послу у них. - Если это символ, то почему он дымит?
посла у нас. - А зачем мы туда бежим?
- Значит, начало может быть концом? - Бестиев пытается вырваться. - Не
хочу конца! - Бестиеву становится душно. - Не хочу начала! - Бестиеву
нечем дышать. - Хочу продолжения!..
Бестиев открывает глаза. Над Мухославском гремит гром и сверкают молнии.
не можешь..."
творческом вечере на ликеро-водочном заводе. Он стоит на торжественно
убранной сцене перед микрофоном и держит изданный в Лейпциге свой афоризм
в двух томах. Он раскрывает тома и читает: "Лучше 150 с утра, чем 220 на
180 с вечера". В зале вспыхивает овация. Вовец кланяется и хочет покинуть
сцену. Но его не отпускают. Он снова читает с выражением: "Лучше 150 с
утра, чем 220 на 180 с вечера". Рабочие скандируют его имя. И он вынужден
повторять еще и еще... Народ на руках выносит его и его бороду в
производственный цех, и сон Вовца становится еще более дивным. Конвейерная
лента, заполненная чистенькими прозрачными бутылками, причудливо
извивается, образуя по форме афоризм "Лучше 150 с утра, чем 220 на 180 с
вечера".
и в них струится, журчит, переливается, манит, обещает, ласкает, дурманит,
рассуждает, философствует, творит, зовет и ни в коем случае не
конформирует не похожее на муру настоящее произведение. Вовец тянется к
этому произведению душой и телом. Он хочет приникнуть к нему, влиться в
него и раствориться в нем, подобно тому, как режиссер растворяется в
актере, но в этот момент сон Вовца из дивного становится кошмарным, потому
что директор поводит перед его носом указательным пальцем: мол, ни-ни! Ни
в коем случае!.. Вовец в гневе выбегает из цеха.
вот я им покажу!..
Не ори только.
она вышла за писателя?"...
рублей, и он не хотел просыпаться до двенадцати часов дня, потому что
никогда раньше таких денег не видел...
я был, если б встретился сегодня с Ольгой Владимировной", - думал он.
нервничая, потому что время пока есть, но уже выговаривая ему мысленно по
поводу его безответственности. Индей Гордеевич вбегает в десять часов пять
минут. Выглядит он ужасающе. Белки воспалены. Под глазами синеватые мешки.
Он плохо выбрит и бесконечно зевает. Милиционер долго изучает пропуск
Индея Гордеевича и тщательно сверяет фотографию на паспорте со стоящим тут
же живым подлинником.
не пропускать. Помню, когда я работал в центральной газете, мне дали
гостевой пропуск на Сессию. Ну, в перерыве зашел я в туалет. И вдруг
появляется, сами догадываетесь кто, и, несмотря на то, что я был занят
делом, бросает мне между прочим; "Бриться надо, молодой человек!.."
Похлопал меня по плечу, руки сполоснул и вышел. С тех пор, Индей
Гордеевич, для меня каждое утро начинается с тщательнейшего выбривания...
Закалка...
ладонью по щекам, а потом спрашивает с надеждой:
кабинет, отзевайтесь, как следует, в коридоре... У нас еще есть три
минуты.
Алеко Никитич, взглянув на часы, не делает ему знак.
Никитич, входя в приемную. Он целует Ариадне Викторовне руку. - Как
здоровьице? Супруг как?
сторону кабинета и произносит по-утреннему делово:
входят в кабинет.
бумаги. Ноги под столом разуты. Полуботинки стоят рядом. Одна нога время
от времени ласково поглаживает другую. И если смотреть только под стол и
видеть исключительно ноги Н.Р., то они становятся похожими на двух
странных, одетых в коричневые носки зверьков, которые ведут не зависящий
от Н.Р. образ жизни. Они то ласкаются, то щекочут, то задираются, то
расходятся и обиженно смотрят друг на друга, то снова сходятся и начинают
драться. Но если перевести взгляд с ног Н.Р. на его лицо, а потом с лица
на ноги, то можно усмотреть определенную зависимость поведения этих ног от
выражения лица Н.Р. Вот лицо едва заметно ухмыльнулось, и правая нога уже
пытается заигрывать с левой. Вот лицо нахмурилось, и левая нога прижимает
правую к полу. Вот лицо разгневалось, и ноги разбежались в разные стороны.
Кажется, еще немного - и они зашипят, словно два кота. Судя по тому, что
сейчас ноги находятся на почтительном расстоянии друг от друга да еще
угрожающе притоптывают, Алеко Никитич понимает: Н.Р. пребывает в состоянии
крайнего раздражения.
здоровьице! Супруга как!
и Алеко Никитич с Индеем Гордеевичем продолжают стоять в дверях.
рукой придвигает к себе телефон, отодвигает от себя какую-то папку,
поправляет стакан с хорошо заточенными цветными карандашами, отодвигает
телефон, придвигает папку, задвигает на край стола стакан с чаем, опять
поправляет стакан с карандашами, одновременно придвигая к себе телефон и
пряча папку в ящик стола, кладет мелко исписанный листок в центр стола,
отодвигает телефон, вынимает папку из ящика, поправляет стакан с
карандашами, ищет глазами стакан чаем, находит его и придвигает к себе, а
на его место ставит телефон, переворачивает страницу настольного
перекидного календаря, отодвигает стакан с чаем и придвигает к себе папку,
кладет ее в ящик стола, перелистывает настольный календарь справа налево,
возвращая его в исходное состояние, и ставит его на место телефона, затем
вынимает папку из ящика, а листок кладет на край стола, как бы молча
приглашая Алеко Никитича и Индея Гордеевича ознакомиться с его
содержанием. Но едва они делают движение по направлению к столу, как Н.Р.
вырывает листок правой рукой и придвигает его к себе, а на место листка
идет стакан с коротко заточенными цветными карандашами. Все эти
манипуляции Н.Р. производит сосредоточенно, не поднимая головы, не обращая
внимания на вошедших. Это напоминает Индею Гордеевичу пасьянсы, которые
любит раскладывать Ригонда. Индей Гордеевич вздрагивает, вспоминая
Ригонду, и нервно зевает, не в силах погасить не то стон, не то вой,
идущий из груди. Алеко Никитич с тревогой смотрит на Индея Гордеевича, но,
к счастью, Н.Р. занят своими думами. Он кладет папку в ящик, отодвигает
телефон, придвигает к себе стакан с чаем, на мелко исписанный листок
ставит стакан с хорошо заточенными цветными карандашами. Затем он достает
из футляра очки, нацепляет их на нос, вынимает папку из ящика и, поставив
телефон на правый край стола, снимает очки и прячет их в футляр,
одновременно кладя папку в ящик стола. Все эти на первый взгляд
бессистемные движения на самом деле графически отображают ход мыслей Н.Р.,