обстоятельства, персонажи - то ли живые, то ли выдуманные, и между ними
существовали странные и непонятные ему связи. Дюма - и книга XVII века,
дьявол - и "Три мушкетера", миледи - и костры инквизиции... Правда, во всем
этом было больше абсурда, чем здравого смысла, больше литературы, чем
реальности.
давал покоя некий образ - он словно парил в темноте перед его открытыми
глазами. Что-то далекое, из прочитанного в юности, из мира теней, и теперь,
двадцать лет спустя, это возвратилось к нему, материализовалось в почти
осязаемые формы. Шрам. Рошфор. Незнакомец из Мента. Агент его
высокопреосвященства.
библиофил.
алхимик; ему приписываются многие алхимические трактаты.
общества французских акварелистов.
встретиться со мной. И, насколько помню, было это дня за три-четыре до его
отъезда в Португалию. Как он признался позднее, уже тогда у него зародилось
подозрение, что рукопись Дюма и "Девять врат" Варо Борхи лишь вершина
айсберга, и чтобы разобраться во всем этом, нужно было непременно распутать
другие истории, которые переплетались между собой и образовывали узлы,
похожие на узел галстука, связавшего руки Энрике Тайллефера. Дело трудное,
предупредил я, ведь в литературе не бывает четких границ; одно опирается,
наслаивается на другое - в результате получается сложная интертекстуальная
игра, своего рода система зеркал или конструкция типа русской матрешки, где
почти невозможно установить, что откуда берется. Только совсем уж глупые
или очень самоуверенные критики посягают на это. Разве можно, например,
сказать, будто в романах Роберта Грейвза заметен след "Quo Vadis"{1}, а не
Светония или Аполлония Родосского? Что касается меня, то я знаю только то,
что я ничего не знаю. А когда хочу узнать, ищу в книгах, потому что книги
забывать не умеют.
"Трех мушкетерах", - объяснил я Корсо, когда он вновь появился у меня. -
Агент кардинала и друг миледи, а также первый враг, которым обзавелся
д'Артаньян. Я могу даже указать точную дату, когда это случилось: первый
понедельник апреля тысяча шестьсот двадцать пятого года, Менг-на-Луаре...
Я, естественно, имею в виду романного Рошфора, хотя похожий персонаж
существовал и в реальности; Гасьен де Куртиль в "Мемуарах д'Артаньяна"
описывает его под именем Рознаса... Но именно такого Рошфора - со шрамом -
в жизни не было. Дюма позаимствовал этого героя из другой книги - из
"Memoires de MLCDR" (Monsieur le comte de Rochefeort), по всей вероятности
апокрифических, их также приписывают де Куртилю... Некоторые полагают, что
речь шла об Анри Луи де Алуаньи, маркизе де Рошфоре, родившемся около
тысяча шестьсот двадцать пятого года, но это, право, уже такие тонкости...
на фары машин, проезжающих по вечернему бульвару. За нашим столом среди
кучи газет стояли чашки с кофе и пепельницы с дымящимися сигаретами. Вокруг
расположилась вся наша компания: пара писателей, один художник,
переживающий творческий кризис, журналистка, взлетевшая на гребень успеха,
театральный актер и четыре-пять студентов - из тех, что стараются быть
понезаметнее и все время помалкивают, взирая на меня как на самого Господа
Бога. Корсо сидел с нами, так и не сняв плаща, прислонившись плечом к
оконному стеклу. Он пил джин и время от времени что-то записывал.
всех шестидесяти семи глав ждет дуэли между Рошфором и д'Артаньяном - и
испытывает разочарование. Дюма понадобилось всего три строчки, чтобы
разрешить проблему, вернее, очень ловко замять дело; поэтому, когда мы
вновь встречаемся с нашими героями в "Двадцать лет спустя", оказывается,
что они бились уже трижды и у Рошфора на теле появились новые шрамы. Но
ненависти между ними теперь нет, скорее - некое подобие взаимного уважения,
которое может возникнуть только в отношениях двух старых врагов. И снова
судьбе угодно, чтобы они сражались в разных лагерях; но их связывает род
сообщничества, которое невольно зарождается, когда два дворянина знакомы
двадцать лет... Рошфор попадает в немилость к Мазарини, бежит из Бастилии,
помогает бежать герцогу де Бофору, участвует во Фронде и умирает на руках
д'Артаньяна, который сам же и пронзил его шпагой, не узнав в пылу
сражения... "Он был моей звездой", - что-то вроде этого произносит
гасконец. "Я выжил после трех ударов вашей шпаги, четвертого мне не
снести". И он умирает. "Я только что убил старого друга", - скажет
д'Артаньян Портосу... Это и стало эпитафией заслуженному агенту кардинала
Ришелье.
которому когда-то довелось сыграть роль графа Монте-Кристо в телесериале, -
сейчас он пожирал глазами журналистку, - предался воспоминаниям о той своей
работе. Надо заметить, что рассказчиком он был блестящим, так что писатели
и художник засыпали его вопросами. Потом мы перешли от Дюма к Мишелю Зевако
и Полю Февалю и в очередной раз воздали должное бесспорному мастерству
Сабатини, которому Сальгари{2} явно уступал. Помню, кто-то робко вспомнил о
Жюле Верне, но на него дружно зашикали. Среди неистовых поклонников романа
плаща и шпаги Жюль Верн с его холодными, картонными героями был не в чести.
свою колонку в воскресном приложении к респектабельной газете, то ее
литературная память начиналась с Милана Кундеры. И потому все это время она
благоразумно помалкивала и с облегчением кивала всякий раз, когда слышала
знакомые названия или имена героев; "Черный лебедь", Аньес, удар шпагой
Невера{3}, - потому что вспоминала какой-нибудь из виденных по телевизору
фильмов. Между тем Корсо выжидал с терпением опытного охотника; он
неотрывно смотрел на меня поверх стакана с джином и ловил момент, когда
можно будет вновь повернуть разговор на нужную ему тему. И повернул,
воспользовавшись неловким молчанием, которое повисло над столом после того,
как журналистка выпалила: ей, мол, приключенческие романы все-таки кажутся
слишком легковесными... Поверхностными, если выразиться точнее. Иными
словами...
истории Рошфору?
две девушки. Не знаю почему, но в некоторых компаниях меня воспринимают как
патриарха мира беллетристики; и стоит мне открыть рот, как люди буквально
замирают, ожидая услышать некие неоспоримые истины и окончательные
суждения. А, скажем, моя статья во влиятельном журнале может возвысить или
погубить начинающего писателя. Абсурд, конечно, но такова жизнь. Вспомните,
к примеру, последнего нобелевского лауреата, автора "Я, Онан", "В поисках
себя" и знаменитейшей "Oui, c'est moi". Ведь именно я благословил его
пятнадцать лет назад, напечатав хвалебный отзыв в "Монде". Никогда себе
этого не прощу, но так уж устроен мир.
символизирует темные силы, черный рок... С его помощью строятся дьявольские
козни против д'Артаньяна и его друзей; он служит коварному кардиналу,
который, играя их жизнями, плетет свои интриги...
чуть насмешливая улыбка реакцией на мои слова или ответом на собственные
тайные мысли, далекие от происходящего здесь и сейчас. Я удивился, ибо, как
уже сказал, привык к тому, что студенты внимают мне с тем же почтением, с
каким редактор "Осерваторе романо" отнесся бы к эксклюзивному праву
опубликовать папскую энциклику. Поэтому я взглянул на нее попристальнее,
хотя, честно признаюсь, еще с самого начала, едва присоединившись к нам,
она привлекла мое внимание - у нее были тревожные зеленые глаза и короткие,
как у мальчика, каштановые волосы. Теперь она сидела чуть поодаль, отдельно
от всей компании. Вокруг нашего стола всегда собирается молодежь, обычно я
приглашаю в кафе студентов-филологов; но этой девушки я прежде не видел.
Таких глаз я бы не забыл - очень светлого тона, почти прозрачные, на
смуглом, да к тому же еще загорелом лице, словно она много времени проводит
на солнце и свежем воздухе. Стройная и гибкая девушка с длинными ногами - и
тоже загорелыми, подумал я, хотя они были скрыты под джинсами. Я заметил
еще одну деталь: она не носила ни колец, ни часов, ни серег; и в мочках
ушей у нее не было дырочек.
невозможно настичь, он неуловим, - продолжал я, не без труда ухватив нить
прерванных рассуждений. - Маска тайны, загадочный шрам. Он - символ
парадоксального бессилия д'Артаньяна, который преследует его и не может
догнать, не может убить, как ни старается... Вспомните, это случилось
только двадцать лет спустя, по ошибке, когда тот перестал быть противником
и превратился в друга.
из собеседников, тот писатель, что был постарше.
экземпляров, но он здорово зарабатывал, сочиняя детективы, которые печатал
под двусмысленным псевдонимом Эмилия Форстер. Я посмотрел на него с
благодарностью, он подкинул мне еще одну тему.