножны. Угей знал, что его поступок угоден Этуген и угоден Тенгри. Но неугоден Чингисхану. Ослепительный будет разгневан, и все его темники, и все джагуны... Но Угей не боится их гнева. Он слишком долго жил в садах Хорезм-шаха и ловил мысли странных людей, которые почти всемогущи и могут убить и Этуген, и Тенгри. Он поймал все их мысли в длинный свиток и свиток этот унесет с собой.

III

Под Угеем был добрый конь. Оружие вычищено и смазано. Бурдюк полон айрака, мешок - сушеного мяса.

Вокруг лежал сожженный край. Под синим небом - мертвая земля. Вокруг руины, разорение, тлен. А ведь совсем недавно здесь жили сотни тысяч, миллионы. А теперь - никого. Лишь крысы роют норы на опустевших полях.

Вдали появилось облако пыли. Угей приподнялся на стременах. Облачко пыли совсем невеликое. Две или три лошади - не больше. Угей всмотрелся. Так и есть - всадник и с ним две сменные лошади. Арабские скакуны. На всаднике синий чекмень. Но это не монгол. Рядом с уроженцами степей этот человек казался бы великаном. В другой день Угей спросил бы у него пайцу. А то и задержал и препроводил к нойону. Подозрительный тип - сразу видно. Но сегодня монгол лишь окинул взглядом незнакомца.

- Куда путь держишь? - спросил незнакомец на латыни и улыбнулся.

- Подальше отсюда, - отвечал Угей. - Я слышал, есть край, где живут мудрецы. Там небо близко к земле. Так близко, что до него можно достать рукой.

- Есть такой край, - отвечал незнакомец. - Но там ледяные ветры, погода переменчива, а воздуха не хватает. Путь туда далек.

- Я доскачу, - уверенно отвечал Угей.

- Счастливого пути.

Незнакомец проехал. И тут что-то ударило Угея в спину. Несильно. Будто ком земли бросили вслед и угодили меж лопаток. Угей обернулся мгновенно, выхватив "брут" из кобуры. Незнакомец скакал по дороге как ни в чем не бывало. Великан видел беглого охранника. Он может пустить по следу погоню. Угей прицелился...

И тут острые шипы впились в шею. Угей закричал и схватился за ворот чекменя. Пальцы нащупали что-то липкое, скользкое. И это "что-то" не желало отпускать Угея. Напротив - жало впивалось все глубже. Монгол выхватил нож и полоснул неведомую тварь. Но вспорол лишь собственный чекмень и порезал кожу.

- П...д...р...к, - шепнул сдавленный голос в затылок.

- Подарок? - изумился Угей. - Чей?

Вновь оглянулся. Всадник уже скрылся из виду. Лишь облако едва угадывалось вдали. Даже для арабского скакуна он мчался слишком быстро.

Корнелий Икел стоял у ограды сада и смотрел в никуда. С ним теперь часто такое бывало. Он останавливался на полпути и замирал, вперив невидящий взор в одну точку. В такую минуту он видел всегда одну и ту же картину: огненный шар, вспухающий на горизонте. Потом клубящееся облако поднималось вверх на дымной колонне, и над миром нависала ее фантастическая грибовидная капитель. Трион говорил, что взорванная в Нисибисе бомба была лишь испытанием, проверкой верности идеи. А Триону по силам создать бомбу, которая уничтожит Вечный город в один миг. У Корнелия Икела не было оснований не верить Триону. По ночам вокруг садов Хорезм-шаха и в камышах у реки выли слетевшиеся со всех концов разоренной страны дэвы: уж больно нравилось им то, что создает в тени пышных деревьев Трион. Нравилось, что на деревьях желтеют листья и осыпаются посреди лета. Икел стоял у ограды давно - он успел выкурить три табачные палочки, и три белые черточки - три окурка - обозначали круг, в котором был замкнут бывший префект претория. Солнце садилось. От узловатых ветвей карагача легли на землю причудливые длинные тени. Уродливая тень от уродливого дерева, как уродливая память об уродливой жизни. Память о жизни Икела...

Человек в походных калигах, в сером, покрытом толстым слоем пыли плаще подошел к ограде с другой стороны и остановился. Откинул капюшон плаща. Лицо путника отливало бронзой, а волосы выгорели до ослепительно-солнечной желтизны.

- Будь здоров, Корнелий Икел. Как живется тебе на чужбине? - Путник улыбнулся, сверкнули белые зубы.

- Чего тебе? - Икел даже не поднял голову.

Хотя несомненно перед ним был римлянин - латынь его звучала безупречно. Издалека пришел. И как монголы его пропустили?..

- Я принес тебе то, что должен принести. - Незнакомец протянул бывшему префекту претория золотую флягу.

Фляга горела в косых лучах заходящего солнце так же ярко, как волосы незнакомца. Корнелий Икел знал, что внутри фляги, но медлил.

- Я должен выпить? - спросил он глухим голосом.

Незнакомец кивнул.

- Когда-то на прощальном обеде ты не отведал вина из кратера. Все твои воины испили божественный напиток. Теперь твоя очередь. От своей судьбы нельзя уклониться. Она настигнет тебя, даже спустя много лет. И чем позже, тем хуже. Пей! - прозвучало как приказ. А Икел привык повиноваться. Он взял флягу. Но все еще не мог отважиться.

- А Курций? Он ведь тоже не пил?

- Он выпил. Остался только ты.

И незнакомец положил руку на плечо Икелу. Бывший префект претория не мог скинуть руку - ладонь путника будто приросла к плечу. Корнелий Икел отвинтил пробку и поднес флягу к губам. Он всегда хотел сделать это. Там, в крепости, он так хотел подойти к чаше с разбавленным вином и отведать таинственный напиток, который свел с ума его легионеров. Но в последний момент гений Икела удержал его. Схватил за руку и не позволил. Гений испугался и велел вылить остатки из серебряного кратера в колодец. Но теперь гения больше нет рядом. И Корнелий Икел может наконец исполнить то, о чем так давно мечтал.

Икел зажмурил глаза и сделал глоток. И тут же перед мысленным взором встал ядерный гриб, он рос и рос до седьмого неба. А по земле ползли черные обугленные личинки. Они корчились и пытались встать на задние лапы... Икел не сразу сообразил, что черные личинки - это люди.

Он сделал второй глоток. И очутился в коридорах клиники. Гулко отдавались под сводами шаги. Женщина в черной одежде, в хлопковой шапочке и в белой плотной маске шла по коридору. Она отворила дверь и вошла. На кровати абсолютно голый, черный, иссохший, как мумия, лежал человек. Когда-то он был могучим великаном. Но лишь массивный костяк свидетельствовал о прежней его мощи. Горели кварцевые лампы. Человек лишился не только волос, но даже бровей и ресниц. Умирающий приоткрыл воспаленные веки и прошептал распухшими серыми губами, потрескавшимися до крови:

- Скорее бы... Я так устал...

Корнелий Икел глотнул в третий раз.

И увидел кроватку - маленькую, выкрашенную в голубой цвет колыбель. А в ней ребенка с огромной раздутой головой. Ребенок хныкал, разевая безобразный жабий рот. Вместо глаз у младенца были бугры красного мяса.

Корнелий Икел открыл глаза, отнял флягу от губ. Долго смотрел, как луч солнца горит на золоте. Потом медленно завинтил флягу и отдал ее путнику.

- Приходи после заката, - сказал тихо. - Я тебя встречу. Знаю - такое не искупить. - Корнелий Икел помолчал. - Хотел отомстить за свое унижение. Я пытался убить Элия, но никогда не покушался на Александра Цезаря. Меня обвинили ложно. Я был в ярости. Решил, что Трион проучит Руфина, и я буду отмщен. Тысячи людей расплатились за мои обиды. И стало бессмысленно с кем-либо сводить счеты, Логос...

- Я приду.

Едва Логос скрылся, как Корнелий Икел увидел бегущего по тропинке человека. Это был один из многочисленных серов, что работали в лаборатории и на фабриках и непосредственно на сборке "толстяка", как именовали Трионовы люди свое детище.

- Минуция убили! - крикнул сер.

- Кто? - Икел почему-то глянул поверх ворот - во тьму, в которой растворился гость.

- Не знаю. Кто-то ударил его кинжалом.

- Ладно, пошли посмотрим.

Минуций лежал на траве. Казалось, он лег поспать - рядом скомканный лист бумаги. Чистый лист... Видимо, юноша умер мгновенно, не издав далее стона. "Надо было его спасти, - подумал Икел. - Он бы мог работать в Риме..."

Вокруг убитого столпились человек десять. Трое монголов впереди. Серы и римляне - сзади.

- Верно, кто-то из охранников сошел с ума, - сказал Икел нависшему над телом нойону. - Такое иногда бывает. В прошлом месяце у нас спятили двое.

"Этот сумасшедший может сорвать все дело", - подумал Икел.

Мерген-нойон не ответил, молча сделал знак двум охранникам, те кинулись к телу и принялись запихивать убитого в мешок. По характеру ран нойон и сам догадался, кто убил Минуция. Но в желтых глазах монгола полыхнуло такое, что Икел понял: когда наступит момент, бывшего префекта настигнет смерть вовсе не такая легкая, как смерть Минуция.

Последним подошел Трион. Лицо его было серым и влажным от пота. Он лишь мельком глянул на мешок с телом и спросил, ни к кому не обращаясь:

- Как я теперь успею сделать "толстяка"?!

И вдруг схватился за живот и согнулся. Он кричал, как будто ему всадили в живот нож. Мерген-нойон посмотрел на римлянина свысока.

- Что он делает? - спросил у Корнелия Икела.

- Оплакивает убитого, - отвечал тот вполне серьезно. - По нашему обряду.

Двое серов осторожно взяли Триона под руки и повели к его домику. Тот едва мог переставлять ноги. Его шатало. При каждом шаге Трион тихонько поскуливал от боли.

ГЛАВА III

Игры в Хорезме

(продолжение)

"Бенит планирует заключить мирный договор с Чингисханом".

"Акта диурна", 5-й день до Календ мая1

Ночью, когда в камышах на все голоса выли шакалы, Логос подошел к калитке в сад. Он прислушивался, вглядывался в темноту. Охраны не было... Логос отворил калитку и пошел по знакомой дорожке. Икел ждал его у дома. В плотной черноте южной ночи плавали необыкновенно огромные, жирные, как кляксы, светляки.

- Где охрана? - шепотом спросил гость, выныривая из темноты.

- Спят. Никто не проснется. - Корнелий Икел отступил, пропуская вперед Логоса. Бог должен идти впереди, человек сзади. Как же иначе? - Трион ничего не подозревает. Вторая дверь направо. Он не удерет - на окнах решетки. Дверь закрыта изнутри на задвижку, но я сегодня подпилил винты. Чуть-чуть нажать, и ты войдешь внутрь. Поторопись. Я буду ждать у ограды с лошадьми. И учти: охраны нет только возле этого дома. Возле казармы и завода нукеров полным-полно.

- Не торопи меня. Прежде чем мы уйдем, я должен уничтожить его работу.

- И как ты собираешься ее уничтожить? Это же не крошечная лаборатория - это целый город...

- Маленький город.

Икел отдал Логосу связку ключей.

- Надеюсь, ты знаешь, что делать...

Логос не ответил и исчез в темноте.

Вновь во сне шагали легионы. Неведомо откуда и куда. А где-то впереди мелькала фигура в пурпуре. Император? Цезарь? Всадник был слишком далеко, чтобы различить его лицо. Трион стоял и ждал, когда пройдут легионы. Но они все шли и шли, печатая шаг, поднимая тучи пыли. Горели на солнце орлы. Люди смеялись и что-то выкрикивали. Трион понял лишь одно слово. Они выкрикивали:

- Пурпур!

Трион проснулся. В комнате горел свет. Возле его ложа на стуле сидел человек в черном плаще. Золотом светились вокруг головы незваного гостя волосы. Трион не испугался. Он просто понял, что сладить с незнакомцем будет трудно.

- Что тебе надо?

- Одевайся, - приказал незнакомец. - Пойдешь со мной.

- Кто ты такой, чтобы я тебе подчинялся?

Незнакомец не ответил, схватил Триона за руку и сдернул с кровати.

- На помощь! - заорал Трион.

- Тебя никто не услышит.

Однако Логос ошибся - дверь отворилась. И в комнату вбежала тоненькая девочка с черными, чуть косо прорезанными глазами. Вбежала, да так и застыла, глядя на чинимое насилие, - она была в соседней комнатушке - обмывалась после Венериных утех.

- Уходи, - сказал Логос. - И подальше. А то завтра нукеры схватят тебя и потешатся вволю.

Девочка шагнула ближе. Еще ближе. И вдруг кинулась к Логосу и впилась зубами ему в плечо. Он с трудом оторвал ее, ухватил за тунику и поднял на вытянутой руке, как котенка. Она что-то выкрикивала на своем языке. И Логос понимал, что. Она кричала: "Две лепешки, две лепешки".

- При чем здесь две лепешки?

Трион хихикнул:

- Я обещал ей две лепешки в день. У нее семья подыхает с голоду. Мать и два братика. У тебя есть две лепешки для них? А я бы мог ей дать и четыре...

Трион замолк. Замолчала и девчонка. И даже прекратила выдираться. Поняла намек. Логос покачал головой: неужели эти двое думают так легко его обмануть?

- Я могу дать ей кое-что получше. - Он привлек девчонку к себе и дунул ей в лицо. А потом разжал пальцы. Девчонка вылетела из комнаты пулей.

- Не надейся, она никого не позовет, - заметил Логос.

Потом он поставил Триона на ноги, как куклу. Тот попытался отбиваться, беспорядочно, по-бабьи махал руками и даже пробовал кусаться. Подзатыльник заставил его притихнуть. Логос закутал Триона в просторный синий чекмень, взвалил на плечо и вынес из спальни.

Ноша для Логоса-Вера была совсем не тяжкой. Вот только от Триона шел нестерпимый смрад. Икел ждал их у ворот с лошадьми. Городок Триона спал - многочисленные домики среди садов Хорезм-шаха, потеснившие деревья.

- Бери Триона и отъезжай как можно дальше. Я вас нагоню, - сказал Логос. - А мне придется вернуться.

Икелу не надо было повторять дважды. Он вскочил в седло, схватил за повод лошадь, к которой тюком был приторочен пленник, и помчался. Он не стал оборачиваться и потому не видел, как Логос исчез среди деревьев, не видел, что делал странный его союзник. Но если бы видел, что - удивился бы. Ибо, дойдя до бассейна, Логос обошел его по кругу, оглядываясь, будто примерялся - подходящее ли выбрано место, и убедившись, что место подходит, медленно опустился на колени прямо на мощеную дорожку. Несколько минут он сидел с закрытыми глазами, не двигаясь. Светляки роились вокруг него, над распахнутыми дверьми в Трионово логово горел матовый шар фонаря. Логос глубоко вдохнул. Вдохнул... но не выдохнул. Шорох пронесся по саду. Вдруг разом закричали на разные голоса ночные птицы, завыл шакал. И все смолкло. Невероятная, абсолютная тишина повисла над садом. Матовые шары, висящие вдоль дорожек в черном кружеве листвы, замигали и стали меркнуть. Потом вновь вспыхнули, но уже новым ледяным синеватым светом. Логос вновь вдохнул. Светляки, что плавали в саду, замельтешили, будто ветерок закрутил их и понес куда-то, хотя никакого ветра не было - воздух был неподвижен.

После третьего глубокого вдоха в ближайшем домике проснулся человек и заплакал. Заплакал, как плачут новорожденные, - беспомощно и требовательно. Плачут, когда обмочат кроватку. Человек в самом деле обмочился. Его сосед заворочался, заметался и тоже стал хныкать.

После четвертого вдоха Логос заметил ползущего по тропинке нукера. Тот потерял свою винтовку, сабля в ножнах волочилась по земле. Нукер поднимал с земли камешки, бросал их и весело хихикал. Тем временем лучи двух прожекторов, что освещали по ночам городок Триона, принялись выделывать в черном небе удивительную пляску, пока не замерли - один вертикально, второй - освещая крышу завода по обогащению урана.

Логос поднялся и быстрым шагом направился к воротам завода. Его никто не пытался остановить. Двое охранников, что дежурили у входа, плакали навзрыд и выдирали друг у друга саблю. У обоих руки были в крови, но они не понимали - почему.

Уже далеко от садов Хорезм-шаха Икел, погонявший изо всех сил коня, почувствовал острую боль в висках и на мгновение забыл собственное имя, и кто он такой, и зачем мчится по ночной дороге. Не помнил он также и кто тот человек, что скорчился, привязанный к седлу, на второй лошади. И почему у человека кляпом заткнут рот, и почему пленник мычит от ужаса и боли.

Но беспамятство лишь на миг оглушило его, а потом прошлое пробилось сквозь острую боль в висках.

- Корнелий Икел, - произнес префект претория вслух свое имя.

И, внезапно разозлившись, пнул висевший на лошади куль с человеческим телом.

III

Утром, когда старый крестьянин в драной рубашке и со свежим шрамом на лбу, держа на плече мотыгу, отправился прочищать засыпанный землею арык, отряд монголов показался на дороге. Издалека крестьянин не мог разглядеть, что впереди скачет человек в малиновой безрукавке, шитой золотом и отороченной мехом. Не разглядел он также перья белой цапли - знака Чингисида, - украшавшие шапку монгола. Но старик заметил сотню вооруженных римскими винтовками с оптическим прицелом тургаудов, что сопровождали хана.

А заметив, крестьянин спешно соскользнул на дно засыпанного арыка и вжался в землю, будто пытался зарыться в нее. К счастью, монголы не обратили внимания на человечка, что скорчился в червоточине арыка. Некогда цветущая страна превратилась в пустыню. Развалины домов и остовы сожженных машин, серые потрескавшиеся ломти незасеянных полей, на которых темнели оспинами норы пластинчатозубых крыс. Нор было множество. Крысы питались мертвечиной и плодились. На зарастающих колючками железнодорожных путях громоздились остовы сгоревших вагонов.

Отряд скрылся вдали, и крестьянин на четвереньках выбрался из убежища и, пригибаясь, побежал к дороге. Любопытство было сильнее страха. Интересно, куда мчался этот отряд? Неужто к таинственному городку, что вырос среди садов Хорезм-шаха? Говорят, какой-то сумасшедший римлянин построил злой город, чтобы вырастить там ужасного дэва и с его помощью завоевать мир, до самого последнего моря. В школе, кажется, крестьянин узнал когда-то, что Земля - большой шар, но теперь он почему-то верил, что последнее море существует. И можно доскакать до края Земли и водрузить там девятихвостое знамя Чингисхана. И хотя сына крестьянина убили монголы, а двух дочерей степняки изнасиловали и увели в рабство, крестьянин почему-то желал, чтобы Чингисхан завоевал мир. От мысли этой холодок бежал по позвонкам, а затем тело охватывало нестерпимым жаром. Крестьянин опустился на колени и стал молиться. Он молился новому богу - Чингисхану. Кому же еще желать победы? Не Риму же. У Рима нет таких богов. Когда-то были, но теперь их боги бессильны.

Когда хан со своей охраной подскакал к воротам Трионова городка, толстый низкорослый нойон упал перед ним в пыль, ткнулся лбом меж расставленных рук и принялся выкрикивать бессвязные фразы. Сам нойон только три часа назад прибыл в бывшие сады Хорезм-шаха, обеспокоенный тем, что с секретным городом потеряна всякая связь. Несколько нукеров из охраны Трионова города ползали за стеной. Один беспомощно хныкал, два других плакали в голос.

Ничего не разобрав в бестолковых воплях нойона, хан махнул булавой с золотой насечкой и велел двоим нукерам въехать в город Триона. Охраны внутри не было, никто не вышел приветствовать гостей. Однако на дорожках здесь и там нукеры видели ползающих и плачущих взрослых людей. То же самое творилось в домах - люди плакали, кричали, никто не мог произнести хоть слово членораздельно, никто не мог даже встать на ноги. Нукеры еще не успели добраться до бассейна, как увидели, что над крышей завода поднимается столб черного дыма.

Напрямик по клумбам, сминая цветущие нарциссы и тюльпаны, полз молодой сер с перепачканным сажей лицом.

- Толстяк... Толстяк... Толстяк... - бормотал ползущий.

Нукеры бросились назад. А столб над крышей завода все чернел и густел, и уже начинало вырываться пламя.

Тем временем крестьянина, что так счастливо избежал встречи с ханом и его свитой, два нукера отыскали на дне арыка, куда он вновь забился, и, ничего не приказывая и не требуя, потащили, как барана, к дороге и запихнули в кузов старого грузовика с брезентовым верхом. Внутри уже набилось человек двадцать таких же перепуганных грязных полуголых людей. Их отловили - кого дома, кого в поле - и швырнули в фургон. Никто не знал, куда и зачем их везут. Все боялись и все молились. Большинство - Ахуре Маздре, один - Юпитеру, а старик - Чингисхану. Вскоре выяснилось, что привезли их к новому городку в садах. Здесь борт машины откинули, и пленники выпрыгнули на дорогу. Приказ был прост: зайти в сады и вывести оттуда всех людей, которых удастся найти. Зачем и почему, никто не объяснял. Нукеры подгоняли крестьян прикладами винтовок и остриями сабель. Крестьяне бегом кинулись за ограду. Они бегали по дорожкам, собирали орущих и плачущих людей и выносили их на руках за ворота. Обитатели городка разучились ходить.

У молодого парня, которого вел старик, сильно обожгло руки - кожа почернела и лопнула, обнажая мышцы и кости.

- Котел... я разобрал котел... - бормотал парень серыми распухшими губами. По лицу его катились слезы. - Я успел...

- Ты молодец, ты большой молодец... - похвалил его старик, как ребенка. Парень, верно, совсем спятил. Разве можно медный котел, что висит над очагом, разобрать на куски?

Впрочем, медного котла у старика больше не было - отобрали у него котел.

- Где "толстяк"? - спрашивал нойон у каждого, кого выводили или выносили из сада.