Чтение 19–й страницы книги ~Занимательная механика~

Большой холл, в который гости попадали из прихожей, напоминал нумизматический музей. Монеты на стендах, монеты на стенах. Монеты золотые, серебряные и медные. С королями, кораблями и зверями. С цифрами и иероглифами. Идеально круглые и неправильной формы, квадратные и многогранные, любые.

Монеты.

– Красиво, да? – Вернувшийся хозяин сунул в руку обалдевшему Очкарику запотевшую бутылку пива. – Здесь у нас так, для затравки – девятнадцатый век. Основные редкости в главном зале.

– Девятнадцатый? «Только девятнадцатый?»

– Ага, – подтвердил Карпов, глотнул пивка и принялся махать руками по сторонам: – Здесь Европа и Россия, здесь Америка, здесь Азия и Африка. Ассигнациями мы не занимаемся, не бонисты, слава богу, поэтому и решили загнать в прихожую эту попсу. Девятнадцатый для нумизматики не самый интересный век.

«Не самый… Как же!»

Волков приблизился к одному стенду, к другому. Вернулся к первому.

– Пойдем, покажу парадную часть, – предложил Сан Саныч. – Там действительно есть на что посмотреть.

И увлек гостя в главный зал. Каждый из нас знает, что существуют собиратели монет, марок, спичечных этикеток, бабочек… да собиратели чего угодно. Каждый из нас хоть раз в жизни начинал собирать свою коллекцию чего-то. Некоторые увлекались, некоторые бросали. Те, кто бросил, начинали считать собирателей безобидными сумасшедшими, милыми юродивыми, неспособными выбраться из детских штанишек. Мол, «знаем, знаем, сами баловались…». Но когда перед тобой раскрывается великолепная, поколениями собираемая коллекция, когда ты очарован и поражен ее масштабом, тогда в глубине души раздается вздох сожаления: «Эх, а ведь и я мог бы…» Только тогда ты понимаешь, чего лишился.

Мог.

Но не стал.

– Обрати внимание! – Сан Саныч указал Волкову на одну из монет. – Тоже девятнадцатый век, но прячется здесь, среди жемчужин. Знаешь почему? – И тут же, не дожидаясь ответа: – Это «Константиновский рубль»!

Федор вгляделся в «жемчужину», на которой был отчеканен мужчина с короткими вьющимися волосами, бакенбардами и маленьким носом.

– Почему «Константиновский»?

– Потому что отчеканен в эпоху царствования божьей милостью Константина Первого, императора и самодержца Всероссийского. Видишь, надпись?

«Б.М. КОНСТАНТИНЪ I ИМП. И САМ. ВСЕРОСС.»

– Константин Первый? – уточнил сбитый с толку Очкарик.

В истории Волков не был силен, однако твердо помнил, что в девятнадцатом веке Константины на российском престоле отсутствовали.

– Интересно, да? – Карпов расхохотался. – Ладно, не буду тебя мучить. Не было у нас такого «императора» не было. Константин отрекся в пользу брата, будущего Николая Первого, но отрекся тайно, бумаги были вскрыты только после смерти Александра Первого, а на Монетном дворе уже начали готовиться к новому царствованию. Когда поняли, что ошиблись, тираж уничтожили, но пять штук сохранилось, и одна из них – перед тобой.

– Жемчужина?

– Еще какая! А вот здесь…

Карпов явно мог бы рассказывать о раритетах часами, но Волков уже пришел в себя. Опомнился. Поставил на столик бутылку пива, которую до сих пор держал в руке, но… Но и переходить к делу не захотел. Почувствовал сыщик, что нельзя строить разговор с нумизматом излишне прямо. Хоть и маленький у него вопрос, хоть и не займет он у такого эксперта, как Сан Саныч, много времени, а нельзя. Почему нельзя, Федор не понимал, но к ощущениям своим привык прислушиваться. А потому…

– Когда Людмила Савельевна сказала, что у вас большая коллекция, я думал, что у вас просто большая коллекция, – честно произнес Очкарик. – Но вашему собранию многие музеи позавидуют.

– Почти все завидуют, – улыбнулся Сан Саныч. – В мире есть только три коллекции лучше нашей. И пять подобных.

– Сколько же времени потребовалось, чтобы собрать такое богатство?

– Много, – не стал скрывать Карпов. – Много поколений. Отец, дед, прадед, прапрадед…

– То есть века с девятнадцатого?

– С конца восемнадцатого, если быть точным. Начало положил мелкопоместный дворянин Александр Григорьевич Карпов, кстати, мальчиков в нашей семье принято называть или Александрами, или Григориями.

– Но не чередуя.

Волков хотел пошутить, но понял, что брякнул не то: на лицо Карпова набежала тень.

– Я младший сын, – коротко ответил нумизмат. – Мой старший брат, он… он утонул.

– Извини.

– Это было давно. – Глоток пива, короткая пауза, и к Сан Санычу вернулось веселое настроение. – Так что у нас не только богатая коллекция, но и с хорошей родословной. Честная.

Таких, честных, осталось мало, можно сказать – совсем не осталось. Слишком много потрясений пришлось пережить России в двадцатом веке. Мировая война, революция, новые хозяева жизни: голодные, жадные, жестокие, дорвавшиеся до власти и жаждущие богатства, еще одна война… Пару лет назад Волков видел чудесное собрание картин, возникшее благодаря тому, что дедушка коллекционера заведовал продуктовым складом в блокадном Ленинграде. Рассказанная Сан Санычем история стала последней каплей: Федор понял, что не сможет не уважать семейство Карповых.

– Как же вам удалось сохранить коллекцию?

– Мы ведь занимаемся деньгами, а это накладывает отпечаток. – Саша выразительно подмигнул Очкарику. – Умеем договариваться.

– Банкиры тоже занимаются деньгами, – усмехнулся Волков, – а договориться с грабителями не могут.

– Тут вопрос: что за банкир? У одного деньги вертятся, как мельничные жернова, проценты растут, клиенты жиреют, а у другого – то мошенничество какое, то ограбление.

– В чем разница?

– В отношении к делу. То, что служило моему предку забавой, постепенно превратилось в смысл жизни нашей семьи. Хобби стало главным занятием, но ведь это совсем не плохо, согласись? Ты, к примеру, можешь похвастаться тем, что хобби превратилось в работу, и ты получаешь настоящее удовольствие от того, чем занимаешься? А не отрабатываешь зарплату?

– Могу.

Карпов несколько мгновений не сводил с Федора взгляд, затем чуть заметно кивнул и произнес:

– Тебе повезло.

– Я знаю.

– В таком случае ты понимаешь, о чем я говорю. Мы сохранили коллекцию, потому что видим в ней смысл жизни, видим наше предназначение. Мы можем быть только вместе – она и мы. Поодиночке не выжить. Присаживайся.

Мужчины расположились в креслах.

– Дед рассказывал, что в тридцатые годы к нам частенько захаживал один серьезный революционный товарищ, Дмитрий Моисеевич Габельман. Член ЦК, между прочим, и большой любитель нумизматики. Коллекция у него была великолепная. – Карпов смотрел прямо на Очкарика и улыбался. Но не так весело, как обычно. И не грустно, как при упоминании о брате. Холодно улыбался. – Дмитрий Моисеевич составил ее из двух собраний: врача Анатолия Васильевича Бехтерева и графа Сомова. С графом, как ты понимаешь, все получилось просто – его расстреляли во дворе собственного дома. А Бехтерев коллекцией купил себе жизнь. Габельман его отпустил.

– Честный человек, – пробормотал Федор.

– И не говори, – согласился Карпов. – Правда, во время торга Дмитрий Моисеевич забыл предупредить Бехтерева, что отпускает только его, а жену и сына оставляет. Их расстреляла ЧК. Узнав об этом, Анатолий Васильевич покончил с собой.

– Грустная история.

– Да уж, не веселая.

– Как же твоему деду удалось спастись от последствий знакомства с таким человеком?

– Во время смуты дед с прадедом вывезли коллекцию из Москвы и долго прятались где-то на Смоленщине. Габельман, не прекращая заниматься революцией, старательно искал их, но найти не смог…

– То есть он знал о вашей коллекции?

– Конечно, знал. Дмитрий Моисеевич увлекался нумизматикой с детства и был прекрасно осведомлен обо всех российских коллекционерах. Революция помогла ему использовать эти знания на практике.

– Тогда зачем ваши предки вернулись в Москву?

– Потому, что мы местные. – Карпов пожал плечами, снова улыбнулся. Он, похоже, обожал улыбаться, этот парень с кукольными глазами. Произнес весело:

– Масковские мы, куда же было возвращаться?

Действительно: куда?

– Дед и прадед старались вести себя тихо, но через некоторое время Габельману все же удалось их разыскать. – Сан Саныч глотнул пива. – Он был упорный товарищ… К счастью, времена изменились, романтическая вольница первых лет революции осталась позади, и Дмитрий Моисеевич не мог просто отобрать у нас коллекцию, а нанимать уголовников побаивался. Габельман, знаете ли, не был особенно храбр. Он попытался договориться с прадедом, но получил отказ.

– В те времена у членов ЦК были очень большие возможности, – заметил Федор.

– Были, – согласился Карпов. – Вот только самих членов ЦК оказалось слишком много, и они занялись выяснением, кто из них более предан революции, а кто менее. Товарищ Габельман весьма кстати оказался английским шпионом. Не знаю, как он сумел завербоваться, но это было очень мило с его стороны. Дмитрия Моисеевича расстреляли, и мы наконец-то вздохнули спокойно, ибо среди оставшихся членов ЦК нумизматов не наблюдалось.

Легкая хитринка, промелькнувшая в голосе Сан Саныча, позволила Очкарику предположить, что скромные нумизматы приложили-таки руку к избавлению от недружелюбного знакомца.

– Коллекцию Габельмана передали в Исторический музей, а лет десять назад, после того как товарища Габельмана и еще большую группу друзей русского народа посмертно реабилитировали, наследники Дмитрия Моисеевича подали в суд… – Карпов тихонько рассмеялся: не зло, не грустно, с иронией. – Просят вернуть коллекцию, отобранную злым НКВД у жертвы репрессий. Восстановить, так сказать, историческую справедливость.

– А что наследники Бехтерева или Сомова?

– Их нет, – просто ответил Сан Саныч. – Во время революции будущие «жертвы репрессий» не щадили ни женщин, ни детей. Романтические были времена…

Он допил пиво, привычна быстрым взглядом оглядел выставленные в большом зале монеты – так полководец машинально отмечает вытянувшихся во фрунт солдат – и поднялся:

– Может, пройдем в синий зал? Там у нас шестнадцатый век: дублоны, пиастры и прочие пираты. Всем очень нравится.

«Интересно, каково это – жить в музее?»

– Пойдем, – согласился Волков.

Однако до «прочих пиратов» они не дошли. В следующем холле, который им пришлось миновать, Федор обратил внимание на ведущую вниз лестницу.

– А мне казалось, что первый этаж дома нежилой.

– Там мастерская, – махнул рукой Карпов. – Еще одно наше увлечение.

– Что мастерите?

– Работаем по металлу.

Очкарик вспомнил мозоли на руках Сан Саныча – такие метки не заработаешь открыванием пива – и почувствовал, что напал на след: «работаем по металлу»?

Смущали Федора лишь спокойствие и откровенность Карпова. Хозяин квартиры держался так, словно не чувствовал за собой никакой вины. «Да, работаем по металлу, ну и что?»

– Можно посмотреть?

– Изволь.

Мужчины спустились вниз, однако первым делом Волков увидел не станки и рабочие столы, а очередное монетохраншшще.

– Здесь у нас современность, – сообщил Сан Саныч. – Вторая половина двадцатого века и нынешние времена. Особой ценности пока не имеет, но мы собираем.

– Вы все собираете?

– Да, – серьезно подтвердил Карпов. – Каждый появляющийся на земле образец рано или поздно попадает в нашу коллекцию. Сейчас стало проще, мы имеем прямые взаимоотношения со многими банками. Современные коммуникации – великая вещь.

«Но откуда у вас деньги, ребята? Откуда у вас ТАКИЕ деньги? Уж не из скромной ли мастерской?»

– А вот здесь наш цех.

Фрезерный станок, сверлильный станок, шлифовальный, ручные машинки… Компьютер. На столах, с прожженными кислотой столешницами – блестящие инструменты, аккуратно разложенные по ящичкам, тиски, металлические заготовки, автоклав или что там такое? Откуда-то из памяти всплыло: муфельная печь. Видел, что ли, раньше? На полках банки с жидкостями. Увеличительные стекла, большие, на штативах. Тут же лежат маленькие, но мощные лупы, которые надевают на глаза. И еще эскизы на стенах: профили, гербы, геральдические животные, шрифты…

– Некоторые монеты приходится реставрировать, – безмятежно пояснил Карпов.

– А изготавливать?

– Что? – Холодильник в мастерской тоже присутствовал, и именно из-за него Сан Саныч не расслышал вопрос: он как раз открывал дверцу и доставал себе бутылочку пива.

– Можно ли изготовить монету в домашних условиях?

– Можно, – кивнул нумизмат. – Для этого нужна подобная мастерская и определенный навык.

– И все?

– И желание, разумеется. – Карпов глотнул пива.

– Все так просто?

– Суди сам… – Сан Саныч взял со стола металлический кругляш и бросил его Очкарику. – Для начала делаем пресс-форму, матрицу. Берем сырую сталь, шлифуем, намечаем радиус и делаем посадку, вырезаем углубление. Затем вручную выводим фон, до идеала, Федор, до идеала! Затем наносим лак, на него – рисунок и начинаем работать штихелями. Вырезаем.

Нумизмат продемонстрировал Волкову инструмент. «Так вот откуда у него мозоли. И ожоги на руке. Штихеля и кислота». Карпов умел делать монеты. Умел. Он не подчеркивал это, но и не скрывал.

«Неужели повезло? Неужели Людмила Савельевна Рижская небрежным взмахом руки отправила меня по нужному адресу? Если так, то я отведу ее в кондитерскую и позволю съесть столько пирожных, сколько влезет!»

Но что общего может быть у знаменитого нумизмата с наемным убийцей? Что? Трудно ведь предположить, что в свободное от основной работы время Оружейник приторговывает подделками. Да и не станет Сан Саныч делать на продажу заведомые фальшивки. Уж он-то прекрасно знает, как состарить металл, как не ошибиться с точностью изображения, он любую монету на ощупь различит. Значит…

Значит, нет ничего общего?

Кроме одного: мы говорим об ОДНОМ ИЗ ЛУЧШИХ В МИРЕ нумизмате и об ОДНОМ ИЗ ЛУЧШИХ В МИРЕ убийце. Не мастера – гения в своем деле. Потянет ли это на связь?

Федор хлопнул себя по лбу:

– Саша, я совершенно потерял счет времени!

– Торопишься?

– Тебя отвлекаю.

– У нас не так часто бывают новые люди, – улыбнулся Карпов. – Тем более готовые слушать старого болтуна.

Да уж, любой коллекционер – фанатик своего дела, готовый говорить об увлечении до бесконечности. Все они старые болтуны, и не важно, сколько коллекционеру лет.

– Рижская сказала, что тебе нужна консультация.

– Вот. – Волков достал из кармана мешочек и высыпал на стол монеты.

Но еще до того, как металлические кругляши легли на столешницу, Очкарик понял, что пришел по адресу: Сан Саныч узнал мешочек.

УЗНАЛ.

«В яблочко!»

«Теперь не ошибиться!»

И небрежно поинтересовался:

– Что скажешь?

Карпов, надо отдать должное, пришел в себя очень быстро. Можно сказать – молниеносно. Ткнул пальцем в одну из монет:

– Серебряная полуполтина Алексея Михайловича. Пятикопеечник восемнадцатого века…

Но при этом обходил взглядом те монеты, которые вызвали недоумение и у Волкова, и у Рижской. Словно не замечал новоделы.

– Что скажешь об этой?

Короткая пауза.

– Это очень редкая монета, – натянуто улыбнулся Сан Саныч, не спуская глаз с парусника.

– Какой страны?

Карпов побарабанил пальцами по столешнице. Посмотрел Волкову в глаза. Посмотрел, как человек, пребывающий в некоторой затруднительной, но отнюдь не трагической ситуации. Не было во взгляде Сан Саныча страха, лишь непонимание происходящего. И в этот момент Федор понял, что версия с производством подделок – чушь собачья. Где-где, а в этой квартире гнезда фальшивомонетчиков нет.

Здесь прячется нечто более значимое.

– Откуда у тебя это собрание? – негромко спросил Карпов.

Ответ у Очкарика родился мгновенно. По наитию.

– От Оружейника.

Нумизмат спокойно качнул головой:

– Он его продал?

– Оставил.

В сущности, это было правдой.

– К чему тогда Рижская?

– Оружейник ничего не рассказал, оставил коллекцию – и все, – пожал плечами Волков. Это называется кураж. Он поймал главную идею разговора, и теперь нужные слова слетали с губ сами по себе. – Сказал, что ты все расскажешь. Но род моей деятельности предполагает некоторую осторожность. Да и не мог я прийти просто так, постарался собрать предварительную информацию. Надеюсь, без обид?

– Без обид, – махнул рукой Сан Саныч и тут же поинтересовался: – Для чего ты разучился ползать?

«Это пароль! Или условный знак. Или фраза, известная всем им и которую Оружейник не мог не сказать мне. Проверка…» Надо отвечать как можно быстрее. А что отвечать?

«Ползать…» Ребенок. Младенец. Поднимается на ноги… Он разучился? Нет, он просто пошел дальше. Разучился. Ключевое слово! Многие ползают всю жизнь, пресмыкаются, унижаются. Не только под давлением обстоятельств, иногда добровольно. Ползать умеют все, ты разучился. Для чего? Быстро!

– Чтобы подняться на вершину. «Угадал!»

Нумизмат успокоился.

– Сначала на ноги, потом на вершину.

– На собственных ногах, – неожиданно для себя добавил Волков.

И снова в точку.

– Да, на собственных, – согласился Сан Саныч. – Как тебя зовут?

Федор понял, что имеет в виду Карпов: назови свой псевдоним. Как Оружейник. Что сказать?

– Очкарик.

Карпов поджал губы:

– Не хочешь говорить – не надо. Я скрывать не собираюсь. – И протянул руку: – Чеканщик.

– Очень приятно.

– Может быть, – усмехнулся Карпов и глотнул пива. К нему вновь вернулось спокойствие: – Что именно ты хочешь узнать?

«Не ошибись! Не ошибись!!»

– Оружейник поделился со мной частью коллекции, но вдаваться в подробности не стал. Сказал, что ты расскажешь больше и… предложишь, чем дополнить мое маленькое собрание.

Сан Саныч кивнул с таким видом, словно ожидал именно эту просьбу.