Чтение 19–й страницы книги ~Угол атаки~

китайский термос.

- Будете кофе? - предложил он Голубкову.

- Спасибо, с удовольствием. Долго нам еще?

- Расчетное время прибытия в Краснодар - семь сорок.

Голубков усмехнулся. Летуны никогда не скажут: "Прилетаем во столько-то".
Скажут: "Расчетное время". И не более того. Они даже слово "последний" не
употребляют. "Крайний". Такая профессия. Не дает забыть, что под Богом
ходим.

- Давно летаешь? - спросил Голубков.

- Давно. Скоро три года.

- Солидно, - согласился Голубков. - Присядь. Скажи-ка мне такую вещь.
Вот, допустим, первый пилот говорит второму: "Воздух сегодня тяжелый". Что
это может значить?

- А что ему отвечает второй?

- "Имеет быть".

Старлей задумался. Потом уточнил:

- Они в воздухе?

- Да, летят. Уже часа полтора.

- На чем?

- На транспортнике. На "Антее".

- Серьезная машина. Трудно сказать. У каждого экипажа свои заморочки. Но
я, кажется, понимаю, о чем речь. В школе я занимался плаванием. Даже на
первый разряд сдал. И мы иногда говорили: тяжелая вода. Или наоборот:
легкая. Бывает, что вода сама тебя несет. А бывает - не пробьешься, вяжет.
Так и с самолетами. Иногда он летит как песня. А бывает - тяжело, через
силу. Воздух тяжелый. Может, это и имелось в виду?

- Отчего воздух может быть тяжелым? - спросил Голубков.

- От чего угодно. Если вчера хорошо посидел с ребятами, сегодня воздух
будет казаться очень даже тяжелым. Или машина себя как-то не так ведет. Это
чувствуешь. Все в норме, а что-то не так. От загрузки тоже зависит. Если
груза под завязку, на взлете кажется, что ты на своем горбу его волочешь. А
почему вы об этом спросили?

- Да так. Почему-то пришло в голову - и спросил. Пилот вернулся в кабину.
До Краснодара оставалось чуть меньше часа. Кофе не взбодрил, а почему-то,
наоборот, расслабил. Голубков откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.

"Миллион, миллион, миллион алых роз..."

Маленькое село' на пыльном шляху.

Вечное.

А рядом другое, такое же маленькое.

Великое.

Позже они разрослись и слились. Превратились в Великовечное.

Об этом рассказал Вовка Стрижик в ту полузабытую, но вдруг исторгнутую из
памяти встречу.

Кузница у дороги. Таинственный горн. Красное железо, запах окалины. Когда
приходила пора уезжать, вытаскивали на обочину тяжеленные сумки с
заготовленными за лето вареньями и ждали попутку. Костя Голубков торчал на
пороге кузни, а когда вдалеке начинал пылить шлях, со всех ног мчался к
матери. Иногда за весь день их так никто и не подбирал. Наутро выходили
снова.

Вовка Стрижик никогда не провожал приятеля. Ему было некогда, у него
всегда было много работы.

"Задать свиням. Накормить кур"й. Собрать падалицу на городе".

Пока Вовка не переделает всех дел, на рыбалку его не пускали. А Костю
Голубкова мать не пускала на речку без Вовки. Потому он рьяно ему помогал.
Чтобы приблизить момент, когда они окажутся на круче над быстрой водой и
пробковый поплавок подхватит течением. И все исчезнет, останется лишь
восторженное ожидание чуда.

Чудо - это был серебристый голавль, ударивший в руку через леску и
удилище. И тут выбрасывай его на траву, плюхайся животом на его сильное тело
- только бы не ускакал, не булькнул в воду. И посидеть над ним, усмиренным,
попереживать, погордиться. А потом насадить на крючок нового кузнечика.

Так и двигались вдоль кручи, за быстрой водой. К полудню выходили к
водопою. Речка здесь разливалась, берег был низкий, сухой. Дальше не ходили.
Там уже была чужая земля. Незнакомо. Враждебно.

Долго купались, валялись на раскаленной гальке. Потом шли домой, загребая
босыми ногами горячую пыль. Пока шли, рыба на куканах усыхала, становилась
маленькой. Торчали хвосты, царапали, дубленые, в цыпках ноги. И в детском
умишке рождалась взрослая горечь о вечной скоротечности чуда.

"Крошка моя, я по тебе скучаю..."

Музыка прервалась. Из кабины высунулся давешний старлей:

- Пристегнитесь. Садимся в Горячем Ключе.

Голубков нахмурился:

- Почему не в Краснодаре? Пилот лишь пожал плечами:

- Приказ.

За мостом через Кубань, когда уже въехали в город, полковник Голубков
велел водителю остановиться. К трапу Як-40, приземлившемуся на военном
аэродроме под Горячим Ключом, для него подали белый джип, обвешанный
катафотами и утыканный антеннами. Предложили и сопровождающего. От
сопровождения Голубков твердо отказался, а заменить джип на что-нибудь
попроще постеснялся. Подумают: выпендривается москвич. Не будешь же
объяснять, что ему меньше всего хочется привлекать к своей особе всеобщее
внимание. А так бы оно и было, если бы он подкатил к дому Володи Стрижова на
этом джипе. В южных городах народ общительный. А Краснодар и был таким
городом.

Поэтому Голубков приказал водителю ждать, огляделся, запоминая место, и
остановил такси.

- Пашковский проезд, - назвал он адрес моложавому мужику с живым
смышленым лицом, сидевшему за рулем. - Знаете?

- Это где аэропортовские дома? Сделаем. Полтинник не обездолит?

- Выдержу. Если рублей, - на всякий случай уточнил Голубков.

- А чего еще может быть? - удивился таксист.

- Баксов.

- Вы откуда?

- Из Москвы.

- С ума вы там посходили с этими баксами. Садитесь, поехали.

Весь этот день Голубков гнал от себя мысли о том, что он узнает, когда на
его звонок или стук откроется дверь. Увидит ли он на пороге Вовку Стрижика.
Или.

Профессия приучила его называть вещи своими именами. Сейчас хотелось
забыть о профессии. Но не удавалось забыть.

"Или" означало: или его вдову.

Еще не было и девяти утра, но уже вовсю припекало солнце. Тротуары рябили
многоцветьем торговых лотков. Яркие рекламные щиты на торцах старых домов
напоминали заплатки. На газоне перед внушительным зданием, бывшим крайкомом,
пылали тюльпаны, прохаживались, поигрывая нагайками, перетянутые портупеями
молодые люди в папахах.

- Казачки, - объяснил таксист. - Над"жа и защита наша.

- Защищают? - поинтересовался Голубков.

- А как же! Нам только свистни. Нагайкой махать - не землю пахать. О чем
там у вас в Москве думают? Ждут, когда батька Кондрат казачьи сотни пришлет?
И пришлет. Кубань - это же Вандея. Она на грани взрыва. Неужели в Москве
этого не понимают?

Голубков удивленно взглянул на таксиста, но промолчал. Меньше всего ему
хотелось сейчас ввязываться в политические дискуссии. Таксист по-своему
расценил его взгляд.

- Спрашиваете себя, откуда я знаю про Вандею? Скажу. Я кандидат
исторических наук. А теперь вот кручу баранку. Нормально, да? Только не
нужно мне сочувствовать. Это честный хлеб. А моя кандидатская была на тему
"Роль партийных организаций в выполнении Продовольственной программы". Никто
сейчас и не помнит, что была такая программа. А я помню. Вас новые времена
не заставили сменить профессию?

- Нет, - ответил Голубков. - Моя профессия нужна всегда.

- Кто же вы, если не секрет? Голубков немного подумал и сказал:

- Ассенизатор.

- Да, профессия на все времена, - оценил таксист. - На нынешние - тем
более. Еды стало меньше, но говна больше.

Попетляв по переулкам, машина остановилась возле группы блочных домов,
словно бы проросших сквозь постройки старого окраинного квартала.

- Приехали, - сказал таксист. - Подождать?

- Спасибо, не стоит, - отказался Голубков.

- Жаль. Нынче нечасто встретишь человека, который может выложить за ездку
полтинник. Вон тот синий "жигуленок", между прочим, идет за нами уже
двадцать минут. А перед этим шла белая "Волга". Может, все-таки подождать?
Лучше меня город мало кто знает.

- Ну подождите, - помедлив, кивнул Голубков. Он расплатился за поездку и
добавил сотенную купюру. - Вот на эту сотню и ждите. Потом уезжайте.

- Понял, - сказал таксист. - А время от времени буду выходить из тачки,
смотреть на часы и бить себя по ляжкам. И говорить: "Так-растак! Да сколько
же еще ждать?!" Правильно?

- По-моему, вы не ту профессию выбрали, - заметил Голубков.

- Да мне и самому это иногда кажется, - согласился таксист.

Голубков вошел в прохладный подъезд, поднялся на второй этаж и нажал