Чтение 19–й страницы книги ~Противостояние~

— А скажите, Алексей Викторович, — вкрадчиво осведомился Путилов, — откуда у вас такая убежденность в скорой кончине коммунистической системы?

— Не сказал бы, что скорой, — возразил Алексей. — Я не уверен, что увижу ее кончину.

— Берия проводит рыночные реформы, — произнес Путилов.

— Ленин тридцать лет назад их тоже проводил. А потом были тридцатые... и сороковые. В коммунистической системе меня волнует не столько экономическая политика, сколько подавление прав и свобод граждан, тоталитаризм. А вот в этом плане в Советском Союзе кардинальных изменений нет. Выпущены некоторые партийные работники, репрессированные Сталиным. Посажены выдвиженцы Хрущева и Молотова. Но это, так сказать, смена декораций. Любому советскому гражданину за малейшее сомнение в непогрешимости советской власти грозит лагерь, а за желание выехать за границу — расстрел. Притом в последнее время началось даже закручивание гаек. Сталин в начале пятидесятых терпел так называемых “стиляг”, молодежь, увлекающуюся западным образом жизни. А вот Берия пересажал их всех. Так что если рассматривать коммунизм не как экономическую модель, а как систему подавления личности государственным аппаратом, он все так же крепок.

— Право слово, — покачал головой Путилов, — я хотел сказать то же самое. А еще я хотел сказать, что экономически советский блок силен как никогда. Что хоть и несколько сокращенная, но все же весьма грозная армия по-прежнему представляет серьезную угрозу западному миру. Что мобилизационный потенциал Советского Союза намного превосходит американский. Конечно, наметилась некая напряженность в отношениях между Москвой и Пекином. Но, я полагаю, это не приведет к слишком уж кардинальному ослаблению советского блока. У Берии есть и противоречия с Берлином и Новгородом. Но, простите меня, приструнить Ульбрихта и Сергеева могут даже командующие советскими войсками, дислоцированными на их территории. С моей точки зрения, сейчас речь пойдет о формировании мощной империи с центром в Москве. И эта империя будет вполне в состоянии просуществовать несколько сотен лет.

— Не выйдет, — бросил Алексей, — и вот почему. Сталин создал империю, как говорится, “под себя”. Он был там богом. Грозным богом. Его боялись... и любили. Но сейчас он умер. И те, кто не представлял свою жизнь без него, теперь с удивлением понимают, что без Сталина, оказывается, солнце светит так же ярко, а земля не переворачивается. В Советском Союзе наступает идеологический кризис. Одним страхом эту махину не удержишь. У них сейчас два пути. Первый, возможно, могли бы символизировать собой расстрелянные ныне Хрущев и Молотов. Они действительно верили в коммунистическую идею и вполне могли бы предложить населению путь в светлое коммунистическое завтра. Они могли опереться на партию. При Сталине это был аппарат, полностью подчиненный воле генсека, где все, от члена Политбюро до рядового коммуниста, одинаково равны перед вождем. Эти сделали бы партию иерархическим орденом, управляющим государством. Потом, когда окрепла бы партийная элита, она бы заменила этих вождей на других, уже совсем безвольных, работающих только в ее интересах. Постепенно наступил бы паралич власти, а тут бы подкатили еще и экономические проблемы. Сталин-то понимал, что социалистическая экономика — экономика сугубо военная, мобилизационная, не способная долго существовать в условиях мира. А эти думали, что такая модель — вечная. Они могли бы вступить в экономическое противоборство с Западом, провозгласить мирное сосуществование, и тут же проиграли бы.

— Вы уверены, что коммунисты способны на мирное сосуществование с Западом? — с сомнением покачал головой Путилов.

— Убежденные коммунисты — нет, — улыбнулся Алексей. –А вот номенклатура, подобравшая власть и присвоившая национальные богатства, могла бы поверить в такую иллюзию. Кому хочется воевать, если есть неограниченная власть над одной шестой частью света, кремлевский паек и квартира, которой могли бы позавидовать и я и вы? А вот без войны коммунизм долго просуществовать не может. Это система, созданная под сверхнапряжения и без оных сжирающая сама себя. В конце концов начали бы отваливаться насильственно присоединенные окраины, а сам Советский Союз вошел бы в такой глубокий кризис, что его последствия я даже не берусь предугадать. В лучшем случае нашелся бы лидер, который бы сумел начать перестройку и вывести страну на путь либерализма и рынка. Это, полагаю, произошло бы к концу века. Но события складываются иначе. К власти пришел Берия. Прагматик, для которого коммунистическая доктрина — это лишь средство достижения власти. Но, при всей видимой несокрушимости, он — слабая фигура. Слабая — из-за неадекватности оценки происходящего. Сталин всегда ясно видел ситуацию и давил любую опасность в зародыше. Берия слишком заносчив и слишком уверен в незыблемости своего положения. К власти его привел случай. Заметьте, он чуть не прозевал заговор, созревавший у него под самым носом, потому что недооценил соперников. Недооценит и в дальнейшем. Он допустил усиление партийных и хозяйственных элит. А они не потерпят всевластного деспота над собой. С ними надо договариваться, делиться властью и капиталами, как это делаем мы с вами. Либо держать их в ежовых рукавицах, как это делал Сталин. Третьего не дано. В третьем случае элиты окрепнут настолько, что свергнут самого правителя. Вот это и произойдет с Берией в самом скором времени.

— Когда? — поинтересовался Путилов.

— Не раньше чем через год, не позже чем через пять.

— Ваша оценка основывается на анализе действий Берии?

— Нет, на анализе тенденций в советской элите.

— Кто же придет на смену?

— Вопрос, — пожал плечами Алексей. — К власти может прийти партийная или хозяйственная элита. Это две большие разницы. Партийная будет действовать в рамках коммунистической доктрины, опираться на партаппарат и постарается целиком подчинить себе элиту хозяйственную. Это фактически будет возврат к тому пути развития, о котором я говорил в связи с неудавшейся попыткой переворота Молотова— Хрущева.

— Ну а кого, в этом случае, вы видите в качестве нового главы государства? — осведомился Путилов.

— Полагаю, Михаил Суслов — нынешний главный партийный идеолог. Он в полной мере выражает надежды и чаяния партийной элиты. Он уже осмеливается, хотя и осторожно, критиковать линию Берии на партийных совещаниях. Полагаю, он — наиболее вероятный кандидат. Впрочем, его правление не будет столь кровавым, как сталинское. Его ведь поставит и будет контролировать партийная верхушка. А ни один партийный бонза не хочет жить в государстве, где таких, как он, свободно снимают, сажают и расстреливают. Они постараются утвердить неприкосновенность партийной номенклатуры и даже по возможности организовать клановое и семейное владение должностями. Это обеспечит застой. Ведь если периодически не промывать состав власть имущих выборами, его надо промывать кровью. Иначе — паралич. Плюс, они изберут своей священной коровой идеологию. А значит, социалистическую модель хозяйствования. Это гарантирует им мощнейший кризис не позже конца семидесятых. Ну, а дальше... Я уже сказал, что глава государства, который проведет мягкую перестройку, будет благом для страны. Иначе — такой взрыв и столько крови... Не хочу об этом говорить. Я сам прошел через все это чуть меньше сорока лет назад.

— Хорошо, а вариант прихода к власти, как вы говорите, хозяйственной элиты? Кстати, кого персонально вы видите ее вождем?

— Безусловно, нынешнего председателя Совета министров Алексея Косыгина. Разумеется, первое, что он и его сторонники постараются сделать, это уничтожить своего главного врага — партийную номенклатуру. Ну, а потом... Любой хозяйственник, социалистический ли, капиталистический ли, прекрасно понимает, какая форма хозяйствования эффективна, а какая — нет. Поэтому Берия, как прагматик, и начал возврат к рынку. Они, безусловно, продолжат его курс. Но... есть одна загвоздка. Вот вы, Петр Петрович, как владелец крупнейшего промышленного холдинга, скажите, о чем мечтает любой наемный руководитель предприятия?

— Наверное, стать его собственником, — пожал плечами Путилов.

— Правильно! — расхохотался Алексей и хлопнул собеседника по колену. — Нынешние директора советских промышленных гигантов и высшие чины министерств, по сути, такие же наемные работники. И хотят того же. Поэтому Советский Союз ожидает денационализация. Разумеется, такая, в которой самые лакомые куски собственности достанутся этим самым представителям хозяйственной элиты. О возвращении имущества, конфискованного большевиками, не может быть и речи. Так что не надейтесь снова получить ваши заводы в Москве и Киеве. Не для того их отцы в кожанках расстреливали буржуев, чтобы дети возвращали потомкам расстрелянных эти ценности. В понимании детей комиссаров и комбригов, они сами — лучшие кандидаты в буржуи. Ну, а заняв командные позиции в экономике, они, безусловно, позволят открыть бизнес и обычным гражданам. В конце концов, экономика лучше всего движется частной инициативой граждан, а не директивами министерств. Получится полностью рыночная экономическая система. Не слишком эффективная из-за высокой монополизации, но все же более приспособленная для мирного развития, чем государственная и плановая. А далее — самое смешное. Если вы хозяин мощного предприятия, очень богатый человек, то, конечно, вы хотите иметь возможность попутешествовать по миру, дать образование своим детям в лучших заграничных университетах. Да, черт побери, хотите говорить то, что думаете. Вас не устраивает, что какой-то чиновник имеет возможность давать или не давать вам разрешение на выезд за границу или арестовывать вас за неодобрение политики правящего кабинета. В конце концов, вы захотите влиять на власть путем выборов, где проигравший просто уходит в тень, а не путем подковерной борьбы, где поражение и смерть — часто одно и то же. И вы начнете либерализацию. Вначале элитную, клановую, для себя. Но потом вас подопрут снизу обычные граждане, почувствовавшие экономическую свободу и возжаждавшие свободы политической. Таким образом, полагаю, последние черты тоталитарного монстра исчезнут уже к концу шестидесятых — началу семидесятых. Кстати, это будет лучший вариант для народов Советского Союза еще по одной причине. В этом случае они вначале получат экономическую стабильность, а уже потом — демократию. При крушении партийной государственной системы либеральные реформы будут протекать при мощнейшем экономическом кризисе. А это грозит многими неурядицами и, возможно, даже дискредитирует идею демократии.

— Очень интересно, — покачал головой Путилов. — Ну, а какие ваши прогнозы относительно восточной Северороссии?

— Крушение империи начнется с развала насильственно созданного политического блока. Ну, а если страна представляла собой единое целое, то, будучи разделенной, она сразу стремится воссоединиться. Как только Новгород получит свободу от Москвы, он будет искать союза с Петербургом. Думаю, Северороссия вернет свою территориальную целостность не позже начала девяностых... но и не раньше середины шестидесятых.

— Вот как. А каким вы видите будущее своего старого соперника Павла Сергеева?

— В очень печальных тонах. Для хозяйственной элиты он сторонник партийного диктата. Для партийной номенклатуры — слишком верный сталинец, не уважающий ее привилегий. Он не останется у власти ни в том, ни в другом случае. Если, конечно, прежде его не уберет Берия. Ведь тому не нравится, что Сергеев усиленно сколачивает антимосковский ультракоммунистический блок. Так что Сергеев обречен.

* * *

Президентский кортеж на огромной скорости мчался по дороге из аэропорта в Новгород. “И все-то я мчусь, спешу, — растерянно думал Павел, глядя в окно ЗИМа. — Правильно ли это? Может, нужно посидеть в тишине, подумать, проанализировать? А когда? Времени катастрофически не хватает”.

Они проскочили мимо прижатой к обочине машинами охраны маленькой “свири”. Павел раздраженно отвернулся. С некоторых пор он не мог видеть этих машин. Четвертый пятилетний план предполагал замену этих образчиков довоенной техники на новые автомобили в пятьдесят девятом году. Тоже, конечно, малолитражки. Разработчики честно признавали, что их творение и в подметки не годилось “фольксвагенам” и “ситроенам” образца сороковых годов. Но все же это была более совершенная машина, чем “свирь” тридцать седьмого года, разработанная еще в буржуазной Северороссии. И вот — кризис. Теперь гражданам Североросской Народной Республики минимум до шестьдесят третьего года не видать новых автомобилей. Минимум! А с чего, простите, проводить замену модели? Продажи на внутреннем рынке падают. Работникам приходится урезать зарплату. На внешнем рынке... В прошлом году чешская “Шкода” приступила к сборке автомобиля “фольксваген-жук” по немецкой лицензии, и он сразу завоевал сердца жителей Восточной Европы.

“Что дальше? — напряженно думал Павел. — Как бы сказал Дмитрий Андреевич, моделируй. Я допустил ошибку... роковую. Принял могильщика социализма за его хранителя. Надо было дождаться пятьдесят шестого и помочь Молотову и Маленкову свалить Хрущева. Да что уж теперь... Возможность упущена. Надо играть от реальной ситуации, а не рассуждать на тему: “Что было бы, если бы”. Я же реальный политик, а не писатель-фантаст. Вот ведь смешно — попасть в мир, где история пошла альтернативным путем, и смеяться над такими альтернативными прогнозами. Ладно, ближе к делу. Четыре дня назад я был в Пекине. Вчера — в Берлине. Сегодня, двадцать пятого мая пятьдесят шестого года, с уверенностью можно говорить, что тройственный блок подлинно социалистических государств создан. Хорошо бы включить сюда еще Югославию, но Тито пока вертит носом. Ох, довертится! То, что Берия взял курс на свертывание социализма, ясно. Что можем мы противопоставить ему? А ничего. Ульбрихт на прямую конфронтацию с Москвой пойти не может, как и я. На наших территориях стоят советские войска, которые сразу свернут нам шею. Интересно, а почему они до сих пор этого не сделали? Может, Берия действительно вводит НЭП только в качестве временной меры, как в двадцатых? Зачем? Я же говорил ему, что это не обязательно. В любом случае, это ненужная остановка в социалистическом строительстве. Возможно, он просто готовит некую более длинную интригу в отношении нас с Ульбрихтом. Мао? В моем мире было противостояние. Аж до семидесятых. Бесперспективно. СССР не взять Китай с таким большим населением. Китаю не победить СССР с настолько развитой техникой. Значит, остается одно. Мы сохраним наши страны как острова подлинного социализма и своим примером покажем нашим товарищам в СССР и других странах, что есть и иной путь. КПСС при Сталине привыкла свято исполнять волю генсека, но сейчас пришло время действовать самостоятельно. Мы поддержим борьбу здорового коммунистического крыла и сможем вернуть и СССР, и другие страны Восточной Европы на путь истинного социализма. А потом? А потом социализм продолжит свое победное шествие по планете. Конечно, с задержкой, но все же... Я уже не увижу его торжества, но, умирая, буду знать, что сделал все для его победы”.

Он расслабился и поудобней устроился на сиденье автомобиля. Взгляд его снова обратился на несущиеся мимо деревья и кустарник. Заросли раздвинулись, и открылась залитая солнцем поляна с молодой травкой. Ему вдруг безумно захотелось пройтись по этой траве, забыв обо всем, просто вдохнуть свежий весенний воздух, подставить лицо ласковому майскому солнцу.

— Стоять, — дал он команду водителю.

Через несколько секунд кортеж застыл у обочины. Павел сам распахнул дверцу и вышел на шоссе. Он видел, как охрана из машин сопровождения рассыпается по округе, чтобы оцепить территорию, по которой пожелал прогуляться президент.

“Сколько же времени я лишен возможности вот так просто походить среди обычных людей? — думал он. — С сорок четвертого? Да, тогда я хоть в Москве мог одеться в гражданское и пройтись по улицам. Какая роскошь — быть как все, не нести груз ответственности за миллионы людей”.

Дав знак Гоги остаться у машины, он сбежал по откосу и неспешно зашагал по зеленой травке. С окружающих поляну деревьев доносилось веселое пение птиц. На лавочке, прилаженной между двух березок, сидел Артем. Павел присел рядом. Он узнал этого человека, которого они с Алексеем встретили у Санина в тот день, когда попали в этот мир. Внешне Артем никак не изменился. На вид ему было все те же тридцать с небольшим, только одет он был не в джинсовый костюм, а в брюки, рубашку и туфли по моде пятидесятых.

— Ну что, — улыбнулся Артем, — доволен?

— Какое там, — хмыкнул Павел. — Ты же видел, все не так.

— “Все так” никогда не бывает, — съязвил Артем.

— Но зачем ты со мной забросил этого идиота? — вспылил Павел. — Ведь если бы не он...

— Было бы то же самое, — отрицательно покачал головой Артем. — Все, что должно случиться, произойдет, хочешь ты этого или нет. Так устроен мир. А вдвоем я вас закинул, чтобы вы уравновешивали друг друга. Во всем нужна гармония.

— Но двадцать пятое мая... — начал Павел.

— Я сказал: произойдет, — отрубил Артем.

— Неужели это было предопределено?

— Для этого мира — да. Так решили наверху.

— И Берия?

— Нет, это уже твое творчество. Мы не вмешались, потому что ты лишь приблизил наступление неизбежного.

— А были миры, где должен был полностью победить коммунизм?

— Конечно. Но я вас не послал туда из жалости. Слишком бы вам там было неуютно. Да и выжить бы не получилось, я проверял. А здесь у вас был шанс умереть своей смертью, перевалив восьмидесятилетний рубеж. Кстати, вообще, если бы вы повели себя правильно, вы должны были бы умереть с Алексеем в один день. Вы связаны путями этого мира.

— Что ты имеешь в виду?

— Так, лирическое отступление. Скоро поймешь.

— Так что же, коммунизм обречен?

— Скажем так: обречена любая система, построенная на крови и насилии.

— Но мы же стремились к светлому обществу, где всем будет хорошо.

— Не всем. Вы сразу определили, что в вашем мире нет места всем, кто хочет жить чуть иначе, чем вы.

— Но это же помещики и буржуи, эксплуатирующие чужой труд.

— А еще мелкие предприниматели, зажиточные крестьяне, средний класс, врачи, адвокаты, инженеры. Всем им не нашлось места в вашем мире. Вы даже запретили их потомкам получать высшее образование. Не многовато ли исключений? Что же касается победившего пролетариата... Тебе доступна закрытая статистика. Ты знаешь: чем в стране больше социализма, тем хуже она живет. Понимаешь, чем человек умнее, образованнее, чем больше уважает себя, тем сложнее его эксплуатировать. Вы же перебили почти всех, кто хоть тенью напоминал свободное существо, и возвели на пьедестал неграмотного хама, которому еще позволили гордиться своей необразованностью. Естественно, первое, что он сделал, скинув старых хозяев, это пошел в услужение новому государственному монстру.

— Но мы же занимались образованием.

— Изучение букв — это еще не образование Образование — это знание, а ему-то ход вы и перекрыли. Кто у вас мог познакомиться с трудами некоммунистических историков, философов, публицистов? Кто имел объективную информацию о происходящем в мире? Я не говорю про простых людей. Но даже вы, когда создали народное правительство Северороссии в тридцать девятом, писали, что вводите в стране восьмичасовой рабочий день. А ведь он был введен еще в двадцать третьем*.

— Ты прав, мы недостаточно изучили вопрос. Но насчет буржуазных философов…

— Скажи, — прервал его Артем, — Алексей — эксплуататор и подонок, упивающийся личной властью? Вы поэтому воюете с ним уже сорок лет?

— Нет, он не такой, — покачал головой Павел. — Просто он верит, что в буржуазном обществе жить лучше и свободнее.

— Вот видишь, — улыбнулся Артем, — ты борешься за счастье всего человечества против него. Он за то же самое — против тебя. В итоге, сколько народа полегло на полях сражений, сколько женщин остались вдовами, сколько детей — сиротами? У тебя свое умопостроение идеального общества. У него — свое. Вы убеждаете в своей правоте тех, кому ваши идеи вообще неинтересны, и сталкиваете их лбами. Ладно, когда они хоть осознанно выбирают. А когда вы насильно вбиваете в них идеологию? Никто ведь еще не доказал, что кто-то из вас прав.

— Что же делать? — развел руками Павел.

* В нашем мире этот казус имел место во время Финской войны.

— Может, позволить людям самим выбирать свою судьбу? Хотят быть рабами, пусть будут.

— А ты жесток, — взглянул на него в упор Павел.

— Я просто опираюсь на свой печальный опыт, — вздохнул Артем. — Никто не вытащит человека из клоаки, если он умеет жить только в ней. Даже если насильно от нее уведешь, он новую найдет... или создаст и поселится в ней. А тебя будет ненавидеть за то, что ты не даешь ему жить как он считает правильным.

— Но мне жалко их! — вскричал Павел. — Что делать?

— Ты знаешь, — улыбнулся Артем, — конечно, образ полководца, размахивающего шашкой под ураганным огнем противника, куда привлекательнее, но меняют-то мир не герои. Они его лишь... перекрашивают. Меняют мир те, кто его образовывает, дает людям знание, тихо и мирно рассказывает, где клоака, а где цветущий сад. Нам нужны учителя, а не полководцы. И это не ты... и не Алексей.

— А кто?! — вспыхнул, как юноша, Павел.

— Поройся в памяти, — склонил голову набок Артем.

— Неужели Санин? — выдохнул Павел. Артем кивнул.

— Он всегда был против нас, — процедил Павел.

— Он, как и я, всегда был против несвободы и запрета на знания. Что до вашего идеального коммунизма… Ты знаешь, он возможен, но совсем на иной ступени развития сознания. Не сейчас. И не завтра.

— Ах вот оно что! — вскочил Павел. — Так вы тоже... Не выйдет у вас. Мы победим. Я еще предприму шаги…

— Да пожалуйста, — хмыкнул Артем. — Иди своим путем. Только не забудь, что Берия, может, и не слишком искушен в марксистско-ленинской теории, но в дворцовых и государственных интригах чрезвычайно опытен. Тебе с ним не справиться. Создания блока против себя он не допустит.

— Да пошел ты! — злобно бросил Павел и зашагал назад к шоссе.

Подойдя к автомобилю, он рявкнул:

— Гоги, почему посторонние на поле?

— Но вы были совершенно одни, — отозвался удивленный Кордия.

* * *

Пассажирский самолет Сикорского вырулил со взлетной полосы и замер на месте. Служащие Тушинского аэропорта подкатили трап. Дверь лайнера открылась. Алексей ступил на верхнюю ступеньку и обвел летное поле взглядом. Красные флаги, установленные по его периметру, развевались на ласковом майском ветру. Солнце играло на штыках роты почетного караула из состава кремлевской стражи.

— Вот не думал, не гадал, — пробурчав под нос Алексей и, взяв под руку Екатерину, зашагал вниз по трапу.

Екатерина важно вышагивала рядом с ним. В отличие от Алексея, она обожала официальные мероприятия, где можно было блеснуть очередным украшением и показать свою значимость. Навстречу им шел молодой советский политик, подающий большие надежды, председатель Совета министров СССР Алексей Косыгин.

* * *

— Что же, господин Татищев, — проговорил Берия, — значит, мы с вами достигли полного взаимопонимания по вопросам торгового сотрудничества.

Они неспешно прогуливались по парку, окружавшему бывшую дальнюю дачу Сталина. Молодая трава уже целиком покрывала газоны. На деревьях с распустившимися листочками весело щебетали птицы. Алексей, идущий рядом с советским лидером, небрежно закинув за спину пиджак, неторопливо произнес:

— Безусловно. Но как вы намерены подписывать с нами торговое соглашение, если в качестве законного правительства Северороссии признаете новгородскую шайку?

— О да! — вскинул руки Берия. — Этот раздел Северороссии печалит нас более всего. Вы знаете, с моей точки зрения, для Советского Союза было бы куда лучше иметь у себя под боком абсолютно нейтральную единую Северороссию.

Алексей насторожился.

— Извините, — произнес он, — я так понимаю, что вы не возражаете против объединения Северороссии, даже при условии, что в ней будут действовать законы, существующие сейчас в западной части страны?

— Если эта Северороссия покинет недружественные нам союзы, — тут же проговорил Берия.

— Из ЕЭС и Балтийского содружества мы не выйдем, — отрубил Алексей.

— Не выходите, — махнул рукой Берия. — Меня интересует только НАТО. Что касается ЕЭС, я даже допускаю, что оно в какой-то момент объединится с СЭВ, в далекой перспективе.

От неожиданности Алексей споткнулся.

— То есть вы хотите сказать, что в случае, если Северороссия выйдет из НАТО, вы не будете возражать против единых президентских и парламентских выборов по всей стране?

— Я смотрю на эту ситуацию по-другому, — хмыкнул Берия. — Есть страна Северороссия, в части которой какие-то самозванцы установили свои порядки и морочат людям голову. Если Северороссия — страна НАТО, мы, конечно, будем возражать против продвижения ее войск к нашим границам. Но если это нейтральная страна, мы не вмешаемся в ее внутренние дела. Тем более если США и Британия выведут свои войска с ее территории. Тогда, кстати, советские войска тоже уйдут. Такой договор я готов подписать хоть завтра.

— Договор со мной? — изумился Алексей. — Вы готовы призвать меня законным президентом? А Сергеев? Он же подписывал документы по вступлению в Варшавский договор и СЭВ.

— Это он думает, — как ни в чем не бывало произнес Берия.

Они прошли еще пару сотен метров молча, после чего Алексей произнес:

— Давайте начистоту, Лаврентий Павлович. Я понимаю, что у вас разногласия с Сергеевым и вы хотите его убрать моими руками. Но ведь вы вполне могли бы устроить там небольшой переворот и поставить человека, послушного вам. Почему вы решились отдать страну-сателлит?

— Потому что мы здесь тоже умеем считать, — проворчал Берия. — Средств, которые нужны, чтобы поддерживать социалистический Новгород, хватит, чтобы оплатить транзит товаров к портам нейтральной Северороссии. И еще на внутренние дела останется. Что касается вашего раздела... Конечно, если бы в ваших странах жили разные народы, они могли бы существовать очень долго по отдельности. Но нация, разрезанная по живому, всегда стремится объединиться. Это касается даже нас с Крымом. Сколько крови было пролито на полях сражений, сколько чернил — в редакциях газет, а вот уже сейчас многие крымчане мечтают воссоединиться с СССР. Неизбежно и ваше объединение, и воссоединение Германий.

— Насколько я понимаю, Сталин планировал присоединить Запад к Востоку, но не наоборот, — уточнил Алексей.

— Конечно, — ухмыльнулся Берия, — великий был человек. Он бы мог. Никто из нас на такое не способен, потому и пытаться не стоит.

Алексей снова чуть не споткнулся на ровном месте. Откашлявшись, он произнес:

— Я вас правильно понял: СССР решил отказаться от борьбы за мировое господство?

— Держи карман шире, — скривился Берия. — Государство, которое не борется за мировое господство, становится чужой провинцией со временем. Мы отказались от его получения военным путем. Разве сам не видишь?

— Я вижу, — согласился Алексей, — что вы допустили рыночные элементы в социалистическую экономику. Конечно, армию вы сокращаете, но политический режим остается тем же...

— Слушай, — взмахнул руками Берия, — ты же спецслужбами командовал. Неужели не знаешь? Когда стране надо воевать, всю экономику надо в кулак собрать. Когда предстоит мир, свобода необходима.

— Простите, — опешил Алексей, — но коммунистическая теория...

— Ты теорий меньше слушай, — хмыкнул Берия. — Они не для умных людей, они для тех баранов, что на пленумах голосуют. Для Суслова, для такого, как этот Сергеев. Умные люди — прагматики. Когда надо — коммунист, когда надо — демократ. Главное — власть. Это тебе не теория, это очень конкретная вещь. А уж какого цвета флаг, Марксу поклоняться народ будет или распятому, дело десятое. Чтобы власть удержать и усилить, нужно, чтобы страна богатая была. Социализм — хорошая система... для войны. Видишь, как мы быстрее Англии и США мобилизовались. Гитлер в сороковых почти Госплан у себя ввел. Но это — для войны! Долго так экономика существовать не может. Сбои будут, отставание. Недавно я еще одно подтверждение получил... Да ладно. Лучше рынка еще никто ничего не придумал, чтобы страну богатой сделать.

— А Сталин это понимал? — неожиданно спросил Алексей.

— Я говорю, мудрый был человек, — ответил Берия. — Все он понимал.

— Значит, уже с конца двадцатых он готовил страну к войне, — произнес Алексей, — а с конца сороковых готовил новую войну, раз сохранил социалистическую экономику. Остановиться, как я понимаю, он был бы готов, только создав империю размером с весь земной шар. И вот тогда... Интересно, а когда должна была начаться новая война?

— Какая разница, — пожал плечами Берия. — Никто не знает, хозяин о своих планах не распространялся. Если тебе так интересно, я думаю, в пятьдесят седьмом. Но это не важно сейчас. Давай вернемся к практическим вещам. Я предложил тебе сделку и пока не услышал ни согласия, ни отказа.

— Для этого мне надо получить ответы еще на некоторые вопросы, — покачал головой Алексей. — Мы, как и другие страны Европы, вошли в НАТО, поскольку опасались советской военной угрозы. Чтобы объявить о своем нейтралитете, мы должны быть уверены, что она снята. Ваши заверения — это лишь слова. Если мы сейчас выйдем из НАТО... восстановим порядок в восточных областях, а вы обвините нас в агрессии и нападете, нас никто не защитит. Я готов на вывод войск союзников со своей территории, если вы отведете свои с востока. Тогда предстоящий конфликт может быть признан внутренним, и США не вмешаются, если СССР останется в стороне.

— Хорошо, — проговорил, подумав, Берия. — Я тебе поверю. Что еще?

— Я хочу понять вашу логику. Политика на доверии строится очень редко. И вряд ли мы с вами когда-либо сможем безоговорочно верить друг другу. Почему вы верите мне? Почему не опасаетесь, что, объединив страну, мы не вернемся в НАТО?

— Потому что я знаю тебя, знаю Путилова и знаю, чего хотят в вашей стране те, кто дергает за ниточки. Вы не желаете есть с руки Вашингтона, вы не хотите ему прислуживать. Вы хотите играть свою игру. А для этого вам нужны независимость и сила. На первом этапе — нейтралитет. В НАТО вам не дадут этого достичь. Объяснил?

— Да. Я хочу еще знать, как вы видите будущее СССР. Концессии, рынок — это хорошо. Но что дальше? В Советском Союзе существует тоталитарный режим, не признающий основные права человека...

— Что так волнуешься? — проворчал Берия. — Я же сказал, концессии дадим. Кооперативы будут, частные предприниматели будут. В пятьдесят девятом разрешим создавать акционерные общества. В шестьдесят третьем начнем денационализацию... за деньги, конечно. Старым хозяевам ничего не вернем. Не надо было терять. К семидесятому у нас будет нормальная экономика, и биржи и банки частные. Можете инвестировать спокойно. А насчет свобод... Каждому народу — своя система правления. У вас, в Северороссии, выбирать любят. Вон, Сергеев, сколько ни носится, сколько ни сажает, все никак полного подчинения добиться не может. А здесь царей любят, холопами любят быть. Барами быть привыкли перед нижними, перед высшими — дерьмом. Значит, это и получат. Я лишь даю народу то, чего он просит.

— Вы уверены, что он просит именно этого?

— Конечно. Видел, что здесь бывало, когда нм свободу давали? Бардак да резня. А потом нового царя просили… Получат.

— А вы уверены, что это свойство народов, проживающих в СССР? В Крыму в сорок седьмом Скрябин был вынужден передать власть Думе. Сейчас там очень демократический режим. И русские, и татары прекрасно в него вписались. Свободная экономика требует свободного человека.

— Вот сам и ответил, — усмехнулся Берия. — Врангель свободную экономику в двадцать втором ввел, а демократию они через четверть века запросили. Может, созрели, может, распустились, не знаю. Другое поколение выросло. Но рабу свободу давать нельзя. Плохо будет. Воровство будет, бойня будет. Я здесь вольностей не позволю. Стиляги были такие, слышал? В западные шмотки одевались, джаз слушали. Всех пересажал. Рано. Сейчас это власть подорвет. Лет через десять — укрепит. Будут джаз танцевать, сыты будут, довольны будут. Правителя восхвалять будут. Что еще человеку надо? В хорошем государстве рядовой человек должен быть сыт и глуп. А чтобы еще глупее был, надо всякие цацки дать, вроде шмоток, мотоциклов, прочего всякого, за чем гоняться надо. Мужики о бабах думать должны, бабы — о мужиках. Тогда ими можно править и без лагерей. Лагеря — это чтобы дисциплину ввести, к войне подготовить. Чтобы человек воевать хотел, он злой должен быть, голодный должен быть, бедный должен быть. А мне война не нужна. Мне править надо тем, что есть. Но раньше шестьдесят пятого в СССР джаза не будет и “кока-колы” не будет. А уж непартийной печати раньше семьдесят пятого не дам. Советский Союз больше Крыма. Здесь всё медленнее. Может, и Верховный Совет в Парламент превратится, но, слава богу, не при мне. Уж больно плохо править, когда крикуны всякие… Да что я тебе рассказываю, ты сам так живешь уже двенадцать лет. В общем, решай, Татищев. Ты переизбраться не сможешь. В пятьдесят восьмом твой последний срок истекает. А объединить страну — хорошее завершение политической карьеры. Популярным будешь. На руках до смерти носить будут. Памятник при жизни поставят. Войск моих не бойся. Ну, а если экономически вас давить будем, тут уж держись. Такова жизнь. Завоевать вас не получилось, попробуем скупить.

— А ГДР вы тоже отдадите Германии?

— Не отдадим, а продадим. Все равно не удержать. Но она стоит подороже твоего Новгорода, уж не обижайся.

— Спасибо на добром слове, — ухмыльнулся Алексей.

— Так что скажешь? — поднял брови Берия. — Поддержишь мое предложение США и Великобритании увести войска с запада Северороссии, если я уведу свои с востока? Вмешиваться в ваши дела не буду и Вашингтону не дам. Бери восток. Но если Сергеев возьмет тебя, не обессудь. Сменю его, и дело с концом. Мне даже лучше.

— Поддержу, — кивнул Алексей. — Выводите войска.

* * *

Мартовское солнце, проникавшее через плотно закрытые окна, пробив легкие шторы, заливало золотистым цветом рабочий стол, заваленный бумагами. Рядом с ним за длинным совещательным столом сидели трое; Президент Северороссии Алексей Татищев, премьер-министр Василий Леонтьев, начальник генерального штаба Петр Бехтерев. Совещание было секретным и проводилось в загородной резиденции президента под Лугой.

— Итак, — проговорил Леонтьев, — через две недели, первого апреля, вывод войск США, Британии и СССР с территории Северороссии будет завершен. Наши войска будут подготовлены к этому моменту. Какую дату установим для начала операции?

— Первое июня, — ответил Алексей. — К этому моменту Сергеев устанет ждать. Как только советские войска покинут территорию, он приготовится к обороне. Через два месяца он, конечно, решит, что все обошлось.

— Решит, если не спровоцируем, — вступил Бехтерев.

— Провоцировать нельзя, — произнес Алексей. — Все войска должны оставаться в казармах. Полеты военной авиации — по обычному графику. Дополнительную мобилизацию предварительно объявлять не будем.

— Тогда наши намерения будут ясны за три часа до вторжения, — возразил Бехтерев. — Авиаударами можем подавить их основные очаги сопротивления и аэродромы. Но если танки и пехота опоздают, они приготовятся к обороне. Тогда увязнем перед Новгородом на несколько недель. Там у них самые серьезные укрепления. Не будем же мы брать их в лоб, как это делали красные. Обходной маневр — это еще минимум неделя. Если даже СССР не вмешается, потери могут составить до десяти тысяч. Это в лучшем случае.

— Да, Алексей, — покачал головой Леонтьев, — войска лучше придвинуть к границе уже сейчас. Заявим, что боимся нападения с их стороны. Только это обеспечит настоящую внезапность. Нанесем бомбовые и ракетные удары, пойдут танки, и тут же объявим твой манифест о воссоединении территорий и восстановлении конституционного порядка.

— Хорошее восстановление конституционного порядка, которое начинается с бомбовых ударов, — скривился Алексей.

— А как же иначе? — развел руками Леонтьев. — Там армия по численности превосходит нашу. Танки у них еще с войны, а вот “МиГи” — это вполне серьезно. Стрелковое оружие в войсках тоже современное, автомат Калашникова превосходит наш, да и минометы. Если предупредим о вторжении и они подготовятся, потери будут гигантскими.

— Совершенно справедливо, — подтвердил Бехтерев. — Обратите внимание, Алексей Викторович, в двадцатом веке почти все войны, успешные по крайней мере, начинались с внезапного вторжения. А потом следовали декларации. Если мы не поступим так же, потери будут огромными. Нам обеспечена кровопролитная позиционная война минимум на три-четыре месяца, с взаимной бомбежкой крупных городов. Обе стороны проведут мобилизацию. Вы понимаете последствия?

— Как минимум, развал Балтийского экономического союза и отказ стран-участниц от создания Балтийского военного союза, — поддакнул Леонтьев. — Они не будут участвовать в нашей войне.

— Правильно, — согласился Алексей. — Именно поэтому в сорок шестом мы приняли сугубо оборонительную военную доктрину. Именно поэтому, несмотря на протесты Вашингтона, предложили странам Балтийского союза создать оборонительный блок в противовес НАТО. Еще в сорок четвертом, принимая президентские полномочия, я обещал, что страна больше не будет участвовать в агрессивных войнах. И не будет, пока я президент. Сейчас мы собираемся провозгласить операцию по восстановлению конституционного порядка. И с чего планируем ее начать? Бомбить свой народ?! Полноте. Если мы утверждаем, что это наша территория, население должно встретить нас цветами, а не гранатами. Если это не так, значит, оно просто не хочет нас. Авианалетами восстанавливает конституцию только государство, никакого закона не уважающее.