делая пометки в узком черном блокноте, но после первого же перерыва на
четвертый день, когда трибуна Балтийского клуба стала напоминать лестничную
площадку, на которой выясняли отношения соседи-прибалты, он не вернулся в
зал заседаний. Выйдя на улицу, он сел в микроавтобус российского консульства
и что-то приказал водителю. Появившийся вслед за ним Блюмберг небрежным
жестом подозвал Макса, все эти дни исправно служившего ему личным водителем,
бросил перчатки в цилиндр, а цилиндр на заднее сиденье и приказал:
прямо на тот вопрос, который вам задают?
охранниками. Куда они едут? Вот и все, что я спросил!
волнений из-за такой ерунды. В Кельнский собор!..
чартерные авиарейсы и "зеленые", пониженные тарифы в многочисленных
городских и пригородных полупансионах, древний Кельн был под завязку набит
туристскими автобусами едва ли не всех фирм Европы и Ближнего Востока.
Только на площади перед Домским собором, рыбьей костью торчавшим в свежем
майском небе, базарно-праздничная суета словно бы стихала. Здесь тоже было
очень много автобусов со звездами на бортах, обозначающими количество
предоставляемых компанией услуг (одна - туалет, две - туалет и бар, три -
туалет, бар, душ), но они как бы рассасывались, принижались и рассеивались,
становились незаметными в сени серой стремительной готики собора (147 метров
в высоту, сообщали почтительно гиды, а туристы почтительно записывали),
точно бы подчиняющей себе окружающее пространство, уравнивающей с собой,
каждому предмету указывающей его истинные размеры и место.
Шпиллерштрассе были ничтожны, разноцветных и разномастных туристских
автобусов попросту не существовало, мерой Домского собора были только
человек и Бог. При этом меру своей ничтожности определял сам человек. Бог
Кельнского собора был милостив, поэтому человек не был раздавлен наполненной
солнцем высотой сводов и сиянием цветных витражей, он просто оставлял за
воротами собора спесь и тщету, как "роллс-ройсы" и многозвездочные
туристические чудовища, и входил сюда как путник после долгой и трудной
дороги.
верхней ее части выглядывал фюзеляж авиабомбы. Для гидов туристских групп
это была отправная точка маршрута. Они вполголоса объясняли туристам, что во
время второй мировой войны сюда угодила бомба. Было решено не ремонтировать
поврежденный угол собора, а оставить как есть - на память и в назидание
будущим поколениям. И эта старая рана, бомбовый хвостовик и серый бетон,
словно бы еще больше сближали в соборе человека и Бога. Бог был уязвим, Бог
был раним. Бог был близок, как один человек может быть близок другому.
называли Профессором, миновал главный зал, наполненный неназойливым
движением людей, прошел в дальний полутемный неф и сел на церковную скамью,
которые в католических храмах располагались рядами, как кресла в театральных
залах или в залах ожидания на вокзалах.
Аарон Блюмберг.
седых бровей оглядел малолюдный зал, темные хоры и мерцающие трубы малого
органа и негромко произнес, обращаясь скорее к хорам, чем к сидевшему рядом
Блюмбергу:
драйверу, - помедлив, ответил Блюмберг.
словах. Этот человек выполняет роль моего водителя, но он не мой водитель.
Поэтому я его так и назвал.
непонимающе, а от этого словно бы раздраженно взглянул на Профессора:
последнего курса академии КГБ.
Сентиментальность - одна из них. А она всегда несколько высокопарна. Так что
не будем придираться к словам.
боковом нефе. Он вызвал меня на встречу, чтобы объявить, что уходит на
Запад. В разговоре сказал, что мечтает о том дне, когда мы снова встретимся
в этом же соборе и просто посидим и послушаем малый орган. Там на хорах,
даже когда нет службы в большом зале, всегда играют органисты. То ли
студенты консерватории, то ли ученики органиста, не знаю. Вот он и сказал,
что мечтает о том дне, когда мы будем просто сидеть и слушать музыку и не
думать о том, сколько агентов задействовано в операции его перехвата и
секретного изъятия. Был тогда такой термин. Старый термин, введенный в
обиход еще со времен Дзержинского.
сформулировать свои условия.
пункта связи, в помещении которого шел разговор, попросил принести чашку
кофе покрепче, без молока и без сахара, и только после этого ответил своему
сановному собеседнику:
подмывает меня ответить: потому что я был хорошим учителем. Но это не так. В
лучшем случае не совсем так. Нет. Главное в другом. В том, что он был
хорошим учеником.
разведки мира - а разведка КГБ ведь считалась лучшей разведкой, не так ли? -
тут мало быть хорошим учеником. Тут и учитель нужен незаурядный.
даже не очень и прятался. Просто он делал так, что при всей его доступности
и открытости мы не могли его взять. Дело в том, что у него всегда было
больше информации, чем у нас. И хотя после ухода он не сдал ни одного нашего
нелегала...
система финансирования братских партий и национально-освободительных
движений? В то время я заканчивал Академию общественных наук и прекрасно
помню, какой разразился скандал!
престижу партии был нанесен серьезный урон. Вы и сейчас осуждаете его за
это?
сорокалетним мужиком уральской закваски, начинал в Свердловске, во время
горбачевской травли своего уральского шефа поддержал Ельцина без всяких
расчетов и задних мыслей, активно проявил себя, будучи депутатом Верховного
Совета РСФСР, и после путча 1991 года неожиданно для многих, в том числе и
для самого себя, стал одной из самых влиятельных фигур в российском
правительстве. Он был острым полемистом, опыт митингов, предвыборных
собраний и парламентских зубодробительных стычек укрепили его веру в себя.
Не прошло даром и его пребывание на вершинах властных структур. Однако
сейчас Андрей Андреевич ощущал, что ему трудно разговаривать с этим
Профессором, который на самом деле был никаким не профессором; он все время
чувствовал какую-то принижающую его властность и даже снисходительность в
тоне собеседника, в неспешных длиннотах, которые позволял себе Профессор,
даже во взглядах, которые он бросал исподлобья, поднося ко рту чашку кофе. И
потому вопрос Шишковца прозвучал резче, чем того требовали обстоятельства, -
ему просто нужно было переломить психологический настрой разговора, и тема
давала для этого удачный повод.
участвовал. Как все. И не более того. Он не сделал никакой партийной
карьеры, хотя связи отца, второго секретаря обкома, давали ему эту
возможность. Всего, чего он в жизни добился, он добился сам. В отличие от
Профессора, который всю жизнь просидел в КГБ и внешнеполитическом отделе ЦК
и лишь в финале драматических событий августа 1991-го предпринял какие-то
меры для блокирования частей КГБ, подготовленных для штурма Белого дома. Что
это были за меры, Шишковец не знал, о таких вещах не принято было
расспрашивать, но президент очень высоко ценил Профессора и прислушивался к
его мнению даже тогда, когда ни к кому не прислушивался. И все-таки нужно
Корнев Павел
Василенко Иван
Земляной Андрей
Круз Андрей
Суворов Виктор
Флинт Эрик