развлекаться, а бабушек не было. Я ей постоянно мешал. Она убегала из дома,
а я оставался совсем один и боялся. Боялся темноты, привидений, крыс -
всего. А она только смеялась и называла меня трусом. Я до двенадцати лет
мочился в постель и это было еще одно подтверждение моей никчемности.
мужчину. А я ей мешал. Мне было семнадцать лет, я еще учился в школе и
однажды пришел рано домой. Нас отпустили с уроков. Я вошел в дом и позвал
ее: "Мама!". Она вышла из спальни, а за ней какой-то пузатый дядька. Он
усмехнулся: "Я не знал, Симочка, что у тебя такой большой сын, а ты ведь
говорила, что тебе двадцать девять." Он ушел и никогда больше я его у нас не
видел. Моя мать как с цепи сорвалась. Она кричала на меня, била по щекам, а
я не понимал за что. Зато сейчас я понимаю. Ей противен был сам факт моего
существования. У нее не было не только любви ко мне, даже самого
элементарного материнского инстинкта. Я бы ушел из дома, но мне некуда было
идти. Даже в армию. От службы я был освобожден по состоянию здоровья.
подпитии. С каждым годом она пила все больше и больше. Увидев нас, она
сказала: "А, ты уже начал трахаться, надоело дрочить в ванной." Девушка в
слезах выскочила из нашего дома. Это просто была хорошая подружка, у меня с
ней ничего не было. Она никогда надо мной не смеялась. Я развернулся и
закатил матери пощечину. Она от удара упала виском на стол. Умерла она
мгновенно. Я стоял возле ее тела, не зная, что делать. Вызвал скорую. Врачи
увезли ее. Потом меня таскали несколько раз к следователю, но дело закрыли
за недостатком улик.
как я сейчас. Она умерла, потому, что я всю свою жизнь желал ей смерти. Она
была для меня единственным близким человеком, и я ее убил своей ненавистью.
Я принимал наркотики, я не мог жить с этой тяжестью на душе...
в нем потрескивало. Я одернула юбку так, чтобы карман с телефоном оказался у
меня на коленях и снова громко сказала:
машина новая, "Форд". Поедем. Я тебе кофе сварю.
тебе. Как же. У тебя дома этот, программист. Зачем тебе Додик? Ты соизволила
выслушать меня только когда сидишь привязанная. Иначе я тебе просто
неинтересен. И другие такие же дряни, как и ты. Им я платил деньги за визит,
а потом убивал, как собак. Они тоже не хотели слушать меня. Только за деньги
соглашались. Этот, из клиники... Хотел положить меня в больницу и лечить.
Пусть своих наркоманов лечит! А другой! Тоже мне - сосед называется, а плату
за прием взял. Только тогда выслушал. А обо мне можно книгу написать - такая
у меня жизнь. На магнитофон меня записывал.
наказал его. И поделом!
продлевать его? Но я не теряла надежды. Додик тем временем продолжал:
расскажи ему обо мне. Я не виноват.
Петр Иванович Бобчинский..". - пронеслось у меня в голове. Вслух я сказала:
тебе достаточно насолили, - Господи, пусть только он не почувствует моего
лицемерия, - но недавно был убит православный священник, а он-то за что?
святые, а оказалось, что я для него пустое место, падаль вонючая.
Хотел душу излить, ведь наболело! Для чего же они, в церкви, исповедь
придумали?
написано. А вот бабка, материна мать, была православная. Когда я был
маленький, таскала меня в церковь, креститься заставляла, иконы целовать.
Это она мне про исповедь рассказала. "Ой, благодать-то какая, внучек, -
вдруг сказал он изменившимся голосом, - как выйдешь с исповеди, покаешься в
грехах своих тяжких, на душе легко-легко, будто ангел крылом осенил..."
Врала она, бабка моя, Евдокия Никитична! - заключил он решительно.
- у него получится. Раскрылся перед ним, всю подноготную вывернул. Он начал
отделываться от меня, говорил, что надо молиться и верить и тогда мне Бог
поможет. Общие слова, просто отговорки бездушные. Я ему про психиатров
рассказывать начал. А он, я сразу увидел, испугался и чуть полицию не
позвал. О себе, гад, думал. Про тайну исповеди забыл! А о том, что мне плохо
и не понимает никто - это ему совсем неинтересно было. Вот и получил по
заслугам, все, что ему положено. Ничего, ничего, всем достанется! - он,
блуждая до этого взглядом по сторонам, вдруг пристально посмотрел на меня.
лопаток. Блестящие безумные глаза смотрели на меня в упор. Я судорожно стала
шарить руками вокруг себя, надеясь вырваться каким-то образом.
сидением и вытащил большой нож.
останется сиротой, хорошо хоть квартиру успела купить...
тень. Раздался звук удара и шум падающего тела. В открытую дверцу машины
заглянут Михаэль Борнштейн. Я ахнула.
поднял нож, валявшийся на земле и в два взмаха перерезал тугой корд.
Борнштейн по сотовому телефону вызывал полицию. Додик без сознания лежал на
земле.
казалось, что хлынул бесшумный ливень. Михаэль смущенно кашлянул, извлек из
кармана пакетик бумажных салфеток, но почему-то не решился их протянуть. И
сказал, чуть виновато:
я не понимаю по-русски, но вы несколько раз произнесли слова "парк леуми", а
потом "Форд". Я понял, что вы в парке, говорить в открытую не можете, и что
вы находитесь в машине "Форд". Я поехал в парк, обшарил его безлюдную часть
и увидел вас. В машине горел свет, поэтому если бы вашей жизни угрожала
непосредственная опасность, я бы выстрелил. Но он, - Борнштейн показал на
Додика, - облегчил мне задачу - он вылез из машины.
пришлют счет из компании, мгновенно высушила слезы. И черт с ним, здоровье
дороже.
его в машину. Выражение у него было никакое - как у пластмассовой куклы.
Один из полицейских сел за руль его "Форда".
вертевшийся у меня на кончике языка:
замешанным в этой истории.
вы перенесли, вам вполне может показаться, что против вас плелся вселенский
заговор, - тут он улыбка на его лице растаяла и он серьезно посмотрел на
меня. - Айзенберг - крупный мошенник. Дело еще не закончено, но кое-что уже
стало ясным. По его вине пострадало множество людей...
дорогу, тщательно объезжая колдобины на выезде из парка, - пользуясь своими
связями в муниципалитете, Айзенберг получил разрешение на строительство в
промышленной зоне города современного предприятия. Все хорошо и прекрасно,
люди получат работу, городская управа - налоги и снижение процента
безработицы, а сам Айзенберг - почет и уважение, ну и деньги, разумеется.
Когда его небольшая фабрика заработала в полную силу, и лекарства заполнили
склад готовой продукции, оказалось, что не все больницы готовы заключать
контракт с новым партнером. Везде уже устоявшиеся связи, ведь люди не спешат
изменять что-либо в своей жизни, если это новое не будет намного лучше
старого и привычного. И тогда Айзенберг придумал следующий ход, - Михаэль
мельком взглянул на меня, весь мой вид выражал полнейшую заинтересованность,
что очень странно, если вспомнить недавние события, и он продолжил, -
Айзенберг обратился к своей супруге, патронессе фонда "Америка - терпящим
нужду". Вам известен этот фонд?