Чтение 19–й страницы книги ~Выбор~

Журналисты на Настю приступом:

- Мадемуазель Стрелецкая!..

- Мадемуазель Стрелецкая, как всемирно признанный гений и лидер русского суперавангарда, что могли бы вы сказать по поводу...

Полицейские наряды (их к концу торгов в зале было уже пять) проявили профессионализм. Интенсивным мордобоем приступ отбили. Личная безопасность выдающегося мастера-новатора мадемуазель Стрелецкой гарантирована и обеспечена: отбивая напор, полицейские сумели вывести ее в соседнюю комнату. Туда же эвакуирована картина - одно из величайших достижений культуры двадцатого века. Туда без увечий и телесных повреждений был вынесен на руках неизвестный господин, купивший картину. После этого, перегруппировав силы, пять полицейских нарядов внезапным напористым рывком вышибли публику из зала, а уж на улице конная полиция размашистой рысью, палками резиновыми, рассекая воздух и чьи-то скальпы, довершила разгром, разогнав нахлынувшие толпы.

И сказал: "А меня тут нет". Подумал немного и добавил: "И никогда не было".

В соседнем пустом зале ошалевшая дирекция аукциона дает прием в честь выдающегося мастера мадемуазель Стрелецкой и неизвестного господина, купившего шедевр. Вернее, в честь представителя того господина. Звон бокалов. Тихий рокот пришибленных людей. Суетятся срочно вызванные из соседнего ресторана официанты. Все - бестолковым экспромтом.

Директор поднимает бокал шампанского и, не находя слов для такого случая, попросту выпивает. Вместе с ним пьет длинный с молотком. За свою жизнь он такой сделки не имел. Дирекция получит десятину, а он лично - процент от этой десятины. Десятина - два с половиной миллиона. Из них длинному персонально - двадцать пять тысяч франков. За день работы. За то, что цифры выкрикивал. Так это же не все: он сегодня не только шедевр Стрелецкой продал, сегодня были и Шишкин, и Фаберже, и Айвазовский. То, понятно, мелочи. Но и они на дорогах Европы не валяются. Прикинул длинный, сколько ему сегодня достанется, сам себе не верит.

В зале, кроме великой художницы и ободранного господина, - только свои. И все равно народу набивается. У победы всегда много родственников. Шампанское - ящиками, ящиками, ящиками.

Между выпиванием и поздравлениями - формальности.

Господин

обтрепанными рукавами отдает директору чек на двадцать пять миллионов

франков. Подпись: Червеза.

Легкое замешательство: а разве сеньор Червеза знал заранее, что именно такой будет цена?

На неожиданный вопрос после короткого размышления найден ответ: нет, конечно, сеньор Червеза не мог знать, какая будет цена. Двадцать пять миллионов франков - это максимум, выше этого сеньор Червеза не стал бы подниматься. А если бы цена оказалась ниже, он бы просто прислал другой чек.

Вот как? Убедительно.

Чек принимают представители "Лионского кредита", связываются

"Барклаем". "Барклай" подтверждает наличие такой суммы на личном счету

сеньора Червезы. Между двумя банками - обмен бумагами. Сумма перечисляется

со счета сеньора Червезы на счет владельцев аукциона. Теперь из этой суммы

дирекция оставит себе десятину. Из этой же суммы будет заплачен налог

государству. Остальное - создательнице шедевра. Счетовод вычисляет проценты

и выписывает чек на 17 225 741 франк и 55 сантимов.

В бордовой тьме как бы выключили фильм. Немая сцена. Все смотрят в одну точку, все молчат. Внезапно все ожило, зашевелилось, задвигалось, заговорило. Подавляя нахлынувшую страсть, женщины закурили, глубоко затягиваясь, отворачиваясь от партнеров своих и прикрывая блеск глаз ресницами.

Вышибала Гейнц с красным топором, размахнувшись полным замахом, тяпнул в пол и рассек драгоценный ковер.

Фрау Бертина, единственная во всем зале, не могла понять, что же происходит. Все говорят про какого-то мальчика. Но тут нет никакого мальчика! Когда вышибала Гейнц снял топор с пожарного щита, ей стало жутко. Ужас усиливался всеобщим молчанием. Никто Гейнцу не мешал, никто не возражал, никто не кричал. Вышибала прошел через весь зал в полной тишине, вознес топор и ударил им в пол.

Фрау Бертина поняла, что в общем молчании она может спасти себя и остальных только криком. Надо разбудить оцепеневших.

И она дико завизжала, как кошка под трамвайным колесом.

Настя принимает чек, улыбается, а длинному на ушко:

- Верни офицерского Георгия.

- Почему?

- Я тебе его дала как залог: если мою картину не продадут по хорошей цене, заберешь себе. Но ее продали по хорошей цене. По очень хорошей цене. Верни.

- Не знаю никакого Георгия. Не брал... Пока он говорит, Настя Жар-птица спокойно смотрит себе под ноги. Но вот он на мгновение замолк, и тогда она поднимает свои синие глаза. Не моргая смотрит внимательно в его переносицу, как бы стараясь рассмотреть какое-то несуществующее пятнышко. А его от этого взгляда повело вправо. Ясно, надо просто отвести взгляд... Не получилось. Его длинные ноги превратились в ходули на расшатанных шарнирах. Подламываются. Он это сознает, но помочь себе не может. Тем краешком сознания, который еще не замутило, он почему-то представляет деревянный молоток аукциона в ее правой руке. Он старается сообразить, куда она его тем молотком тяпнет: в лоб? в зубы? а может?.. Он прикрывает одной рукой зубы, другой - мужское естество. Перед собою он не видит ничего, кроме синих глаз, а в них - безбрежный, бездонный океан зла и ненависти.

Потом он валится через стол, слышит, но не понимает крик директора: "Опять эта свинья длинная перепилась! Завтра выгоню!"

10.

Завизжала фрау Бертина раздавленной кошкой. И дамы завизжали. Господа заорали, с мест вскочили, за револьверы хватаются.

К слову сказать, пистолеты автоматические тогда только в моду входили, потому - револьверы. Это, во-первых. А во-вторых, в такое место без оружия ходить неприлично.

Разом все револьверы выхватили. Шутка ли? Сидят люди, в картишки режутся, никого не трогают, а вышибала Гейнц за твоей спиной топориком помахивает. Есть от чего завизжать! Спасибо фрау Бертине, внимание обратила, а так бы...

11.

Снова утро. Противное парижское утро. Серые дома. Серое небо. Серый дождь. И ветер тоже серый. Гонит ветер острые капельки волнами и сечет ими лицо, как стальными опилками.

Настя идет получать деньги. Одна. Если бы у нее были способности Мессера, то никаких проблем. Но она - всего лишь ученица чародея. Неопытная ученица. Начинающая.

Ей в Париже легче, чем было Мессеру в Москве. И в то же время труднее. У Мессера была в руках ученическая тетрадка вместо паспорта, чека и всех других документов. Ему одной тетрадки хватило. А у Насти - настоящий чек. Он оформлен правильно, заверен соответствующими печатями и подписями. Она написала картину, сеньор Червеза через аукцион картину купил... И все же... "Барклай" может потребовать личного подтверждения сеньора Червезы: это вы картину купили?

Мессер в Москве ничем не рисковал - не дали бы ему денег, на том история и завершилась бы. А тут... Тут так просто не вывернешься. Захват человека, угрозы, пытки, вымогательство... За это во Франции все так же секут головы, как и во времена Робеспьера. И все так же отрубленные головы продолжают смотреть и слушать. Воображение у Насти резвое. Представила сверкающее лезвие гильотины. Интересно, будет ли она визжать, когда ее поволокут на помост. Многие визжат. Хорошо у нас в цивилизованной России: ба-бах в затылок! И вались в яму. А тут во французском варварстве... Наверное, она будет просить палача: "Месье палач, пожалуйста, не тяните за веревочку! Не тяните! Дайте пожить еще минуточку! Всего одну минуточку!"

Но пока ее голова еще не грызет корзину. И никто пока не тащит ее на помост к этой варварской машине смерти. А может, не идти в банк? Если ее хотят арестовать, то лучшего места, чем банк, не придумать. Или идти? У нее нет денег на такси. У нее нет денег на автобус. Она идет сквозь серый город и серый дождь. Она идет, а в каждом киоске - ее портреты. В каждой витрине - фотография ее картины. И мальчишки с кипами газет бегут по улицам, выкрикивая на все лады заголовки первых страниц:

- "Позор Франции!". Покупайте "Позор Франции!".

- "Как мы до такого докатились?". "Как докатились?".

- "Вопрос, на который нет ответа!".

- "За этот позор ответит вся нация!". Покупайте! Покупайте!

- "Тройной позор!". Спешите видеть: "Тройной позор!".

12.

Стоит вышибала Гейнц, топор в руках вертит, ничего не понимает. Вот сейчас только у входа сидел. Кто ему топор в руки вложил? Почему на этом конце зала оказался? Зачем ковер рубил?

Поднимает глаза на господ гостей, в глазах - извинение за беспокойство. А голосом извинений произнести не успел... Главный смотритель венских

тюрем поднял "Вебли-Фосбери" сорок пятого калибра и, не целясь, на спуск нажал:

- Опять эта свинья нанюхалась какой-то гадости!

13.

- А ведь странно, князь, она всех нас знала до того, как мы успели ей представиться. Она знала каждого по имени и отчеству, она знала, кто в каком полку служил и кто какими орденами награжден... Интересно, откуда такие знания?

- Удивительно другое: она проявила такие познания, но никто из нас этому даже не удивился. Может быть, она нас как-то заворожила?

- Во всей этой истории много неясного и подозрительного. Мы почему-то все ей повиновались, Беспрекословно повиновались. Она давала указания, с нами не советовалась. Мы с ее указаниями соглашались, мы ей почему-то подчинялись, ее приказы выполняли.

- Все это так, но давайте, господа офицеры, признаем и другое: план - безупречен. Она все предусмотрела до малейших деталей. Все, что она приказывала совершить, преисполнено смыслом и неотразимой логикой.

- И все же на конечном этапе все провалится. Рассудите сами, милостивые государи, какой банк добровольно отдаст четыре чемодана денег какой-то девчонке, одетой непонятно во что, девчонке, которая...

- Она предъявит чек, и ее тут же арестуют. Ее заставят говорить. Она выдаст всех нас, работа полиции упрощается тем, что все наши имена и приметы она помнит... Потом, господа, всем нам отчекрыжат головы этой мерзкой варварской машиной. У французов это очень здорово получается.

- Из Парижа надо уходить. Из Франции.

- Кто намерен уходить? Вы, Андрей Владимирович? Вы, Юрий Сергеевич? И вы, граф? А я, господа, остаюсь. Я верю в ее удачу. Вы обратили внимание на технику допроса, которой она владеет? То-то. Это настоящая вдохновенная поэтесса допросов с пристрастием. Мы все прошли Гражданскую войну. Мы видели много крови, много зверства. Нас ничем не удивишь. Но меня лично она удивила техникой. Она же мастер допросов, мастер недосягаемого совершенства. Она явно этим делом занималась раньше, и никто ей пока голову не отрезал...

- Если она этим занималась раньше, то почему у нее нет денег? И где это она такому невиданному мастерству допросов обучалась?

- За похищение человека во Франции головы режут аккуратно, не знаю, господа, увернемся ли мы от гильотины, но своих орденов мы уж точно не увидим.

14.

Сказал Руди Мессер, что нет его тут, и чуть в сторону отступил. Зашевелились все, заговорили. Рядом с Руди красный пожарный топор рассек ковер китайский, глубоко в пол врезался. Фрау Бертина завизжала, за нею все дамы. Вскочили господа, револьверы выхватили...

Грохнул выстрел. У вышибалы Гейнца прямо меж глаз на переносье появилась черная точка круглой формы с ровными краями. Вроде на сверлильном станке дырочку аккуратно просверлили.

Рухнул вышибала.

Завизжали дамы еще громче. Тут, понятно, не Колизей, но все же смерть была самая настоящая.

Это возбуждает.

15.

Она вошла внезапно, толчком отворив дверь. Вошла и, казалось, с ней вошла в подвал опасность. Молча посмотрела каждому в глаза, улыбнулась краешком губ:

- Вот ваши кресты, господа офицеры. И помогите внести чемоданы.

16.

Навалилась на Рудика усталость. Сел в уголке, голову

повесил.

Изнеможение полное. Такое, что если рот открыть, язык вывалится. Не знал тогда Рудик секретов чародейских. Он начинал только. Силы магической в нем еще было мало, не знал, как ее копить следует, как расходовать, как восстанавливать.

Начинающих чародеев предупреждаю: работа с большой аудиторией требует запредельного напряжения воли и абсолютной концентрации.

Работа с большой аудиторией опустошает.

17.

Спит Макар, а мозг его работает. Ему снится машина истребления врагов. Машина будущего. Машина истребления врагов в массовом порядке. С каждым годом, это любому ясно, врагов будет все больше. Истреблять их надо усиленно. Стрельба? Чепуха. Столько крови, столько воплей. Опять же - расход боеприпасов. Есть лучший способ. С 1921 года большевики используют газовые камеры. Душегубки. Непрактично. Люди в душегубках орут и стучат. Что-то другое надо. Нужно истреблять врагов быстро, дешево, без криков, чисто, без крови. Макар давно об этом думает, и вот во сне идея воплотилась в чудный замысел, Приговоренных врагов заводят в лифт. В большой лифт, в котором помещаются сразу хоть сто голов. Клетка лифта - решетчатая. А кнопочка - красная. Макар запирает врагов в клетке, а сам жмет кнопку. Клетка летит, почти обрывается, в подвальный этаж. А там - бассейн. Клетка опускается под воду. Быстро опускается. Влетает! Отшвырнув тонны воды. Врагов надо держать под водой всего пять минут. И поднять лифт наверх. Ни крови, ни воплей. Они разом все под водой захлебнутся... Можно еще устроить опрокидывающийся пол у клетки лифта. Тогда трупы можно будет вываливать прямо в вагон. Нажал другую кнопочку - и р-раз, все посыпались.

Каждая штука такая должна иметь свое название. Шифр. И снится Макару это название: Пролетарская Гильотина. ПГ.

А что же такое СА?

18.

Интересно Рудику: фрау Бертина каждый день после обеда в школе появляется, страх наводит на учителей, поваров и горничных, на сторожей и прочий персонал и, уж конечно, на мальчиков.

Появляется фрау Бертина свеженькая, выспавшаяся, в простом черном закрытом платье без всяких украшений, вокруг шеи - стоячий воротничок, до хруста накрахмаленный, до сверкания беленький. Как монахиня. Сестра Берта. Педантизм и оправданная строгость. Папаши-министры ей кончики пальцев целуют.

Знает Руди, по ночам те же министры целуют не только кончики пальцев... И не только у нее.

Удивительная Рудику жизнь выпала. В школе он и раньше не учился. То, что ему интересно, он и так знает, а то, что неинтересно, его все равно учить не заставишь и в его голову не вобьешь. Интерес его - тайны политики, тайны человеческие, невидимая сторона...

В каждом тайном предприятии есть слово, которое собой всю тайну покрывает и хранит. Узнал Руди: роскошный бордель, тайный притон разврата, именовался у знающих людей "Демократией".

19.

- Анастасия Андреевна... Она сдержала улыбку: так ее давно никто не называл. А тут вдруг именем-отчеством ее величает свирепый сибирский атаман князь Ибрагимов и своим обращением как бы отдает приказ: отныне нашу спутницу называем только так.

- Анастасия Андреевна, а стоит ли возвращать деньги банку "Балерика"? Вы написали картину, сеньор Червеза ее купил, при чем тут "Балерика"?

- Над этим надо подумать. Отложите пока два чемодана в сторону.

- Быть посему. А остальные два чемодана, Анастасия Андреевна, мы решили делить так: знания - ваши, наводка на цель - ваша, план - ваш, руководство - ваше, вам - чемодан; нас - одиннадцать, и нам чемодан.

- Не согласна. Нас - двенадцать. Все рисковали головами. Всем поровну.

ГЛАВА 23

У зеркальных дверей "Александра" надменный

золоченый

швейцар,

презрительно-вежливо раскинув руки, преградил путь грязной ватаге: тю-тю-тю,

таким сюда вход заказан.

Здоровенный мужик, до самых глаз бородой курчавой заросший, всей ватаге оборванцев явный глава, чуть выступил вперед и, глядя куда-то поверх и мимо швейцара, запустил богатырскую пятерню в бездонный карман, извлек большую новую бумагу в перламутровых узорах и затейливых рисунках, с хрустом смял ее пальцами левой руки, сунул смятый шарик в нагрудный кармашек швейцаровой ливреи, похлопал для верности по выпяченной швейцаровой груди и, пропуская вперед хрупкую девушку-подростка, шагнул хозяином-медведем в распахиваемую передним дверь, не обращая внимания на поклоны и выражения благодарности.

В эту "Демократию" Руди Мессер каждую ночь ходит. Ошибку первого посещения не повторяет.

Сразу предупреждает всех, что он отсутствует. И предупреждает всех, кто появится позже: Рудика тут нет.

Открылась перед ним пучина бездонная. Это как в море: шаг, еще шаг по мелководью, а дальше - провал. В политике, как в пучине морской, только страшнее и глубже. Сколько тайн перед ним открылось! И уже в первые дни зарекся: в политику никогда не лезть. И во власть - тоже. Уж слишком провалы жуткие перед ним открылись. Во власть безумцы идут. Непонимающие. Или самые понимающие.

Ужасно интересно знать, что там творится, за кулисами, но упаси Господи в те водовороты самому попасть.

Перевернулся Макар на другой бок. Громыхнул храп по кинобудке. Растаяла сама собой решетчатая клеть лифта, которая влетает в бассейн с водой. Вместо этого - снова девушка с голубыми глазами, которую убивает Холованов. Потом во сне - дела повседневные: система оружия со странным названием СА. Все можно совершенствовать. Нам нет преград ни в море, ни на суше. Прогресс бесконечен. Особенно - во сне. Во сне наше сознание вырывается из клетки повседневных условностей и гуляет на свободе. Гениальные изобретения рождаются именно во сне. Можно ли совершенствовать СА? Можно! Все дело в пуле. Она -с керамическим сердечником. При столкновении бронебойной пули или снаряда с броней происходит мгновенный и ужасающий разогрев в точке соприкосновения, оплавляется броня, но и снаряд по мере проникновения в броню расплавляется сам, превращаясь в раскаленное мягкое месиво. Чтобы этого не случилось, снаряд делают тугоплавким. Не помогает. Тогда - керамический сердечник! Броня разогревается в момент удара, становится мягкой, как масло, а твердый керамический сердечник идет через броню, как нож.

Вот тут-то открытие и ждало своего открывателя. Макар во сне даже застонал. Пробивать броню: нужны тугоплавкие металлы и керамика. Но мы же не броню пробивать должны, а собачьи головы врагов. Но головы-то у них не бронированные! Вражья голова все равно расколется,если ее ляпнуть чем-нибудь весом в 64 грамма со скоростью километр в секунду. Когда речь о голове, бронепробиваемость не является главным требованием. Она вообще не нужна. Главное, чтобы другие враги потом пулю не нашли и не догадались, что же это такое случилось. Сейчас приходится стрелять, имея фоном большой водоем, чтобы бронебойная пуля, раздробив голову, пролетела дальше и утонула. А ведь можно сделать так, что оружие СА можно будет применять не только по целям на фоне водоема. Для этого пуля должна быть не твердая, не тугоплавкая, а, наоборот, жидкая! Эврика! Это так просто. Пусть будет тонкая металлическая оболочка, а внутри - металлический сердечник, но из такого металла, который легко плавится. От выстрела, от трения о стенки канала ствола, от сопротивления воздуха в полете разогреется внешняя оболочка, а внутренняя превратится в жидкость.

Такая пуля ляпнет врага в голову, разобьет ее в черепки, в осколки и брызги, но и сама при этом разлетится в мельчайшие капельки! Вот уж тогда стреляй в любой обстановке, и никто никогда не определит, почему вражеская голова вдруг лопнула.

Каждую ночь в "Демократии" творятся большие дела, вершится политика, тут в красной мгле принимаются решения, тут продаются заводы, тут устанавливают курс валют, открывают шлюзы инфляции или давят ее. Тут решают судьбы людей и государств. Тут говорят о войне. О небольшой победоносной войне: надо списать какие-то миллионы, и неплохо для этого совсем немного повоевать. Тут делят бюджет. Тут за карточными столами вершится судьба империи и Европы.

Еще Руди Мессера отношения между людьми влекут. Кто эти женщины в нарядах волнующих? Откуда они приходят вечерами, как ночи в "Демократии" проводят, куда с рассветом исчезают?

Руди входит в любую комнату, видит все и слышит все. А с рассветом садится в карету с дамой и едет туда, куда ее везет сонный кучер.

Так Руди Мессер попал в женский монастырь и в императорский дворец, в притон убийц и в центральный комитет партии социалистов-революционеров.

В императорском дворце однажды Руди Мессер, миновав всю охрану, нарвался на собаку. То был ротвейлер. Сука. Но то особая история. В следующий раз расскажу...

За месяц Руди Мессер видел столько убийств, сколько мы не видим их за месяц в кино.

Поразило его вопиющее несоответствие между настоящими причинами и подробностями убийств и описаниями в прессе. Земля и небо. Видимая сторона. И невидимая.

Ему тогда уже было ясно: Австро-Венгерская империя ввяжется в небольшую победоносную войну. Война империи не нужна. Война нужна людям в тайном притоне. Небольшая война превратится в большую и погубит Австро-Венгерскую империю. И Российскую тоже. И Германскую.

И уж навстречу им с эстрады наперекор развеселому канкану, наперекор всему оркестру и воле дирижера первая скрипка, срывая веселый перепляс, вдруг заплакала надрывным голосом пьяного русского офицера. И, вторя ей, сначала нехотя, вразнобой, а потом все дружнее затянул оркестр "Очи черные". И дирижер, сообразив, что русские идут, уже не смотрел оторопело на первого своего скрипача, но, подстроившись под оркестр, плавным жестом перехватил руководство, довел первый куплет до рыдающего конца и, вознеся руки к небу, обрушил их вниз, словно громовержец. Знал оркестр, что "Очи черные" - это только сигнал, это только присказка, это только перестройка и переход к главной мелодии, которую надо начать всем разом и в полную мощь. И, подчиняясь мощному взмаху, грянул оркестр "Боже, царя храни!".

И подняло зал.

Бродит мальчик Руди по прекрасному городу. Вавилон. Столпотворение людей, столица Австрии и Венгрии, город немцев, чехов, словаков, поляков, босняков, хорватов, евреев, русских, сербов и еще многих. В этом городе Руди научился русским привычкам и венгерским, тут сдружился с евреями и немцами. Тут он заговорил на десятке языков. Главное в языках, чтобы тебя понимали и чтобы ты понимал. Это легко. Главное - в глаза смотреть. С произношением проблем быть не может. Нужно с иностранцем говорить на его языке так, словно передразниваешь его, понятное дело, ему этого своего метода не раскрывая. Рассказывая анекдот, мы прикидываемся и китайцем, и французом, и грузином, и русским, и украинцем, и поляком, и евреем, и кем угодно. И вполне получается. Так надо и поступать: в серьезном разговоре собеседника передразнивать на его собственном языке, ему не признаваясь, что передразниваешь. Очень скоро он вас за своего считать будет.

Руди Мессер артистом был, не подражал, а передразнивал, правда, передразнивал без злобы, и везде был своим.

Он любил этот великий город. Он тут родился и жил всю свою пока еще короткую жизнь. И все в этом городе его поражало. Он каждый день замечал то, чего другие не видели. Посреди города - здание-монстр. Парламент. Фасады на четыре стороны. Каждый фасад - колоннада, фронтон, скульптурная группа на вершине: какой-то дядька каменный дорогу в светлое завтра указывает.

Ходят люди мимо, восхищаются. А Руди Мессер смотрел, смотрел и поразился открытию своему: мы видим частности, а не все в целом. Частность, которую каждый видит: великий и мудрый человек путь к счастью указывает. А в целом... Этого никто не видит: четыре мудреца указывают путь в разные стороны.

Когда Руди вошел внутрь парламента, он был потрясен. Там пятьсот мудрецов указывали путь великой империи в пятьсот разных направлений. Эта империя не могла не лопнуть. В самое ближайшее время.

И еще: тут, под сводами парламента, он узнавал тех, кто проводит ночи в плюшевом раю...

Не потому подняло зал, что все в том зале единодушно и трогательно царя любили, не потому, что все желали, чтобы кто-то хранил царя, расстрелянного двадцать лет тому назад, а потому поднялся зал, что понятие у людей выработано: русские пришли, сейчас зеркала крушить зачнут. И морды. Так чтобы бутылкой по голове не схлопотать, лучше встать, пока варвары гимн слушают, пока они слезу утирают.

Тут в Вене у парламента мальчик Руди однажды встретил тощего художника. Поразили глаза. Нельзя было эти глаза назвать светло-голубыми, скорее они были белыми, голодным светом горящими. И шея художника поражала - слишком уж тонкая.

Мальчик Руди подошел к художнику и дал ему ценный совет:

- Береги шею. Поломаешь ее, если на восток пойдешь. Не понял художник: если я все время буду ходить на запад, а на восток никогда, то скоро свалюсь в Атлантический океан.

Руди и сам не знал, зачем такой совет дал господину. Подумал и согласился: если человек все время будет идти только на запад, а на восток не ходить, то...

Руди еще тогда глупость свою понял. Но отделаться от идеи так и не смог.

- В общем, так - я тебя предупредил, а там как знаешь. И тогда тощий художник демонстративно, прямо тут же, на венской площади, отмерил десять шагов на восток, разгоняя белых голубей. Шея его почему-то не поломалась. Тогда Руди в первый раз был посрамлен.

Итак: пуля должна быть твердой, это удобно для

хранения

транспортировки, но после выстрела, покинув канал ствола, в полете, она

должна разогреться и стать жидкой. Не вся - внутренность жидкая, а тоненькая

оболочка твердая.

Для наполнения пули пойдут два металла - галлий и индий. Нужно подобрать такой состав сплава, который даст температуру плавления между сорока и пятьюдесятью градусами по Цельсию. Это и будет желанная смесь: заряжаем твердую пулю, а летит к цели - жидкая. В оболочке.

Для тоненькой оболочки лучше всего подходит золото: металл тяжелый, мягкий, но прочный. Золотую оболочку можно превратить почти в пленочку. Тогда в полете, разрезая воздух, пуля изменит свою форму, как падающая капля.

Надо Макару все это доложить Холованову. Жаль, что изобретение секретное. За него не получишь Нобеля.

А вот Сталинскую премию получить можно...

10.