Чтение 19–й страницы книги ~Песня цветов аконита~

— Да какая ж семья у такого зверя?

— Крепкая. Только он потерялся, вот и доверился мне.

— Ты дитя еще. Не наигралась, — говорил Муравей.

— Вот теперь мои игрушки, — она потрогала лук. — Знаешь, если его в руках подержать, он теплеет — и будто поет и дышит. А самому луку-то нравится стрелы пускать?

Не завершила фразу, наклонилась к Цветку, долго его под шейкой чесала. Он жмурился довольно и лез к девчонке на колени.

Аюрин сплела для Цветка ошейник из гибких прутиков, красных и темно-коричневых. Но передумала надевать.

— Он мой, и так это знает. Зачем же ошейник? Он свободен. А захочет уйти — может, в ошейнике его родные не примут?

А однажды пропал звереныш. То, почитай, ни на шаг не отходил — а то сутки нет. Аюрин Муравью сказала, что не бросит. Тот недоволен был — пора уходить отряду, но отлучиться Аюрин позволил.

Девушка с ног сбилась, разыскивая питомца.

— Цветок… Цветок… — громко звать она не могла и надеялась на чуткий слух зверька. Но щенок все не отзывался. Под ногой девушки хрустнула ветка; та охнула, невольно отступила назад. Серебристое сияние — сгусток тумана — качалось неподалеку. Силуэт в тумане почудился — худощавый старик, склонившийся над пеньком. Ночной гость приложил палец к губам и поманил к себе девушку. Даже с двух шагов она разглядела, что зеленоватые искры мерцают на мертвом пеньке — светляки. Старик указал на прозрачное, хоть и черное, небо, где холодно поблескивали такие же искры.

«Что он хочет этим сказать?» — подумала девушка и подошла поближе. Страха не было. Она только открыла рот, и вопрос готов был сорваться с губ, а серебряный старец, не сводя с нее глаз, начал пятиться в сторону сухостоя. Девушка протянула руку — предостеречь, но человек туманом растаял между стволами.

— Я его видела! Говорю, видела! — горячилась Аюрин. — Да брось. Старик остался там, за ущельем.

— Это был он, и он растаял! — Аюрин даже топнула ногой, раздосадованная, что ей не верят.

— Да тебе просто приснилось.

— А! — она махнула рукой и зашагала подальше от недоверчивых. На ходу обернулась: — Если он предупреждал о чем… сами выбрали.

— Ты и впрямь сны наяву видишь, — говорил Муравей, осторожно ступая, чтобы ветка не хрустнула, — обходил лагерь, часовых проверял. А какие из крестьян часовые? Ладно, хоть не спят на посту. — Твои бы сны нам на пользу.

— А мне война не снится, — Аюрин упрямо склонила голову — вот-вот бычок бодаться начнет. — Я хорошее вижу.

— Девочка ты еще, — отчего-то вздохнул Муравей. И пошагал дальше.

Аюрин опустилась на землю, в одеяло закуталась — хоть привыкла к жизни в лесу, так уютней казалось. Переносицу пальцем потерла — детская привычка, смешная. Долго смотрела на небо. Созвездия покачивались над землей, низко — вот-вот спустятся.

«Как бы Йири сейчас сказал про них? Я ведь и сказок его почти не помню. Все из памяти вышибло. А больше никто не рассказывал».

Девочка подтянула колени к подбородку, поудобнее села.

«Никого у меня не осталось. Даже Цветок бегает где-то. Пропал или родичей встретил, что ли… А там, над головой — все беспечные».

И — глаза подняла:

— Если вдруг жив… подарите счастье ему.

Наутро услышала голоса. Сонная, потянулась под одеялом словно котенок, один глаз приоткрыла. Травинки лицо щекотали. Туман низко висел — негустой, было видно поляну. Люди о чем-то спорили, переходили с места на место — а несколько фигур в центре застыли. Аюрин поднялась, потянулась еще раз лом, и пошла к Муравью.

— Эй! — тихонько окликнула. Тот повернулся — лицо встревоженное, брови нахмурены. Рядом с вожаком — парнишка едва ли старше Аюрин, незнакомый. Весь исцарапан, одежда изодрана.

— Плохо! Тех, кто по ту сторону ущелья остался, настигли. Прав был старик. Мальчик через кустарник от них ушел.

— Как бы за собой не привел, — не по-доброму откликнулся кто-то. — А те — сами выбрали. Ты звал.

Парнишка, что принес весть, глаза опустил — словно себя виноватым считал. Но сказал:

— Не найдут вас. Я умею прятать следы. И по реке долго шел… там, где мелко.

— Долго мы, как зайцы, будем от них по кустам прятаться?! — злой голос, немолодой.

— Пока придется, — Муравей отвечал спокойно. — Сейчас выступим — ляжем все.

— Пока мы тут петли меж рощами нарезаем, наши деревни сгорят!

Аюрин стерпеть не смогла.

— Ну, так и возвращайтесь, сидите каждый в своей норе! Не больно-то родным поможете, если вернетесь! А если кто донесет, что среди нас были, хоронить будет некому! Не пожалеют!

— Тише, тише, огонь летучий, — шепнул Муравей. Его глаза улыбались. Но — посерьезнели, когда к людям своим повернулся. Говорил, уговаривал. Аюрин же на парнишку уставилась — таких не видела. Неприметный совсем, если бы не одно — глаза разные. Левый карий, цвета густого меда, а правый темно-голубой.

"Не иначе лесной дух, тери-тае", — решила девчонка, потянула Муравья за рукав:

— Эй! Эй, оглох, что ли?

Мужчина раздосадованно повернулся на голос.

— Чего тебе? Сама передумала, что ли?

— Ты на его глаза посмотри! — страшным шепотом поведала свою догадку. Муравей расхохотался.

— Такое бывает!

Больше он не обращал на девчонку внимания. Какая забота — глаза разные увидела. А ему людей удержать надо. На него уже косо глядели — одиночка, ему-то что? А тут у каждого хоть и дальняя, но родня обязательно сыщется. Раньше власти крестьян в деревнях не трогали, но, как стали мятежники досаждать, пригрозили — хоть одного спрячете или припасами снабжать станете, плохо придется всем. И то — деревушки бедные, хоть три десятка с землей сравняй, казне убытка не будет. После того, как новый указ вступил с силу, стало плохо и мятежникам, и крестьянам. С ними не церемонились. Если вина была на одной семье — уничтожали семью. Если виновного найти не могли, расправлялись со всей деревней.

И ввели новый запрет — на оружие. Раньше крестьяне только мечи — лэ и копья запрещались, и то — бывшие воины, осевшие на земле, ухитрялись этот указ обходить. Правда, таких было мало. А сейчас и за кинжал приходилось отвечать по всей строгости, не говоря уж про боевой цеп или лук.

«Хотите охотиться — ставьте силки», — отвечали охотникам-лучникам.

Покинувшие отряд Муравья не дошли до родных деревень. Их перехватили воины местного гарнизона — вернее, одного из вспомогательных отрядов, срочно переброшенных в Хэнэ. Ветви кленов гнулись под тяжестью тел. Командиру было не до разбирательств — захваченных убили сразу, павших присоединили к казненным. Вряд ли солдаты понесли хоть сколько-то серьезные потери.

— Как младенцев, — пробормотал Муравей, медленно продвигаясь по страшной роще.

— Я ненавижу их! — закричала Аюрин, бросилась наземь и застучала по земле кулаками, не замечая камней и комьев сухой глины.
* * *

Столица

В табуне были собраны лучшие кони, из тех, что дарят высоким гостям или продают по баснословной цене. Они уступали шаварским по красоте, но не по резвости, и были выносливей. С изящными длинными шеями, разной масти — все больше гнедые, вороные и пегие — таких чаще дарят чужеземцам.

Конюхи подбежали с поклонами, готовые подсказать, — он повел рукой.

— Я сам выберу лошадь.

И пошел, внимательно глядя по сторонам. Остановился подле небольшого рыжего жеребца, который с интересом потянулся к юноше.

— Этот.

— Он — йатта, иноходец; отца его звали Ветер. Вы, наверное, слышали, господин.

— Да.

— Коня зовут Рыжий. Хороший выбор.

Йири кивнул едва заметно, позволил увести коня. Тот вскинул голову, длинная шелковистая грива заструилась по ветру.

— Оседлайте и приведите на поле. Я хочу знать, на что он способен.

…Его словно ветром подхлестнуло, когда увидел силуэт на краю поля. Поскакал, спрыгнул с Рыжего, и забыл про коня, устремившись вперед.

Ёши видит глаза — растерянные, почти умоляющие.

— Ты ведь мальчишка еще, — говорит. — Глина в руках мастера. А он — мастер, каких мало. Разве ты мог противиться? Я был резок с тобой.

Повернулся, пошел. Йири почти бессознательно шагнул следом.

— Расскажи о себе все. Кое-что мне известно. А теперь нужно все. Ему — лучше не знать, да и не интересно.

По тому, с какой готовностью Йири заговорил, старший понял — ему отчаянно хочется не потерять его расположение. И то верно — одиночество — штука страшная, и вот — словно дождь слова полились. Сначала медленно, каплями, а после — с силой, изумившей врача.

А когда про дорогу в предгорьях Эйсен рассказывал — замолчал, пальцы ко рту прижав, И смотрел в сторону.

— Ты продолжай, — мягко и словно бы равнодушно. — или стыдишься чего?

— Нет. Теперь-то… Нет.

Ёши помолчал немного, сказал:

— Вот почему ты не любишь, когда к тебе прикасаются. Я ведь вижу. Трудно тебе?

— Ничего… Бывает и хорошо.

— Бестелесные заботятся о тебе. Оберегают…

Йири неуверенно усмехнулся:

— Защитники всегда находились. Только от них бы кто защитил…

Кликнул иноходца. Когда тот подбежал, протянул руку, погладил морду коня.

«Рыжего выбрал? Словно к огню тянется», — подумал Ёши. «Да… Он еще в тех годах, когда нет серьезной разницы между мужчиной и женщиной, когда не поймешь, дитя или взрослый. Все в нем — и нет ничего. Вынужден чужой свет отражать».
* * *

Все внимание Островка сосредоточилось сейчас на Тхэннин. Трудно было подавить очаги недовольства, разве что выжечь пол-области. Но в таком случае сууру ничто не мешало бы передвигаться по пустой территории.

Отношения с восточными варварами тоже нельзя было назвать дружескими. Брак Хали служил пока залогом мира — но среди синну всерьез начинали поговаривать о смене вождя. Дед Хали был уже стар, а достойных преемников в его роду не находилось. Оставался муж Хали как гарантия мира — но, сменись у кочевников правящий род, толку от этого брака никакого не будет. Поэтому так важно было подтвердить союз с Береговым народом. Они пропускали сухопутные караваны по своим дорогам, а кроме того, земли их граничили с землями синну. В случае войны можно было бы наносить удары с территории Береговых. Если они примут главенство тхай, потом не смогут противиться воле детей Солнечной Птицы.

Северо-восточные провинции, весьма удаленные от Сиэ-Рэн, пользовались невероятно большой свободой — не до них сейчас было Столице. Окаэра, важнейшая среди них, единственный поставщик соли в стране, постоянной беспокоила повелителя. Лет десять назад Окаэра управлялась железной рукой, но, к сожалению, тамошний наместник решил поставить свой Дом слишком высоко — и создал маленькое государство, правдами и неправдами добившись, что все его родственники оказались в Окаэре на важных постах. Но родственники, на беду, не отличались умом и слишком задирали нос, чуть не в открытую игнорируя столичных ревизоров. Пришлось наводить порядок… В результате сменилось еще три наместника — первый, человек разумный, но в годах, неожиданно умер, толку от второго было — как молока от вороны, а третий, нынешний, жаден и легкомыслен. И чиновников своих распустил. Этот наместник панически боялся повелителя, что не мешало ему воровать.

Юкиро махнул на него рукой — провинция худо-бедно приносила доход, а лучше безвольный вор, чем очередной умник, возомнивший себя хозяином.

И оставил дела на северо-востоке, как были.
* * *

Повелитель призвал Ёши, хотя был здоров. Врач поспешил на зов — гадая, о чем пойдет разговор. После выздоровления Йири Благословенный стал относиться к врачу с заметно большим расположением, по крайней мере, его мнения спрашивал.

Повелитель смотрел со ступеней в сад, где качались над дорожками огромные темно-красные цветы с теплым горчащим ароматом. И одежда на Благословенном цветом была — остывающий уголь. Без предисловий Юкиро спросил:

— Ты часто видишься с ним. Он тебе доверяет?

— Конечно. Его жизнь была в моих руках, а во время выздоровления — и душа. — Не требовалось пояснений, чтобы понять, о ком речь.

— Скажи, что ты думаешь, — потребовал Юкиро.

— Что бы я ни сказал, решение принято. Я вижу — во взгляде, повелитель.

— И все же?

— Ему бы стоило получить хоть какую защиту. Пока его считают немногим выше домашней кошки, хоть и очень опасной — за попытку наступить ей на хвост можно поплатиться головой.

— Я подумаю.

— Вы это обещали ему? — не надо бы так говорить — но кто еще скажет слово за Йири?

— Это.

Кажется, Ёши колеблется.

— Не всякая ноша ему по силам. Он же еще мальчик. И потом… Я бы хотел, чтобы он обрел положение — но не потерял себя.

— Себя? Кто же он? Ребенок с наивным взглядом, что появился здесь четыре года назад? Или тот, кто взял жизнь у троих за смерть своей лошади?

…Пара вышитых шелком подушек брошена на пол. Шелковая одежда — струящиеся лепестки, зеленый и белый оттеняют друг друга. Волосы собраны нарочито небрежно, и весь облик его — охапка цветов полевых, сбрызнутая росой, упавшая на циновку. За ажурной решеткой из горного клена — играют на тоо. А в руках Йири — лист бумаги, закрепленный на тонкой широкой доске, и черная кисть. Заслышав шаги, он поднимает голову — и Ёши тут же отступает назад, опасаясь увидеть — и в самом деле понять, чья душа у юного художника теперь.
* * *

Мало кто знал про эту белую крепость, спрятанную в горах. Посторонним туда вход был заказан. И мало кто из бывших воспитанников туда возвращался — своих опознавали по особым приметам, по тайным знакам, по меткам на подкладке рукава, — но не стремились глядеть на лица. И женщины сюда приходили — на равных. Их всех называли — шин, Скользящие в тени. Огромной стране требовались люди, умеющие забраться в любую щель, подслушать и разузнать. Лишь единицы могли быть уверены, что шин не следят за ними, что не станет известным то, что отчаянно хочется скрыть.

И другая крепость была — из серого в искорках камня. Не пряталась — люди сами обходили ее стороной.

Хэата — на службе у повелителя. Обученные убивать. Особое ведомство. Лазутчики — другое совсем, эти не отнимают жизни сами. Между двумя школами — уважение, но никто не вмешивается в дела другого.

Хисорэ, один из ближайших советников повелителя, стоит во главе дворцовой охраны — и посвященные знают, что и хэата его. А Зимородкам-Мийа принадлежит школа шин. И старший сын в роду занимает должность начальника над Скользящими в тени уже четвертый год.
* * *

Суэ

Ее имени, данного при рождении, никто не знал — только прямое начальство. Для всех она была — Суэ, Ручей. Ей исполнилось тридцать шесть. Лицо приятное — и вместе с тем неприметное. Тугой узел волос, маленькие загорелые кисти с загрубевшей кожей ладоней. Странница в блеклой одежде, беженка из разоренной деревни, вдова, потерявшая мужа, — у нее были сотни обличий. И все скромные, вызывающие сочувствие. А могла и величавой казаться, только пользовалась этим редко.

Среди шин все слыхали о ней, хотя мало кто мог бы узнать в лицо. И точно уж не жалели — завидовали. Пятилетней девочкой попала она в белую крепость. Двенадцатилетней впервые покинула ее в одиночку. И, вернувшись через полгода, получила награду.

Суэ не поднимает глаз — и без того ее удостоили чести великой, лично с господином говорить.

Занавески задернуты — от яркого утреннего солнца спасают, и лица обоих в тени. А голос Высокого негромкий, отчетливый, как и все голоса придворных.

— Отыщи его родных.

— Да, господин.

—Если живы, приведи в надежное место — сама подберешь куда. Там дождешься, пока заберут.

— Поняла, господин.

— Если мертвы — все про них разузнай, как звали, кто такие.

— Будет исполнено, господин.

Суэ удаляется в полупоклоне, не осмеливаясь повернуться спиной, пока не доходит почти до самой двери. И лишь тогда выпрямляется.

И словно просачивается сквозь занавеску, не качнув складок.

Кору подходит сзади. Ее волосы пахнут ягодами ежевики.

— Мальчишка тебе зачем? Люди Шену троих лазутчиков-шин убили уже. А мы только молчать и можем.

— Я всегда жду спокойно. Но когда придет время, у меня должно быть оружие — все, какое смогу найти.

— Эта женщина… думаешь, справится?

— Ты сама женщина, — Каэси с улыбкой смотрит на жену. — И тоже на многое способна. Так что же сомневаешься в ней?

— Я устала от наглости Лисов. У них под контролем чиновники половины провинций.

— А у меня — шин.

— Средний из братьев, Ханари, начинает значить немало среди военных.

— Пусть пока возится с новобранцами. Не забудь, за ним следить — легче легкого, и его часто не бывает в столице — почти все свои дни проводит в лагерях и школах по подготовке бойцов. А там не до придворных интриг. К тому же он слишком порывист — он не станет серьезной помехой. А вот мальчик, Тами, может со временем… если дадим это время.

— Так зачем тебе любимец повелителя? И даже не он, а родня?

— Родня — чтобы держать его крепко, а сам он… — улыбка вновь трогает тонкие губы. — Ты говорила о среднем Лисе?
* * *