Чтение 19–й страницы книги ~Небеса ликуют~

- По злокозненности своей, - пискнул брат Азиний, пугливо озирающийся из-за спины своего серого ослика. - Ибо нет для басурман ни закона, ни совести!..

Моя славная армия явно пала духом. Да к тому же еще и распалась.

Со сьером де ла Риверо мы не разговаривали уже вторую неделю. При редких встречах со мной сьер еретик лишь кивал и спешил отвернуться. Я не настаивал. Не стал спорить и когда он решил ехать отдельно, наняв телегу вместе с возницей. Степь широка, но римскому доктору никуда от меня не деться. Мы оба это хорошо понимали.

- Слыхал я, что здешний король весьма строго следит за порядком на дорогах, - гнул свое дю Бартас.

- Как и мессер Мазарини, - согласился я, и славный пикардиец скривился.

- Не удивляйтесь, друг мой, - решил пояснить я. - Татары из самого Крыма не грабят. А вот буджаки и ногаи, которые кочуют поблизости, плохо слушаются приказов Светлейшего хана. Вы же помните, как здесь набирают войско!

Шевалье кивнул. Сбор орды - последнее, что мы успели увидеть, покидая Бахчисарай.

* * *

Зеленый флаг над дворцом, оглушительные крики глашатаев, звон копыт. Ислам-Гирей, владыка Крыма, сзывает бесстрашных батыров на помощь другу своему Зиновию Хмельницкому, гетьману Войска Запорожского.

Толпа - на базаре, на узких улочках, на площадях. Татарские халаты, малахаи, остроносые сапоги - и чужая речь. Не татарская, не турецкая. Немцы, венгры, греки, черкесы, русины, поляки...

Поляки!

И пойдет орда, и заплачут полячки и русинки, проклиная ненавистных басурман...

* * *

Крик. Старик в зеленой Чалме махнул рукой. Заскрипели колеса.

Пора!

Я взобрался в седло и пустил коня шагом. Шевалье пристроился рядом, оставив нашего попа далеко позади. Общаться с братом Азинием всегда было нелегко, теперь же, после того, как бывший регент расстался со своим Юсуфом, он впал в черную меланхолию, временно забыв даже о поисках святых, воссиявших в этих диких землях.

В общем, всем было не до веселья. Не исключая и меня самого.

* * *

- Мессер де Боплан пишет, что из Крыма до Киева можно добраться за месяц, верхами же - за две недели.

Я улыбнулся. Книга в желтом переплете была все-таки прочитана. К тому же у шевалье оказалась неплохая память.

- Однако же не помешает ли нашему путешествию война, которая, как я слыхал, началась этой зимой?

Ответить мне было нечего. Бои на границе Галичины и Волыни идут с января. Это далеко, но недавно разнесся слух, что Радзивилл, великий гетьман литовский, собирает ландскнехтов в Белой Руси, готовясь к броску на юг.

Но дело даже не в этом. Я не спешил в Киев. Правда, знать об этом славному пикардийцу было пока незачем.

Я оглянулся. Белые стены Ор-капе исчезли в море зеленой травы.

Степь.

Три недели в столице Крыма не пропали даром. Каждый из нас употребил это время по собственному разумению и, кажется, ничуть об этом не жалел.

Не жалел и я. Ягуар чует добычу издалека. Легкий шум, еле уловимый запах, шерстинки, прилипшие к мокрой листве...

Брат Паоло Полегини оставил свой след. Легкий, еле различимый, он все же был заметен -- даже из далекого Бахчисарая.

Собственно, след оставил не Паоло Брахман, коадъюктор и исповедник трех обетов, а старый казак Павло Полегенький.

Его видели.

С ним говорили.

Татары, ходившие под Зборов, купцы, останавливавшиеся в Чигирине, православный монах из Почаева...

Тесен мир!

У меня имелся даже его портрет, набросанный свинцовым карандашом на клочке бумаги. Правда, кроме усов и надвинутой на лоб высокой шапки, разобрать что-либо было мудрено. Впрочем, остальное я вполне мог домыслить.

Он появился в Киеве той весной. После резни, когда трупы убитых братьев уносило разлившимся Днепром, казак Павло Полегенький повел свою ватагу под Збараж.

Там его видели - рядом с кровавым псом Морозенко, обменявшим свое шляхетство на казацкую похлебку. Под стенами Збаража пуля настигла предателя, но Полегенький уцелел и вскоре был уже у Зборова, где казаки вместе с ханом окружили Его Милость Яна-Казимира.

Потом - Молдавия. Павло Полегенький помогал Тимошу Хмельниченко вырезать Яссы.

Брат Манолис Канари не ошибся - Брахман оказался прирожденным мятежником. Высокий, плечистый, никогда не улыбающийся, с вечным загаром на гладком лице, с небольшим шрамом у правого уха.

И рука - правая рука без среднего пальца.

Значит?..

Значит, в Киеве мне делать нечего. Брахмана не найдешь в лаврской келье или на паперти Софии. Он где-то там, на западе, где сарпапо Хмельницкий собирает казаков против короля. Или на юге, в плавнях Борисфена, среди запорожцев. Или где-нибудь в Молдавии, в казацком пикете.

Так что славному шевалье дю Бартасу не скоро доведется завершить свое паломничество.

Жаль, никто даже краем уха ничего не слыхал о брате Алсс-со Порчелли.

Сгинул Нострадамус.

* * *

На ужин был плов.

Плов, да еще бараний, просто наслаждение по сравнению с азу из конины, которое довелось вкушать на обед. Но и азу - совсем неплохо.

От стряпни брата Азиния мы отказались еще в Джанкое. На следующем привале я,.вспомнив первые деньки в редукции Тринидад, взялся за половник - но не тут-то было. Доблестный дю Бартас вздыбил бородку, поклявшись питаться соломой, но не допустить, чтобы дворянин прикасался к котлу. Поскольку сьер еретик обзавелся собственным хозяйством, пришлось искать выход. Он был найден тут же. Наши соседи по каравану охотно согласились за небольшую мзду взять в долю "кяфиров". Поскольку переговоры вел я, дю Бартасу так и не довелось узнать, что есть придется не только баранину, но и конину.

Все остались довольны - кроме брата Азиния. Бывший регент предпочел каждый вечер собирать в степи прошлогоднюю солому и варить в маленьком котелке нечто невообразимое из соленой рыбы.

И всем стало хорошо.

* * *

Котелок, деревянная ложка, пряный дух от слегка недоваренного риса...

- Бар-якши, Нагмат!

- Хоп, Адам-ага!

В этих пределах татарский я уже изучил. Даже дю Бартас уже неплохо отличает "хоп" от "йок". В остальном же приходится рассчитывать на мимику и труднопереводимое "твоя-моя".

К счастью, Нагмат, старший из наших сотрапезников, уже много лет ездит по степям и кое-как изъясняется по-русински. Вот уж не думал, что впервые за много лет именно так доведется заговорить на родном языке!

- Наши добрые хозяева чем-то удивлены, мой друг? Не возьметесь ли вы за труд узнать?

Удивлены? Скорее им весело. Младший, Муса, подмигивает, скаля белые зубы, Газиз, средний, посмеивается в редкую бородку.

- Нагмат, что случилось?

Старик качает головой, явно осуждая несдержанность своих спутников, но тоже не выдерживает - дребезжит от смеха.

- Э-э! Адам-ага нукер видел? Нукер приезжал после намаз? Ах, да! Ближе к вечеру караван действительно нагнал небольшой отряд. Они ехали со стороны Перекопа. Старший - в высокой шапке, с маленьким флажком на пике - о чем-то долго говорил с караван-баши.

- Нукер по степи айда! Нукер жинка искать. Жинка из Ор-капе убегать!

Пока он вновь дребезжит, новость можно пересказать шевалье. Дю Бартас чешет бородку, хмыкает.

А ведь и вправду смешно!

Смешно, когда "жинка" убегает из гарема самого Ор-бека. Да не куда-нибудь, а в степь, к волкам и разбойникам. А еще смешнее, когда ее поймают.

Ай, весело!

Впрочем, про то, как надрезают кожу под горлом, чтобы удобнее было свежевать беглянку, я переводить не решаюсь.

- А она, эта бедняжка, не может где-нибудь укрыться? - сочувственно вздыхает дю Бартас. - Бывают же на свете добрые люди!

Теперь смеются все трое - и старый Нагмат, и белозубый Муса, и бородатый Газиз.

- Твой друг, Адам-ага, веселый человек! Хорошо с веселым другом по степи ехать! Якши!

Шевалье действительно пошутил - и очень удачно. Спрятаться среди молодого ковыля негде. В каждом караване - старший, за каждой телегой - присмотр. А за голову бежавшей уже назначена награда, тем же, кто пожадничает или сердцем дрогнет и не выдаст, дорога одна - на кол. Сначала бревно вострят, затем задницей сажают, потом конями натягивают.

Якши!

А есть еще разбойники, и свои, и лихие запорожцы. Вон пальчики женские до сих пор в траве лежат - закопать забыли.

Плов почему-то начинает горчить.

Огонь в камине, бросив алый блик, Совсем по-зимнему пятная стены, Трепещет меж поленьев - злобный, пленный. И он к своей неволе не привык.

Умирающие угли костра, усталая гитара на коленях. Голос шевалье звучит негромко, глухо.

Во Франции - весна, и каждый куст Расцвел и пахнет трепетным апрелем. А здесь в апреле - сырость подземелья, Мир вымочен дождем, и нем, и пуст...

Лишь капель стук по черепицам крыши Звучит в ночи. И сердце бьется тише - Смерть кажется желаннейшим из благ...

Нет, не блеснуть мне вдохновенной одой:

Родник души забит глухой породой. ...И лишь рука сжимается в кулак.

Да, во Франции весна, а на берегах Парагвая уже осень. Дожди кончились, в бездонном небе ярко горит Южный Крест...

- Думал ли я еще год назад, дорогой де Гуаира, что буду встречать Пасху на чужбине! Увы!

И я не думал. И от того, что земля, лежащая за близким горизонтом, - моя забытая родина, почему-то не становится легче.

- А я ведь был женат, мой друг! Моя Элиза скончалась тоже весной, два года тому назад.

Странно, что он сказал об этом только сейчас. Наверно, очень не хотелось вспоминать.

- Не скрою, напоследок мы поссорились с нею, когда собрался я в войско славного принца Бофора. И с тех пор терзает меня печаль, ибо не пришлось принять мне последний вздох моей дорогой супруги. Не кинул я горсть земли на ее гроб, и даже не ведаю, что сталось с дочкой нашей. Жива ли? Говорят, проклятые испанцы осадили Руссильон, куда увезла ее моя тетка, баронесса дю Брасье...

Сочувствовать? Утешить? Из меня плохой утешитель. И я снова трогаю струны гитары.

...Пусть души их повенчает облако Южный Крест!

День - ночь, день - ночь, день - ночь, день - ночь. Скрип телег, тоскливое воловье мычание, конский топот, пряный запах плова...

- Если верить мессеру де Боплану, то скоро мы подъедем к весьма широкой реке. Никак не разберу надпись... Ньеппер?

- Днепр, шевалье...

* * *

День - ночь, день - ночь, день - ночь. Молодой ковыль, курганы с черными
идолами, коршуны в глубоком весеннем небе...

- А верно ли, сьер де Гуаира, что именно в сих местах проповедовал Андрей Апостол? И как раз тут, возле Борисфена, воссияли первые Святые земли скифской - великомученики Римма, Пимма и Инна?

- Вам виднее, отец Азиний.

* * *

День - ночь, день - ночь.

Горячее солнце, первая, еще робкая пыль, вздымающаяся из-под колес, яркие цветы среди изумрудной травы, темные силуэты всадников в лучах вечерней зари...

- Благодарю вас, сьер де Гуаира, но я прекрасно себя чувствую и без вашего общества!

- Как хотите, сьер Гарсиласио.

* * * День - ночь...

А потом появились чайки. Белые птицы парили над степью, недвижно распластав острые крылья. Повеяло свежим ветром.

- Ну, я же говорил, дорогой де Гуаира! Вот он, Ньеппер!

- Днепр, шевалье.

- А у Боплана написано "Ньеппер". Вот, первая страница:

"Река Борисфен, именуемая в просторечии Ньеппером"...

...Борисфен. Ньеппер. Днепр.

Переправу стерегли, и стерегли крепко. Два десятка всадников в мохнатых малахаях у пристани, еще столько же-у огороженного тыном куреня, над которым возвышалась сторожевая "фигура". Легкий, еле заметный дымок - факельщик замер возле смоляной бочки, готовый в любой миг известить весеннюю степь о внезапной беде.

Место называлось Кичкасы. Именно здесь находилась главная татарская переправа через древний Борисфен. Слева - заросшая лесом Хортица, справа - страшный Ненасытец, каменной грудью загородивший реку.

Обо всем этом мне бодро отрапортовал шевалье, не преминувший прибавить, что ширина переправы - три четверти лье, и главный ее недостаток - густые заросли камыша у противоположного берега.

У славного дю Бартаса оказалась и вправду отменная память. Однако всезнающий Боплан забыл добавить всего лишь одну мелочь. Здесь, у вытащенных на пологий берег паромов, - Татария. Там, на правом берегу, за зеленой стеной молодого камыша - Русь.

Я вернулся. Тридцать лет! Целых тридцать лет...

* * *

Первые возы привычно подкатили к парому, но тут случилась заминка. Крик, растерянная беготня возчиков, топот копыт, зеленая чалма караван-баши, мелькнувшая возле самой воды...

- Уж не казаки ли затеяли некую каверзу? - бодро предположил пикардиец. - Ибо мессер Боплан особо отмечает их привычку нападать на караваны.

Послышался испуганный писк. Брат Азиний истово крестился, надвинув малахай на самый нос.

Я привстал в стременах, но ничего не заметил. Легкая рябь на воде, белые чайки, молчаливая стена леса, подступавшая к самой воде...

Оставалось ждать, пока вернется Нагмат, а затем пытаться понять его обычное "твоя-моя".

Твоя-моя понимай мало-мало шибко однако. Но все-таки понимай, тем более причина всей этой суеты оказалась на диво простой.

Искали "жинку".

Как я понял, обычно телеги просто пересчитывались, дабы знать, какой "бакшиш" полагался с владельца каравана. Но Ор-бек не любил шутить. Виденные уже нами нукеры побывали и здесь, строго наказав проверять все повозки, да не вприглядку, а основательно: возчиков в сторону, тюки на землю, какие по-боле - развязать, а ежели надо - вспороть.

Отсюда и крик, и беготня, и зеленая чалма у парома.

- Бояться нечего, синьоры, - резюмировал я. - А в особенности вам, отец Азиний.

Попик потупил глаза и поспешил раствориться между повозок.

- Лет этак сорок назад, - задумчиво молвил дю Бартас, - Ее Величество Мария, королева-мать, изволила тайно покинуть некий замок. Для сего употреблена была ивовая корзина с плотной крышкой. Говорят, тяжела была старушка!

- Потом все это изобразил нидерландец Рубенс, - улыбнулся я. - Правда, корзину он лишь обозначил, поместив на заднем плане. Этим был весьма недоволен мессер Ришелье...

- Погодите! - перебил дю Бартас, всматриваясь в запрудившую берег толпу. - Неужели поймали?

Действительно, у паромов стоял крик. Малахаи суетились, в центре толпы образовался водоворот, кого-то кинули на землю, заломили руки...

- Но... Насколько я вижу, это не дама, - растерянно прокомментировал шевалье. - Не странно ли?..

- Монсеньор! Монсеньор! Ослиный вопль ударил в уши.

- Монсеньор! Он... Она... Они...

- Оне, - вздохнул я, поворачиваясь, дабы осуществить давнюю мечту - наградить благочестивого брата Азиния изрядным тумаком.

Повернулся - и тут же раздумал.

Раскрытый в ужасе рот, малахай, едва цепляющийся за лысый затылок, выпученные глаза...

- Монсеньор!

- Наш дурак вас что, за епископа принял? - хмыкнул пикардиец, но я отмахнулся.

- Что?!

Попик резко выдохнул, мотнул головой:

- Некая дева... В телеге под рядниной пребывающая... Они... Они... Синьор де ла Риверо! Синьор...

- Вы что-то поняли? - начал пораженный дю Бартас, но я уже соскакивал с коня, ругая себя последними словами вкупе с предпоследними и всеми прочими.

Но не только себя. Напрасно я считал брата Азиния самым большим дураком в нашей теплой компании.

Глаза! Мои глаза!

Протолкаться поближе оказалось мудрено.

"Некую деву" заслонял плотный ряд малахаев, и я даже не пытался ее разглядеть. Зато сьер еретик предстал во всей красе - скрученный веревками, в разорванном камзоле, с залитым кровью лицом.

Все еще не веря, я вслушивался в беглую скороговорку двух наших охранников, дышавших мне прямо в затылок. Левантийское наречие оказалось все же понятнее татарского. Вскоре я убедился, что прав - и насчет дурака, и по поводу зрения.