сердцем плохо? (Что да, то да!) Да не, какое сердце, вишь, молодой еще! Пьяный!
Ну, братан, давай-ка на выход, а то еще блеванешь тут!" Вышли - и на скамеечку.
И так, пока труп не окоченеет, хоть до следующего утра.
Андрей потянул сумку на себя, прикрывая на всякий случай пах и поворачиваясь
спиной к вертикальному поручню. Потянул... а сумка не подалась! Застряла?
Андрей быстро опустил руку вниз... и успел поймать запястье, вышмыгнувшее из
бокового кармана сумки... и тут же встретился глазами со стоящим на ступеньку
ниже. Угрожающий прищур: ну-ка отпусти, мужик... и только пикни!
Андрей не отпустил: достали, блин! Сначала "вольво", теперь карманник! Не
отпустил, наоборот, зафиксировал пальцы-кисть в болевом хвате. Нажать посильней
- и "инструмент" испорчен по крайней мере на месяц. Вор стрельнул глазами, и два
компаньона (ну конечно!) схватили Андрея под руки. Третьему было не дотянуться.
- Только вякни, мужик! - предупредил-прошипел один Ласковину в ухо, брызжа
слюной.
Вякнул. Не Ласковин - "компаньон". Когда локоть Андрея погрузился сантиметров на
десять в его висловатый живот. Негромко так вякнул и сразу посинел лицом.
Больно! А ты как думал? Еще на чуть-чуть поглубже - и вовсе бы отключился. Но
посильней нежелательно. Возможен рвотный рефлекс. На голову Ласковину.
А теперь - второму. Каблуком по ноге, по самому кончику кроссовки. Ну, молодой
человек! Разве можно ругаться в общественном месте? И драться тем более. Кулаком
- по почкам! Разве можно? Ах, я вас обидел? Тогда повторим. Тем же каблуком по
тому же месту. А кожа у кроссовок тонкая!
Прикосновение острого металла к руке, поймавшей злонамеренные пальцы. Нехорошо,
приятель!
Отдергивая руку, Ласковин "довел" прием и под хруст выворачиваемых суставов
поймал вторую руку. Нет, не бритва - монетка. Но такой монеткой можно и
сухожилия перерезать! Давай-ка еще похрустим! Нет, приятель, тебе не месяц
теперь, а полный квартал без работы сидеть. Ага, остановка!
- Выходим, молодой человек?
- А как же!
Один вот уже сам выпал, а второй... застрял. Ну, если немного помочь? И третьему
- тоже. Не видишь? Девушка выйти хочет!
- Ну зачем вы так грубо?
- Кто, я? Да разве это грубо? Да разве он обиделся? Верно, братан, ты не
обиделся? Видите, девушка, - молчит! Обиделся - сказал бы. А он не говорит. (И
почти не дышит, кстати. Но это пройдет.) Эй, парень, а ты разве не с ними?
Видишь, я угадал! С тебя приз! Ну ладно, ладно, не загораживай проход!
Автобус тронулся. Четверка проводила его ненавидящими взглядами. А граждане
пассажиры и не заметили ничего. Или не подали вида, что заметили. У таких
кошельки вынимать - милое дело. Нас четверо. А вас? Сорок? Нет, дорогой. Ты -
один! А тебя не трогали - и припухни! Ласковина раньше тоже не трогали. А сейчас
вот тронули. Может, от пачки баксов какие особенные флюиды исходят,
притягательные? Хорошо хоть пулька та в бумажник не угодила. Бакс с дыркой ни в
одном обменнике не возьмут. Даже за полцены. В Америку везти придется. А это
далековато.
Андрей вышел на Среднеохтинском, купил три банана - есть хочется! Не
удивительно: уже четыре часа.
Фирма, оказывается, называлась не "Шанкр", а "Шанкар". Нечто индусское, надо
полагать? Конопля?
Пустынный проспект. Пара машин на крохотной автостоянке за квадратными
колоннами. Андрей остановился неподалеку, не торопясь ел бананы. Неплохой
сегодня день. В смысле погоды неплохой. Снега нет. Ветра нет. Морозец градусов
пять. Милое дело. Стой себе, Ласковин, кушай банан, на девушек проходящих
поглядывай, а если машина мимо проедет - личико скромно опускай. А то не ровен
час окажется внутри кто-то знакомый.
Бананы кончились. Люди входили через стеклянные двери ТОО "ШАНКАР". И выходили.
Разные люди. Но не те.
В пять пятнадцать Ласковин покинул пост и зашел в соседний подвальчик-кафе
поесть. Потом подежурил еще полчаса. В шесть позвонил "разведчику" Феде. Узнал,
что вооруженная кодла все еще на Мастерской, что снова приезжали менты, что
грузовичок заезжал трижды: увозили какие-то ящики. Фирменные. Выслушал
предложение бросить с крыши гранату в заветный дворик. Он, Федя, берется
бросить.
- Нет у меня гранаты, - огорчил его Ласковин. - И учти, крыша - только для
наблюдений. Информация сейчас - всё, сам знаешь!
- А как же! - согласился "разведчик".
- Ну, тогда спасибо. До завтра.
"Надо прикид поискать, - подумал Ласковин. - Нейтральный какой-нибудь,
незаметный".
Он вспомнил: когда шел по Пороховской, видел разложенные на пленке кучи
гуманитарки. Поискать что-нибудь подходящее...
Он опоздал. Тряпье уже увезли. То же, что в киосках, не годилось. Слишком новое.
18.37. "Самое время навестить базу на Разъезжей", - подумал Ласковин.
К тому же он замерз. Это был скверный признак: раньше к холоду был почти
невосприимчив.
"Не махнуть ли на Кипр?" - пошутил он сам с собой. - Денег хватит, а на Кипре
тепло. И яблоки... И "новые русские"... Прекрасная возможность пообщаться со
знакомыми на нейтральной, так сказать, территории.
Ласковин сел в троллейбус, протиснулся в дальний задний угол и принялся
обдумывать план "атаки". Ничего путного в голову не приходило.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Ты не справляешься с работой, Крепленый, - сказал Антон Гришавин,
сорокатрехлетний, с заметным животиком мужчина среднего роста. Его короткие
мускулистые руки с поросшими рыжим пухом пальцами лежали на столе. Пальцы эти
непрестанно двигались, выдавая характер "пахана" лучше, чем одутловатое
малоподвижное лицо.
- Человек, который не справляется с работой, - без выражения произнес Гришавин,
- такой человек нам не нужен!
Крепленый смотрел на лидера "тобольцев" с ненавистью и презрением, но был не
настолько глуп, чтобы открыто бросить ему вызов.
- Я сделал как надо, - буркнул он, глядя не на лицо Гришавина, а на его руки. -
Я размажу придурка!
- Тот, кто хочет работать, - словно и не слыша реплики Крепленого, наставительно
продолжал Гришавин, - тот находит возможности. Тот, кто не хочет, - находит
причину! - Он сплел волосатые сосиски пальцев, уперся локтями в стол и поглядел
на отводящего глаза Крепленого. - Ты уже нашел причину, Крепленый?
Собственно, Гришавин не был настоящим "паханом". Он даже в тюрьме не сидел, если
не считать месяца, когда он на "особых условиях" пребывал под следствием. Два
года назад Гришавин был даже не вторым, а четвертым в иерархии группировки.
Отвечал за внешние "связи". Но когда "первый" (не без помощи конкурирующих
структур) был осужден на девять лет за разбой, Гришавин как-то незаметно
выдвинулся вперед. И особенно укрепился, когда после разборки двух больших
группировок в Питере осталась без места целая свора бойцов. Гришавин укрыл их, а
заодно ухитрился прибрать несколько жирных кусков развалившейся "империи". А
затем, пользуясь прежними "производственными" связями, с небывалой легкостью
начал брать под "крышу" одну богатую фирму за другой. А на вырученные деньги
покупал людей: "власть" и "солдат". Причем в выборе последних упирал не на
криминальный контингент, а на тех, кто имел практический опыт боевых действий.
Когда кое-кто решил, что "тобольцы" жиреют не по чину, прижать Гришавина было
уже довольно трудно. Он содержал больше трехсот "стволов" и несколько
"оборотней" в государственных службах. Попытка взорвать банду изнутри привела к
жестокой разборке между авторитетами прежнего пахана и сторонниками нового. И
показательной расправе над первыми. Изобретательность, проявленная в выборе
способов убийства личным телохранителем Гришавина Берестовым, впечатлила всех.
Крепленый в этой разборке уцелел. Потому что держался в стороне. У него была
своя "вотчина", выделенная еще прежним "паханом", свои кореша и хорошие связи в
воровском мире. Трогать его без веской причины было для Гришавина нежелательно.
Кроме того, деньги от Крепленого шли хорошие, а новый лидер выбирал не по
кровным и кровавым связям, а по деловым качествам. Но любил Гришавин Крепленого
не больше, чем прежнего "пахана", который почему-то никак не мог выбраться из
зоны. А ведь планировалось, что он будет освобожден через год с небольшим.
Гришавин не считал себя вором. Он ощущал себя бизнесменом. Причем прогрессивным
бизнесменом. Хотя еще десять лет назад истово обличал капитализм. Единственное,
о чем он заботился в подборе людей (кроме денежной стороны, разумеется), - это
чтоб никто из них не приобрел опасного веса в банде. Обычно держал при себе
троих-четверых, стравливая между собой... и примиряя по-отечески.
Крепленый, далеко не дурак, понимал, что к чему, но когда речь заходила о
"приближенных" Гришавина, свирепея, цедил: "С-суки!.." - и держался от них
подальше. У него свой район, свои "точки" и люди тоже в основном свои.
Ласковина Крепленый возненавидел всем нутром. За пинок в грудь, за разгром, за
то, что стянул его пистолет, за то, что вот сейчас сидит он, Крепленый, сидит и,
потея, оправдывается перед тем, кто и зоны не нюхал, а пролез в авторитеты. И
все это из-за паршивого придурка! Была б его воля - поднял бы всю банду: бойцов,
ментов - всех, не считаясь с расходами, - затравил бы гаденыша и кровь поганую
по капельке выцедил! (При мысли о том, что он сделает со Спортсменом, когда тот
окажется у него в руках, Крепленый бледнел и глотал слюну.) Придурка надо
поймать, не считаясь с расходами!
В том-то и дело, что не считаясь с расходами. Гришавин ему и объяснил популярно,
в какие суммы обходится крепленовская "халатность и некомпетентность".
Фактические убытки, убытки от нарушения "режима". Высек даже за прибор "ночного
видения", взятый у вояк в счет прошлых услуг. Потому что прибор - тьфу!
Баловство. А расчет совершен. "Всякие разборки - потеря денег! - говорил
Гришавин. - Всякое насилие сверх необходимого - убыток!"
Крепленому Гришавин напоминал калькулятор: выгодно - сделают из человека жареный
фарш, не выгодно - пусть гуляет!
- Если мы его не прищучим, - сказал Крепленый, - потеряем авторитет. Его и Коня.
И сначала Коня, не хер ему своих людей распускать! Другим тоже урок будет!
Василенко Иван
Лукьяненко Сергей
Зыков Виталий
Шилова Юлия
Шидловский Дмитрий
Афанасьев Роман