Чтение 19–й страницы книги ~Предварительный заезд~

-- Но разве станет кто-нибудь пользоваться таким опасным лекарством?

-- Для крупных животных лучшего не найти, поэтому пользуются, -- ответил я. -- Я дважды наблюдал его действие. Первый раз его применяли для одной из моих лошадей, а второй -- для быка. Оба животных быстро поправились, причем без осложнений, которых мы опасались.

-- Вы присутствовали при его применении?

-- Да. И каждый раз ветеринар держал наготове шприц с нейтрализующим веществом. На случай, если ему не повезет и он оцарапается об иглу шприца со снотворным. Он заполнял второй шприц прежде, чем вообще прикасался к склянке со снотворным, и все делал в резиновых перчатках. Я спросил его, а он ответил, что средство такое отличное, что стоит пойти на все эти предосторожности.

-- Но это... лекарство... редкое?

Я потряс головой.

-- Сравнительно распространенное.

-- Вы сказали, -- генерал на мгновение задумался, -- вы сказали: "Оцарапается". Значит ли это, что средство должно попасть в организм через поврежденную кожу? Но ведь вы сами сказали, что стоит лишь налить его...

-- Да, -- ответил я. -- Действительно, большинство жидкостей не проникает сквозь кожу. Эта ничем не лучше. У ветеринаров на руках всегда бывают порезы, царапины и трещины. Если на кожу случайно попадает капля вещества, то ее тут же смывают водой.

-- И ваш ветеринар заблаговременно готовил воду?

-- Именно так.

-- Пожалуйста, продолжайте, --подбодрил меня генерал.

-- Если вы еще раз взглянете на формулу, то увидите, что следующий ингредиент -- диметил-сульфоксид. Этот препарат мне хорошо знаком, так как я много раз лечил им своих лошадей.

-- Еще один анестетик?

-- Нет. Он применяется при растяжениях связок, ушибах, воспалениях голени... В общем, при любых травмах. Как правило, это растирка или примочки.

-- Но...

-- В отличие от предыдущих компонентов, эта жидкость способна проникать через кожу. Она и захватывает с собой активные компоненты.

Ответом мне был мрачный понимающий взгляд. Я кивнул.

-- Если анестетик смешать с примочкой, эта смесь спокойно пройдет через кожу в кровеносные сосуды.

Генерал испустил глубокий вздох.

-- И что же происходит, когда эта... гм... жидкость проникает под кожу?

-- Угнетение дыхания и сердечная недостаточность, -- ответил я. -- Все происходит очень быстро и выглядит точь-в-точь как сердечный приступ.

Мой собеседник еще раз угрюмо просмотрел надпись.

-- А что означает последняя строчка? -- спросил он. -- Антагонист налоксон.

-- Антагонист -- это препарат с действием, противоположным какому-то другому.

-- Значит, налоксон -- это... противоядие?

-- Не думаю, чтобы это средство давали животным для того, чтобы вернуть им сознание. Скорее всего,ветеринар готовил шприц с налоксоном для себя.

-- Следует ли мне вас понимать так, что животному может потребоваться вторая инъекция? Наркоз не проходит сам по себе?

-- Механизма действия налоксона я не знаю, -- ответил я. -- Но, насколько мне известно, он всегда наготове, чтобы его можно было сразу же ввести.

-- Из этого следует, что налоксон предназначен для людей.

-- Даже террористы не станут пользоваться таким опасным средством, не предусмотрев защиты. Я думаю, что количество налоксона должно зависеть от того, сколько яда получит жертва. Видите ли, при работе с животными используются равные количества снотворного и налоксона. Возможно, бывает необходима его инъекция для снятия наркоза.

Для Малкольма, подумал я, все решил вопрос количества. Слишком много яда, слишком мало противоядия. Ему не повезло.

-- Хорошо, -- подытожил генерал-майор, пряча листок с формулой во внутренний карман. -- Теперь расскажите мне, как вы пришли к этим выводам.

Я снова закашлялся, снова снял очки, рассмотрел и надел их. Результат моего рассказа мог оказаться совсем не таким, на который мне хотелось надеяться.

-- Это началось, -- сказал я, -- на международных соревнованиях по конному спорту, которые прошли в Англии в сентябре. Английский журналист Малкольм Херрик, который работал здесь, в Москве, как корреспондент "Уотч", убедил Ганса Крамера украсть у ветеринара чемоданчик, в котором, в частности, были наркотики. Херрик забрал у Крамера снотворное, смешал его с растиранием, которое продается на каждом шагу... и продал все это террористам за пятьдесят тысяч фунтов.

-- Вот за это? -- Генерал-майор впервые не смог скрыть изумления.

-- Именно... Все определялось не идеологией, а наличностью. Ведь террористы сами не производят оружия, кто-то им его продает. Пятьдесят тысяч... Вы, естественно, решили, что за такой доступный товар это чересчур большие деньги. Все дело в том, что Херрик не рассказал им, что это за препарат. Мне кажется, что он наплел, что ему удалось раскрыть государственную тайну и похитить секретную разработку одной из ваших закрытых лабораторий. Так или иначе, они выплатили ему эти деньги, но только после демонстрации... Своего рода предварительный заезд.

Я умолк, ожидая реплики генерал-майора, но тот промолчал.

-- Малую толику они использовали на Гансе Крамере, -- продолжал я. -- Вне всякого сомнения, в качестве первой жертвы его наметил именно Херрик. Он боялся, что Крамер расскажет комунибудь о том, что отдал ему препараты из чемоданчика ветеринара, и происхождение его "секретного" препарата будет раскрыто.

-- Отдал? Разве он не продал их Херрику?

-- Нет. Крамер симпатизировал террористам. Он действовал из идейных побуждений.

Генерал-майор поджал губы.

-- Продолжайте.

-- Причиной смерти Крамера посчитали сердечный приступ. Херрик и оба террориста вернулись в Москву. Я думаю, из этого следует, что он уже знал их... встречался с ними... был знаком с их взглядами. Возможно, именно поэтому у него возникла мысль продать им состав, о котором он когда-то случайно узнал. Все это должно было храниться до Олимпийских игр. Отличная маленькая мина с часовым механизмом, укрытая в темном чулане. И все шло по плану... не считая того, что появились люди, задающие вопросы об Алеше.

-- А ведь именно для этого вы приехали в Москву.

Я кивнул. Закашлялся, мечтая о глотке горячего кофе. Попытался проглотить слюну, отсутствовавшую в пересохшем рту, и продолжил рассказ, изобиловавший малозаметными, но чрезвычайно опасными подводными камнями.

-- С первого же момента Херрик пытался уговорить меня вернуться домой. Сначала словами, а потом попытался сбить фургоном для перевозки лошадей. Два террориста также взялись за дело. Я сижу здесь лишь потому, что мне .повезло. Но когда они обнаружили -- возможно, это случилось только вчера, -- что заплатили огромные деньги за грошовые аптечные препараты, то страшно разозлились.

Я глубоко вздохнул, словно собирался нырнуть.

-- Херрик велел им прийти в "Интурист" и наконец разделаться со мной. Я думаю, он ожидал, что со мной разберутся, так сказать, механическим путем. Ну, скажем, разобьют голову. Но они принесли с собой склянку с "секретной" отравой. Возможно, все, что у них было. Неизвестно, что они предполагали сделать со мной, но они вылили почти всю банку на Херрика.

Генерал медленно открыл рот и, спохватившись, захлопнул его. Я без остановки продолжил:

-- Со мной, кроме Херрика, было двое друзей. Нам удалось выгнать террористов. Именно поэтому у одного из них должно быть повреждено запястье, а у другого -- лицо. Ну и, естественно, как и во всякой драке, они должны были получить какие-нибудь мелкие повреждения. Получив отпор, они сразу же убежали.

-- Малкольм Херрик... мертв?

-- Мы вызвали врача, -- сообщил я. -- Он решил, что Херрик умер от сердечной недостаточности. Если не будет проведено вскрытие и детальное исследование трупа, то действительную причину смерти обнаружить не удастся.

На бледном лице генерала появилась слабая тень улыбки. Он медленно потер ладонью подбородок и окинул меня оценивающим взглядом.

-- Как вам удалось все это узнать? -- спросил он.

-- Я слушал.

-- Русских? Или иностранцев?

-- Все, кто разговаривал со мной, очень волновались, как бы террористы не навлекли позор на Россию во время Олимпийских игр.

-- Вы говорите как дипломат, -- заметил генерал. Он опять потер подбородок и спросил: -- А как насчет Алеши? Вы нашли его?

-- Гм-м... -- протянул я. -- И Крамер, и Малкольм Херрик в агонии называли Алешу. Они оба знали, от чего умирают... Я думаю, что они еще раньше дали препарату какое-то имя... своего рода код, чтобы можно было более или менее открыто говорить о нем. Я не мог найти Алешу, поскольку такого человека нет. Это жидкость. Вернее, Алеша -- это способ убийства.

ГЛАВА 18

Юрий Шулицкий отвез меня в "Интурист" и высадил у самого входа. Он возбужденно потряс мою левую руку, доброжелательно похлопал по плечу и укатил с таким видом, будто у него гора свалилась с плеч. Он был явно доволен тем, что генерал-майор, прощаясь, пожал ему руку. На обратной дороге Юрий резко остановил машину у обочины и выдернул ручной тормоз.

-- Генерал сказал, что очень рад тому, что я уговорил его встретиться с вами, -- заявил он. -- Он сказал, что это было правильное решение.

-- Прекрасно, -- искренне ответил я.

-- А теперь я выполняю условия сделки.

Я удивленно посмотрел на Шулицкого.

-- Вы помогли моей стране. А я расскажу вам об Алеше.

-- Расскажете мне?.. -- Я был озадачен.

-- Я говорил очень многим, что лорду Фаррингфорду приезд в Москву не будет сулить ничего хорошего. Его будет ждать Алеша, а Алеша не из числа хороших парней.

-- Вы говорили очень многим... в Англии?

-- Да. Мне рассказали, как Ганс Крамер умер, говоря об Алеше. Крамер сволочь, но он приятель лорда Фаррингфорда. Поэтому Фаррингфорду не стоит ездить в Москву. Я говорил такие вещи всем подряд. Алеша опасен, и если лорд Фаррингфорд приедет, то Алеша устроит ему неприятности.

Я изумленно помотал головой.

-- Юрий, но почему? Почему вы не хотели, чтобы лорд Фаррингфорд приехал в Москву?

Шулицкий долго не мог решиться ответить. Эта пауза была самой длинной за все время нашего знакомства. Шесть раз, я подсчитал, он вздергивал и опускал губу. Закурил, сделал несколько глубоких затяжек. И наконец сознался в том, что изменил своей стране.

-- Мне очень не нравилось... то, как мои товарищи собираются... так сказать, использовать лорда Фаррингфорда... Мне не нравилось то, что мы следим за ним... готовим для него грязную ловушку... Мне было стыдно за товарищей, которые делали это... было стыдно... за свою страну.

Стивен и Йен дожидались меня, сидя в вестибюле. Оба были очень мрачны.

-- Мой Бог! -- воскликнул Стивен, когда я появился перед ними. -- Они отпустили его! -- Его лицо сразу расцвело обычной радостью жизни. -- А где наручники?

-- Надо полагать, насчет них еще не решили.

В моем новом номере нельзя было свободно разговаривать. Поэтому мы просто расположились на диванчиках в дальнем конце вестибюля и умолкали, когда кто-нибудь подходил слишком близко.

-- Что случилось? -- спросил Йен.

-- Повезло, только и всего. Я не думаю, чтобы они приветствовали терроризм в Москве, тем более поддерживали его. Вы знаете их обычаи. Как вы думаете, пойдут товарищи на то, чтобы скрыть убийство? Я их порядком ошарашил, рассказав, что Малкольм убит.

-- Здесь это легче сделать, чем где бы то ни было, старина, -- ответил Йен. -- Если их больше устраивает версия, что он умер от сердечного приступа, то они будут придерживаться именно ее.

-- Будем надеяться, что она их устроит, -- заявил я.

-- Знаете, -- задумчиво сказал Янг, -- Стивен рассказал мне обо всем, что вы написали прошлой ночью. Можете считать меня старой глупой курицей, не способной к двум прибавить два. Но, когда я сам попытался расследовать эту историю, у меня ничего не вышло.

-- Все дело в том, -- улыбнувшись, ответил я, -- что я знал пароль.

-- Алеша? -- удивленно спросил Йен.

-- Нет... Лошади.

-- Братство жокеев, -- иронически вставил Стивен. -- Члены этого братства узнают друг друга по всему миру.

-- Можете не иронизировать, -- надулся я. -- Так оно и есть.

-- Я не могу понять только одного, -- сказал Йен. На его спокойном невыразительном лице не было заметно никаких признаков вчерашних волнений. -- Почему вы были так уверены, что в самом центре событий находился Малкольм? Я хочу сказать, что с виду все это было случайным стечением обстоятельств... но вы твердо стояли на своем.

Я хмыкнул.

-- Само по себе это ничего не значило... просто еще одна мелочь к общей куче. Это страница из его записной книжки, которую Юрий Шулицкий послал Кропоткину. Вы помните, как она выглядела? Вся изрисована закорючками. А при каких обстоятельствах большинство людей так ведет себя? Когда слушают или ждут. Скажем, когда ожидают ответа по телефону. Если помните, внизу страницы были какие-то буквы и цифры. "DЕР РЕТ 1855, К's С, 1950". Ладно... на первый взгляд они показались мне ничего не значащими, но вчера, пока мы катались по Москве, я подумал, что... Представьте себе, что Малкольм рисует закорючки, ожидая что-то с такими номерами. Затем мы проехали станцию метро, я подумал о поездах... и вся эта чертовщина неожиданно прояснилась. "DЕР РЕТ 1855, К's С, 1950" должно было означать "Dераrt Реterborough

18.55", а "К's С, 1950" означало время прибытия на Кинг-Кросский вокзал. Он звонил узнать расписание поездов. [Dераrt Реterborough -- отправляется из Питерборо (англ.)]

-- Но почему вы расшифровали сокращения именно так? -- с любопытством спросил Стивен.

-- Питерборо -- ближайшая станция к Бергли.

-- Значит, -- медленно сказал Йен, -- Бориc подслушал в поезде из Бергли в Лондон переговоры Малкольма с его друзьями о продаже товара...

-- Мне это показалось вполне возможным, -- ответил я. -- Вернее, наиболее вероятным. И на том же самом листе бумаги, скорее всего дожида ясь ответа железнодорожной справочной, ведь иной раз их приходится ждать веками, Малкольм написал имя Джонни Фаррингфорда как кандидата на знакомство с "Алешей". Я не знаю, хорошо ли Херрик знал Джонни, но он не любил его. В разговоре он назвал Джонни дерьмом.

-- Но как он мог дать кому-то столь компрометирующую бумагу? -- удивился Стивен. -- Неужели он был настолько глуп?

Я потряс головой.

-- Бумажка попала ко мне лишь благодаря невероятно удачному стечению обстоятельств. Столь же невероятным оказалось то, что я смог понять записи. А для Малкольма это были просто бессмысленные каракули, клочок бумаги, годный лишь на то, чтобы выбросить его... или дать кому-нибудь для таких же случайных записей.

-- Как ваш кашель? -- сменил тему Стивен.

-- Чертовски скверно. Что вы скажете насчет ленча?

Нас было трое, поэтому мы заняли отдельный столик рядом с моим прежним, за которым все так же сидели Уилкинсоны и Фрэнк.

Йен милостиво взирал на Фрэнка.

-- Сохранился ли статус-кво в ваших с ним отношениях? -- негромко спросил он меня.

-- Вы имеете в виду, знает ли он, что я о нем знаю? -- уточнил я. -- Нет, не знает. Знает ли он, что вы знаете? Кто знает!

-- Знает ли он, что я знаю, что вы знаете, что они знают, что она знает, что вы знаете? -- сказал Стивен.

Миссис Уилкинсон наклонилась ко мне из-за соседнего столика.

-- Мы уезжаем во вторник, -- сообщила она, -- а вы? Мы с папочкой нисколько не жалеем, что пора возвращаться домой, правда, папочка?

Папочка выглядел так, словно готов был немедленно ехать в аэропорт.

-- Надеюсь, что да, -- ответил я.

Пришла Наташа со вздернутыми бровями и застывшей улыбкой и сообщила мне, что я не сдержал обещания предупреждать ее о своих отлучках.

Все шло как обычно, за исключением того, что мое мясо на этот раз ел Стивен.

После ленча мы втроем поднялись ко мне в номер. Йен и Стивен взяли пальто и шапки, которые оставили в комнате перед тем, как идти в ресторан. Пока мы договаривались, кто кому будет звонить и когда мы в следующий раз встретимся, в дверь резко постучали.

-- Боже, только не это... -- простонал Йен, прикладывая руку к шишке на голове.

Я подошел к двери и спросил:

-- Кто там?

Молчание.

Подошел Стивен и задал тот же вопрос по-русски.

На этот раз ответ прозвучал, хотя Стивен не обрадовался, услышав его.

-- Он сказал, что его прислал генерал-майор.

Я повернул ключ и открыл дверь. В коридоре стояли двое крупных мужчин с бесстрастными лицами, одетых в длинные шинели и форменные фуражки. Стивен был потрясен. Он явно решил, что представители власти явились, чтобы немедленно выслать нас из страны.

Один из пришедших вручил мне заклеенный конверт, адресованный Рэндоллу Дрю. В нем лежала краткая, написанная от руки записка: "Прошу Вас проследовать с моими сотрудниками" и подпись: "Генерал-майор".

Бледный Стивен, глядя на меня округлившимися глазами, сказал:

-- Я подожду здесь. Мы оба подождем здесь.

-- Нет, -- ответил я. -- Лучше идите. Я позвоню.

-- Если вы не позвоните, то прямо с утра я отдам вещи Оливеру Уотермену. Правильно?

-- Угу.

Я взял из гардероба пальто, шапку и оделся. Два крупных неулыбчивых человека спокойно ожидали. Затем мы впятером вышли и почти без слов спустились на лифте.

Когда мы шли через вестибюль, поспешно расходившиеся в стороны люди провожали нашу группу испуганными взглядами. Очевидно, все сразу поняли, какую организацию представляют мои сопровождающие и почему они идут рядом со мной. Никому не хотелось разделить мое несчастье.

На улице мы подошли к большому черному автомобилю официального вида. За рулем сидел водитель в форме. Мне предложили сесть на заднее сиденье. Я успел бросить взгляд на напряженные лица Йена и Стивена, стоявших бок о бок на тротуаре. Затем машина тронулась с места и, описав круг, направилась в сторону площади Дзержинского.

Здание Лубянки занимало одну из сторон площади. Глядя на длинный фасад, можно было подумать, что за ним находится какоенибудь страховое общество. Но все знали, что это не так. Автомобиль проскочил мимо, завернул за угол и остановился перед бледно-голубым старинным домом с белыми лепными украшениями. В ясный день на него было бы приятно посмотреть.

Конвоиры распахнули передо мной дверь автомобиля, и мы вошли в здание. Не могу сказать, Лубянка это была или нет, но детским садом тут тоже не пахло. Мы целеустремленно шли по широким казенного вида коридорам и остановились перед большой дверью без всяких обозначений. Один из конвоиров постучал, открыл дверь и отступил в сторону, пропуская меня. У меня пересохло в горле и заколотилось сердце.

Я вошел и оказался в удобном старомодном кабинете, где было много темного полированного дерева и застекленных шкафов. Письменный стол. Еще один стол. Три-четыре стула. И у окна с отодвинутой тяжелой шторой генерал-майор, поглядывающий на улицу.

Он пошел мне навстречу и протянул руку. Я же почувствовал такое облегчение, что подал ему свою больную правую и постарался не вздрагивать, когда он ее пожал. Догадывается ли он, что я только что провел самые страшные полчаса в своей жизни?

-- Заходите, -- сказал он. -- Я хочу вам кое-что показать.

В задней стене кабинета находилась вторая дверь. Генерал провел меня через нее, и мы оказались в другом, более узком коридоре. Еще несколько ярдов... Снова дверь, за ней лестница... Мы спустились на следующий этаж и пошли по еще одному коридору, пустому и скудно отделанному.

Мы остановились перед гладкой металлической дверью без каких-либо обозначений. Генерал-майор нажал кнопку, дверь открылась. Он вошел первым, пригласив меня следовать за собой.

Я вошел в ярко освещенную квадратную комнату без мебели.

Около стен напротив друг друга стояли два вооруженных охранника, а между ними на прикрепленных к полу табуретках сидели два человека со скованными за спиной руками.

Мое удивление при виде их не шло ни в какое сравнение с их реакцией на мое появление. Один из них плюнул, а другой произнес какую-то фразу, которая, похоже, потрясла даже сотрудников КГБ.

-- Это те самые люди? -- спросил генерал-майор.

-- Да.

Я всмотрелся в лица, которые запомнил с обеда в ресторане "Арагви". В глаза, которые видел на улице Горького и под мостом. В души, отягощенные убийством Ганса Крамера и Малкольма Херрика.

Один, со свисающими усами, казался немного старше. Он приоткрыл губы, сверкая зубами в подобии ухмылки. Даже здесь он источал ожесточенную враждебность.

У другого было туго обтянутое кожей костлявое лицо с большими глубокими глазницами, типичными для фанатиков. Его бровь и щеку пересекал алый шрам, нижняя губа была разбита.

-- Который из них убил Херрика? -- спросил генерал.

-- Тот, что с усами.

-- Он сказал, что у него сломано запястье, -- сообщил генерал. -- Они ждали вылета в аэропорту. Мы нашли их без всяких хлопот. Кстати, они почти не говорят по-английски.

-- Кто они такие? -- поинтересовался я.