Я выпросил у него на дембель кожаные курсантские сапоги. Они мне очень нравились — в отличие от офицерских, у них были голенища раструбами. И выглядит забавно, и полезная в хозяйстве вещь.
— Вы когда закончите? — спросил я.
— Дня за три, наверное. Если не нанюхаемся вусмерть. Голова болит, сил нет.
— Ну-ну. Возможно, я вас догоню.
В штабе я осчастливил Олегов тем, что они теперь отсюда никуда не денутся. Парни новость приняли стоически. Поняли уже, кого им навязали в старшие. Все-таки хорошо быть опытным сержантом — можно о многом договориться с офицерами, и многое тебе позволят. Были бы офицеры вменяемые. Эх, Минотавр, как мне тебя не хватает! Жаль, что мы с тобой подружились так поздно.
Пульверизатор я починил за четверть часа, и он начал качать лучше нового. Олеги предъявили результаты экспериментов с известкой, и мы начали вместе соображать, что нам больше подходит.
Тут распахнулась дверь одного из кабинетов, и в коридор выглянул заспанный сержант.
— Друг мой! — обрадовался я. — То-то думаю, кого тут нет?! Дежурного по штабу нет! А он, оказывается, есть! Ты чего за телефон хватаешься? Ты положи трубочку, положи.
— Я хотел узнать, где смена… — буркнул сержант, усиленно протирая глаза.
— А туточки смена! И ей очень интересно знать, почему разбито окно на лестнице, не горят три лампы дневного света, не работает сушилка в туалете, а на двери пятой комнаты нацарапан косой крестик!
Сержант глядел на меня, слегка пошатываясь спросонья, и не мог понять, в чем дело. Я перечислил ему стандартный "набор недостатков" штаба, который не менялся на моей памяти больше года. Все, кто ходил дежурными по штабу, знали его наизусть. Главное было сдать-принять эту лабуду в прежнем виде.
— Могу еще спросить, отчего полы не вымыты, — добавил я.
Сержант посмотрел под ноги и переменился в лице. Вымыть это было нереально. Тут он наконец-то проснулся окончательно. От испуга, вероятно.
— Ты, что ли, меня сменяешь? — догадался он.
— Да. Журнал заполнил? Ну и вали отсюда к чертовой матери, воин. Не видишь, мы тут… Живописью занимаемся. Доисторической.
— А расписаться?..
— А все на месте? На двери пятой комнаты по-прежнему нацарапан мой любимый косой крестик? Или к нему уже пририсовали еще две буквы?
— Да там он, там, можешь сходить посмотреть.
Я расписался в журнале и с удовольствием пожелал сержанту попутного ветра. Мне больше не нужны тут были чужие люди. Я собирался учинить над штабом надругательство, равного которому в ББМ еще не случалось.
***
Последующие дни и ночи в моей памяти спрессовались. Это была безумная гонка с короткими передышками. Олеги пахали, как проклятые. Иногда нам помогал Шнейдер.
Сиротин, придя в штаб, очень удивился, когда я встретил его со штык-ножом на поясе и повязкой дежурного.
— Теперь эти двое у меня вот где, — объяснил я, показывая сжатый кулак. — Постоянный контроль.
— Нормально, — оценил Сиротин, — вижу службу войск! А это что?..
Он заметил "тестовые" участки стены, на которых мы пробовали мое изобретение — разные смеси белой краски с известкой.
— Если все получится, у вас будет ослепительно белый штаб.
— Как в больнице? — насторожился майор.
— Ничего общего. Это будет похоже скорее на зал электронно-вычислительных машин, — вдохновенно наврал я. — Конструкторское бюро. Каждый раз, проходя по коридору, вы будете ощущать чистоту и свежесть — то, что нужно для плодотворной службы.
— А-а! — впечатлился майор. — Ну-ну.
Я тут же забросил штык в тумбочку и отправился красить.
Пульверизатор качал, как зверь, но распылял плохо. Мы долго с ним мучились, кое-как забелив потолок, а стены уже проходили валиками. Результат мне показался занятным: наша адская смесь давала на стенах едва заметную шероховатую фактуру. Исконный зеленый цвет стен под этой фактурой исчезал напрочь с одного прохода. А главное, эта гадость не пачкалась и не осыпалась, когда высыхала. Хотя должна бы. А может, так и продержится? Почему нет? Если не мыть. Плесни водички — тут она себя точно покажет. Или не покажет. Черт ее знает. Выдумали фигню какую-то.
Коридор приобретал футуристический вид. Тогда мало где красили стены заподлицо с потолком, выглядело наше творчество весьма лихо. Я и сам поверил, что теперь Сиротин будет ощущать чистоту и свежесть. Глядишь, поумнеет.
— Авангард, — оценил Шнейдер. — Кто, ты говорил, твоя мама?
— Заведующая отделом выставок Третьяковки.
— М-да… Нарисуй в сортире "Черный квадрат".
— Не смогу, углы не помню.
— То есть?..
— Гена, — сказал я строго. — Как ты думаешь, если художник назвал картину "Черный квадрат", неужели она квадратная? И стали бы искусствоведы столько носиться с каким-то квадратом, пусть и черным? В том-то и прикол, что это очень сложный объект.
— Наши-то не знают. Можешь нарисовать именно черный квадрат.
— К счастью, мы не красим сортир. Ген, у тебя есть пластырь? Не хочу бежать за ним в казарму.
— А что такое?
— А вот что.
— Ой, ёлки-палки…
***
Известь разъедала руки. Мы столкнулись с этим в первые же сутки. Сначала было терпимо, потом начала слезать кожа на пальцах.
Стало неудобно работать. Я взял пластырь и заклеил изувеченные кончики пальцев себе и Олегам. Сразу вспомнилось Мулино — там в штабе у меня зимой шла кровь из-под ногтей, когда я печатал. Только пластырем и спасался.
— Представляешь, как бы я сейчас выглядел, если бы ты надел ту лопату мне на физиономию? — спросил я Маленького. — И как бы выглядел ты, хе-хе…
— Извини, я же не нарочно, — в который раз сказал он.
— Забудь.
— Дальше-то что? — спросил Большой. — Нам еще с этой дрянью возиться и возиться. А как мы потом кистями будем работать, если пальцы совсем облезут? Нам же кистями подводить "сапожок" и батареи красить.
Дело было где-то на середине коридора.
— А дальше очень просто, — сказал я. — Очень просто… М-да. Идите со мной. Мало ли, как оно выйдет. А вы уже достаточно злые, чтобы кому-нибудь свернуть челюсть.
И мы отправились в казарму.
— Это правда, что ты никого не бил? — вдруг спросил Большой по дороге.
— Конечно. Тут все битые, до них кулаком не достучишься. С ними говорить надо, тогда будет результат… О, вспомнил! Однажды я ударил Никонова. Но он долго меня доводил. И я его… Даже не стукнул — пихнул.
— И?..
— Он упал с таким грохотом, что из канцелярии выскочил капитан Масякин. И давай орать: ага, сержант, дедовщину разводишь, трое суток ареста! Обрадовался. Тут Ник отдышался немного и прямо лежа на полу как начнет ржать… Я говорю: товарищ капитан, имейте совесть, мы же с Ником из одного призыва, вместе дерьма наелись полной ложкой, какая между нами дедовщина?.. Масякин подумал-подумал, и говорит: ну тогда просто неуставные отношения!.. Я Ника поднять хочу, а тот на четвереньках от меня отползает, не переставая хохотать. Масякин плюнул и ушел. А Ник, болтун, всем рассказал, как было весело. И кто хорошо меня знал, тот тоже посмеялся, а кто плохо знал, тот призадумался, стоит ли меня злить…
Мы вошли в казарму и зашагали к каптерке третьего дивизиона.
Дверь была, естественно, заперта. Я пнул ее сапогом и рявкнул:
— Сова, открывай! Медведь пришел!
Щелкнул замок, показалось заспанное лицо каптерщика Мулдашева, только-только назначенного на эту уважаемую материально ответственную должность.
Я отодвинул Мулдашева вместе с дверью, и мы с Олегами вошли в комнату-пенал, забранную по стенам высоченными шкафами.
— А я тут… — начал каптерщик.
— Шинели пересчитываешь. Хорошее дело. Гляди сюда.
Я сунул ему под нос руку в пластыре.
— Мне нужны перчатки от ОЗК. Три пары. Выручай, или я останусь без рук, и накроется мой дембельский аккорд.
— Понимаю… Но ты же их испортишь.
Я посмотрел на Мулдашева очень выразительно. Олеги тоже. Каптерщик вздохнул. Он уже основательно забурел — как все каптерщики — но мне перечить не осмелился. Трудно возражать хорошему человеку, когда у того дембель под вопросом. Во-первых, я и правда хороший. Во-вторых, у дедов иногда случаются припадки бешенства.
— Давай, военный, шевелись, время дорого. Ищи комплекты, которыми не будут пользоваться в ближайшие месяцы. Мой, Галимова… Кто еще у нас студент? Гулюшов. Давай их сюда.
Я хватал один за другим брезентовые цилиндры ОЗК, дергал петлю открывания и бесцеремонно перетряхивал резиновые потроха в поисках защитных перчаток. Есть три пары!
— Спасибо! — я хлопнул Мулдашева по плечу. — Верну. Они, конечно, будут так себе, но ты потом найдешь замену, служба долгая. И вообще, у нормального каптёрщика должно иметься барахло про запас. Всего по два — по три. Сколько портянок ты мне подарил, а?
— Ага… — грустно согласился Мулдашев. — Так то портянки…
***
С перчатками работа пошла веселее. Коридор стал белым. Пол тоже. И двери. И три Олега. Насколько мы побелели, я сообразил лишь когда нас отказались пустить в столовую.
— Стой! Куда?! Кто такие?! — заорал капитан-ракетчик с красной повязкой на рукаве.
— Бригада Большой Мощности! — привычно суровым голосом объявил я.
— А мне насрать, — сказал капитан. — Хоть спецназ. Вы на себя посмотрите. Шагом марш переодеваться. Иначе не пущу.
Мы с Олегами переглянулись и начали смеяться. Действительно, наша рабочая одежда была покрыта краской сплошь, от сапог до пилоток. Я поманил ребят в сторону.
— Можем зайти через кухню, но это чревато. Если прямо на кухне с узбеками не подеремся, так дежурный по залу все равно нас выгонит. Будем переодеваться?
— Времени жалко, — сказали Олеги.
Они устали, осунулись, но в их глазах был нездоровый блеск людей, готовых работать до упаду. Втянулись. Аврал, он мобилизует. Если не терять темпа, можно горы своротить.
— Тогда пойдем в чайной перекусим, — решил я. — Деньги есть. А на внешний вид там не смотрят.
И действительно, в чайной мы никого своим обликом не смутили.
***
На окраине города Белая Церковь, в белом-белом здании, в белом-белом коридоре сидели три белых-белых человека.
Они перемешивали серую краску.
Дай мне волю, я бы покрыл и двери белым, но краска вышла вся, до капли. И Шнейдер заметил, что офицеры такой белизны не вынесут. Будет действительно слишком похоже на больницу.
— А теперь представь, — сказал я. — Все белое. Пол красно-коричневый. А двери-то серые! Это же форменное безумие! Такие цвета не сочетаются. Стой, подожди… А если нарисовать серый "сапожок", чтобы двери не были чужеродными элементами? Серый "сапожок" их завяжет в единую систему…
Шнейдер представил себе эту картину. И произнес одно слово из лексикона разбившихся пилотов.
Но произнес его с восхищенной интонацией.
— Тут такого еще не видели, — объяснил он.
— Мне придется мобилизовать все свое красноречие, чтобы убедить Сиротина принять такую цветовую гамму.
— А он оставил тебе выбор? Дал тебе другие цвета? Ты сделал что мог. Пускай этот кретин тебе в ножки поклонится за белый коридор, который ты из воздуха родил.
— Мы родили, — поправил я, кивая в сторону Олегов. — Парни молодцы. Ну что, молодцы, следующий рывок?
И мы пошли на следующий рывок.
Как ни странно, идея связать двери серым "сапожком" на практике выглядела неплохо. Мы не опустили "сапожок" до самого пола — тот был еще некрашен, — но картина, как минимум, не пугала. Она сворачивала мозги набекрень. Тут такого и правда еще не видели. Что-то будет, когда сделаем пол. Одно радует: не у всех в этом штабе есть мозги. Кто-то выживет, и ББМ не развалится окончательно.
— А батареи? — напомнил Шнейдер.
— Жизнь подсказала нам офигенное решение. На батареи серой краски не хватит. Поэтому — половой краской их! Представляешь — от пола на белые стены лезут батареи одного цвета с полом? Красотища. У нас получаются три связки: стены-потолок, двери-"сапожок", пол-батареи. Все они чуть-чуть накладываются друг на друга. Таким образом мы решаем проблему несочетаемости цветов. Ее просто нет. Шнейдер! Я дизайнер!
— Не знал, что мы соплеменники, товарищ Дизайнер!
— Слушай, Ген, помоги отмыть пол. Как еврей еврею. Ребята совсем никакие, да и я тоже, честно говоря.
— Лучше я тебе помогу как еврей русскому. А то знаю я этих евреев, им помогаешь-помогаешь, а они тебя в благодарность подсиживают…
— Ну, тогда совсем хорошо что я не еврей.
На рассвете четвертого дня штаб выглядел как новенький. Правда, такой агрессивный модерн я раньше видел только в депозитарии Третьяковской галереи: там были оранжевые стены, коричневый пол, а вместо потолка — серебристые гофрированные трубы коммуникаций.
Мы Третьяковку переплюнули, сами того не желая. Ровно за три дня, как и говорил Петровский.
***
Жарища стояла адова, пол высох очень быстро, по нему можно было ходить без опаски. Три Олега наконец-то переоделись в чистое и теперь ждали приемочную комиссию в лице Сиротина.
Шнейдер то и дело выглядывалл в коридор и восхищенно цокал языком.
Я думал, не потечет ли зимой краска с батарей, когда они нагреются.
— А тебе не по фиг? — спросил Шнейдер.
— Знаешь, не по фиг. Мама с папой учили меня все делать на совесть. И даже эти грёбаные Вооруженные Силы не отучили. Хотя я теперь, конечно, раздолбай страшный. Если хочешь приобрести отвращение к труду — послужи в армии.
Шнейдер придирчиво обнюхал батарею и заверил:
— Не потечет. А помнишь Витину краску? То-то было весело…
Да, Витину краску я помнил. Здесь, в штабе, была когда-то своя комната у нашего Витальки Михайлова, художника, которого все звали "Витя". Витя тут рисовал наглядную агитацию и штамповал по трафарету дембельские альбомы. Однажды он позаимствовал где-то в парке баночку очень симпатичной краски — и забацал себе стол под карельскую березу. Позвал нас полюбоваться. Предупредил, чтобы не трогали, не высохло еще.
Стол не высох ни завтра, ни послезавтра. Через неделю Витя ходил сам весь под карельскую березу и страшно ругался. Наконец терпение его лопнуло, и он отчистил стол, вернув ему первоначальный унылый цвет.
Потом выяснилось, что Витя свистнул какую-то особенную краску, засыхающую только при температуре в полторы сотни градусов…
Тут меня позвали. Напрочь убитым голосом, от которого мне чуть не стало дурно.
Мои Олеги глядели на потолок. Лица у них были мертвые.
Потолок трескался.
Под свежей побелкой отставал кусок старой — я же говорил, обтесывать ее надо было, а мы такой роскоши позволить себе не могли. И вот, поплатились за чужие ошибки и свою надежду на авось. Ошибки, знаете ли, имеют свойство накапливаться, а потом — бабах! Как Чернобыль.
Олеги выглядели худо. Работа выжала парней досуха, этим утром они наконец-то расслабились, и тут — такой подарочек. Трещина, как назло, была над дверью в кабинет Сиротина. Удар под дых. Он мог бы деморализовать и ребят покрепче, чем загнанные сержанты-черпаки.
Я не почувствовал вообще ничего. В отличие от Большого с Маленьким, Олег Старший не имел права расслабляться — ему предстояло запудрить мозги приемщику. Олег Старший все еще пребывал в боевом настрое.
— Спокойно, ребята, — сказал я. — Гена! Где Сиротин?
— Идет через парк.
— Пятнадцать минут. В самый раз. Большой! Посмотри в тазике, у нас вроде бы осталось еще на донышке краски с известью. Малой! Выбери перчатку почище. Лучше правую. Работаем, товарищи сержанты. Все будет зашибись.
Я говорил это на ходу — шел к кабинету замполита. Привычным движением распечатал дверь, вскрыл замок, нырнул в книжный шкаф, нашарил в глубине величайшую штабную ценность — нетронутый баллон с клеем ПВА. Достал из кармана нож, срезал носик баллона, побежал назад к трещине. Меня уже ждали Большой с тазиком и Маленький с перчаткой.
— Табуретку!
Черт побери, не достать.
— Большой! Подними меня.
Большой присел, схватил меня под колени, громко крякнул, и я вознесся к потолку. Вот она, трещина.
— Не надо перчатку.
Пожертвую, так и быть, одним из уцелевших пальцев. А то у нас получился такой гладкий потолок, что если возюкать по нему перчаткой, будет заметно.
Я выдавил ПВА на палец и надежно залепил трещину. Как и следовало ожидать, полоса клея выделялась на потолке.
— Маленький, краску! Большой, жив еще?
— А ты легкий, — сдавленным голосом сообщил Большой.
Я набрал на палец нашей импровизированной краски и аккуратнейшим образом замаскировал следы клея.
— Отбой тревоги.
Большой осторожно поставил меня на пол, и мы все трое уставились наверх.
— Как так и было, — уверенно сказал Маленький.
— Гена, посмотри от себя.
— Ничего не вижу.
— Учитесь, молодые люди, — сказал я и побежал отмывать палец. Надо было успеть еще закрыть и опечатать кабинет замполита. А то мы с ним месяц назад рассорились, и он отнял у меня ключ. Лучше бы замок сменил.
Сиротина мы встретили, красиво выстроившись во фрунт.
— Штаб, смирно! Товарищ майор, за время вашего отсутствия происшествий не случилось!..
— Вольно, вольно.
Сиротин огляделся и сказал:
— Да-а…
Я махнул Олегам, чтобы убрались в туалет, а сам принялся нести околесицу про три цветовых системы, уникальное сочетание несочетаемого и ощущение свежести.
Сиротин кивал и говорил: "да, неплохо, неплохо". Физиономия у него была довольная. Он наверняка гордился собой. Сиротин не мог не понимать с самого начала, что краски мало. Хрен с ним, что цвета несочетаемые. Мы не могли покрасить штаб в принципе тем, что нам дали! Ну никак. Но глядите, майор приказал, а сержант — сделал. Из ничего. Значит, майор выше всех похвал.
Я его ненавидел.
Сиротин провел по стене пальцем — не мажется и не осыпается. Оглядел потолок: гладенький. А как красиво смотрятся батареи на белом фоне! Действительно находка ведь. Если бы не этот серый, который мне активно не нравится, потому что он тут лишний, было бы вообще супер. Ну прими ты у меня работу, майор, и отпусти домой.
Шилова Юлия
Маккэфри Энн
Володихин Дмитрий
Мороз Александра
Грабб Джеф