возжелал и, должно быть, хватал не только за плечи, знал, сволочь, что от
нее по физиономии вовек не дождешься. Ладно, со Штуцером мы еще
разберемся, зато теперь есть предлог начать разговор с Биртолли - давно
хотел, не знал, с какого боку подойти. Теперь проще: "Дошло до моих ушей,
о недостойнейший из высокородных, что вы осквернили взглядом лик моей
жены, так пусть Аллах рассудит спорящих. Ятаган при вас?" Надо же, дрянь
какая в голову лезет. А потом плавно перейти к делу, все же Биртолли - это
вариант, говорят даже, что он когда-то специализировался на экологии, и в
принципе вариадонты могут его заинтересовать. Но все-таки скверно. Очень
скверно.
в ладоши. Восторг у нее проявлялся непосредственно, как у ребенка.
Вернулся муж, и муж не сердится, муж сейчас включит газету, и все будет
хорошо, подумал Шабан. Ох, Лиза, Лиза, девочка моя...
повисли крупные желтые буквы, осторожно убрал стабилизацию. Для пробы
сильно дунул - через секунду край текста начал загибаться назад,
колыхаясь, как занавес. По давней привычке Шабан пробежал глазами первые
строчки - так и есть, текст оказался праздничным приветствием
Правительственного Совета. Цвет букв показался ему слишком ярким, и,
поморщившись, он заменил его на темно-коричневый. Лиза радостно
засмеялась, и тогда он кивнул: "Давай, малыш, можно". Она соскочила с
кровати и, легко подбежав к газете, взмахнула руками снизу вверх, будто
выпускала в небо птицу. Газета всколыхнулась, рассыпалась, и буквы
разлетелись по комнате, ударяясь о стены, рикошетом отскакивая от пола. За
границами силового поля они постепенно теряли форму и становились
прозрачными, в конце концов исчезая насовсем. Лиза со смехом гонялась за
разлетающимися буквами. Набрав пригоршню, она с жадным любопытством
смотрела на ладонь и, когда буквы пропадали, растерянно оглядывалась по
сторонам. Эта игра ей никогда не надоедала. Шабан знал, что она хитрит, на
самом деле растерянностью тут и не пахнет, а вот сейчас она лукаво
посмотрит на него и улыбнется... Хорошая все-таки у нее улыбка.
привычна, но Лиза, поющая гимн, определенно не укладывалась в голове. А
еще говорили, что ей никогда не удастся превзойти уровень двухлетнего
ребенка, дескать, модель не человек, куда ей... Он поморщился, поймав себя
на том, что назвал Лизу моделью. Жена. Женщина, лучше которой нет и не
будет. А если и будет, то я этого не хочу, подумал он. А перспектива есть,
особенно если Штуцер успел уже наболтать. Потом как ни кричи, что она мне
жена, что она человек, а прикажут отдать - и отдашь, и лучше бы не знать о
том, что они с ней сделают. Плохо, что я это знаю. Переговорить со
Штуцером сегодня же, сейчас же, пока еще не поздно, а потом уже с
Биртолли. Или наоборот? Лиза, Лиза... Сколько шишек сегодня набил и не
думал, что последняя будет от тебя. А ты опять улыбаешься. Не спорь, я
вижу. Ты всегда улыбаешься. Ты не умеешь плакать, они отняли у тебя даже
это. Но это ничего, когда-нибудь я тебя научу, человек должен уметь
плакать. Но все же лучше улыбайся, мне бывает хорошо, когда ты
улыбаешься...
тяжелым, Шабан уже пружинил на ногах сбоку от двери. Как скатился с
кровати и, оттолкнув Лизу, метнулся к стене, он не почувствовал. Первое,
самое ценное мгновение было выиграно, и теперь он с удивлением увидел свою
руку уже на рукояти пистолета, а кобура словно и всегда была расстегнута.
Он почти развеселился: вот они, рефлексы, - но в дверь снова ударили, и
тогда он медленно извлек пистолет. Снаружи били размеренно, упорно, и
оттуда, заглушая уже порядком затихший праздничный шум, доносилось тяжелое
злое сопение. Неужели Штуцер уже разболтал?
с пола, все еще нерешительно улыбаясь. Она не понимала.
И не высовывайся.
дверь, наверное, не будут, - не только дверь, а и себя берегут, а потом?"
близкого расстояния было бы самоубийством. Найдя ощупью дверную кнопку, он
оглянулся на Лизу - она съежилась позади кровати, правильно закрывая
руками голову, будто всю жизнь только этим и занималась. Было не
разглядеть, улыбается она или нет. Шабан облегченно вздохнул и с силой
вдавил кнопку в стену.
след простыл.
В нос Шабану ударил резкий запах дешевого алкогольного суррогата, и Шабан,
брезгливо пожав протянутую для приветствия руку, отодвинулся. Менигон
немедленно воспользовался этим и, шагнув в комнату, попытался задвинуть за
собой дверь. Руки его не слушались.
можно было выставить. Теперь это превращалось в проблему. Он войдет и
будет говорить, говорить, то проникновенно, то горячась, размахивая лапами
и брызгая слюной; будет объяснять, почему он поступил именно так, а не
иначе; будет захлебываться словами, ненавидя собеседника и в то же время
всячески пытаясь убедить его в истинности только что пришедшего в голову
абсурда. Или вдруг начнет каяться? И то, и другое - противно. А он будет
стараться, пока не выбьется из сил и не заснет прямо здесь, то ли на полу,
то ли на кровати - и тащи его потом за ноги в коридор. Он не понимает, что
все уже сказано, да и что тут еще скажешь, если при исторической сцене
прощания каждый высказал все, что думал о другом. Все без остатка и сверх
того еще многое, о чем лучше не вспоминать. До драки не дошло, и на том
спасибо.
держась за стену. - А ты... - он вдруг икнул и качнулся, - а ты - п-подал.
Руку.
правда - з-зачем? Чего я у тебя не видел? Д-девку твою говорящую не видел?
Я сам говорящий. И как говорящий говорящему я тебе говорю: н-не знаю я,
зачем к тебе пришел. И ты не знаешь, - он вдруг выпрямился и бесцеремонно
ткнул Шабана пальцем в грудь, - хотя тебе к-кажется, что ты знаешь. И она
не знает... вон та, что за кроватью. Пришел вот, и все. Эт-то факт. А с
ф-фактами нужно об-бращаться - ик! - осторожно... Во-от!
так уж легко терять друга, особенно когда человек, которого считал другом,
приходит вроде бы неизвестно зачем, а на деле - искать понимания, и
приходит в скотском состоянии, потому что иначе не может... Менигон -
конченый. Теперь он эксперт, уважаемое лицо в агентстве по торгу и найму,
да еще на Земле, не где-нибудь. Он сделал выбор и начал дрейф по течению,
отдавая себе отчет в том, что неизбежно усилит это течение, и надеясь в
душе, что усилит не слишком сильно. Это даже не предательство, подумал
Шабан, зря я его тогда облаял. Это просто старость. Голову в песок и ни о
чем не думать. Но он не сможет ни о чем не думать, очень он не прост и
поэтому будет мучиться, пока сам не поверит в какое-нибудь выдуманное на
свежую голову оправдание. Вообще-то Менигон - несчастный сдавшийся человек
и, наверное, достоин сочувствия, только шел бы он сейчас к чертовой
матери...
прочим, не советую тянуть с ренатурализацией. Лучше сделать здесь, а то на
кораблях сам знаешь, какая халтура.
ты все, Искандер. Оп-пять врешь. Нету никаких кораблей, один к-кораб-бль
есть, да и того, честно сказать, нету. Где он? - Менигон оглянулся, будто
в самом деле рассчитывал найти в комнате корабль, и развел руками, но тут
же снова схватился за стену. На его лице появилось горькое выражение. -
Нету! - повторил он. - Нигде. Я теперь думаю: а может, его и не было?
советую не тратить здесь времени. Упустишь рейс - застрянешь еще на
полгода.
вполне высохшей мумии.
Биртолли, хлыщ, на порог не пустил, Штуцер - ик! - и тот выгнал. А от тебя
я не уйду, и не надейся. Здесь буду. Ты думаешь, М-менигон не в своем уме?
Это ты не в своем уме, коли п-понять не хочешь... Не пускают никого в
корабль, понял? И эк-кипаж не пускают, во! Охрана там, и даже не пьяная.
М-морды! Ласково так заворачивают, с приб-баутками. А кого и п-побили.
- отменили. Р-раз - и нет рейса. Сплыл. Д-два - оглянулись - а отменять-то
больше и нечего. А им мало, им еще хочется. И потому - впер-ред!
От-менить! - Менигон возвысил было голос и снова опустил до шепота. - Меня
отменят. Тебя... ик! - отменят. Всех...
качнулся вперед и поймал Шабана за рукав.
Корнев Павел
Каргалов Вадим
Гюго Виктор
Бажанов Олег
Каргалов Вадим
Березин Федор