себя неважно: третьим партнером поручика Успенского оказался тот самый
пленный "краском", которого сам же поручик привел ко мне после боя.
Конечно, на войне можно ожидать всякого, но это было уже черезчур. Я
аккуратно сел на свободный ящик, расстегнул крючок шинели и начал считать
про себя до двадцати.
из-за стола, начав, вероятно, что-то понимать. Я вытащил наган из кобуры и
махнул им в сторону выхода. Ротный посмотрел на молчащего поручика
Успенского, улыбнулся и попросил напоследок стаканчик самогону. Я подождал
, покуда он допьет, и ткнул стволом ему в спину, чтоб не задерживался.
каждым шагом я все яснее понимал, что не смогу его расстрелять. После боя,
когда кровь бьет в висках, - другое дело. Да и того, что я видел утром,
мне было белее чем достаточно... Будто в крови выкупался. К тому же все
было по-дурацки с этим красным: накормили, напоили, посадили в преферанс
играть, а потом не дали доиграть и расстреляли. А держался он хорошо.
Наверное, не хуже, чем наши, которые попадали к "тем".
"Сальве", и мы, усевшись на завалинку, закурили. Он оказался сыном учителя
из-под Липецка. Учился в высшем начальном, не доучился и пошел воевать.
Против нас. Член их большевистской партии. Он спросил обо мне. Я ответил.
определенное удивление и, как мне показалось, облегчение. Ольга, во всяком
случае, сразу повеселела, а поручик Успенский принялся угощать меня
самогоном. Отказавшись пить, я занудно напомнил господам офицерам их
обязанности, велел позаботиться о прапорщике Мишрисе и предупредил
поручика Успенского, что за пленного тот отвечает головой. Затем я
прослушал в исполнении прапорщика Немно нечто вроде цыганской баллады про
то, как кто-то ехал с ярмарки, и ушел спать, заработав, вероятно,
репутацию сухаря и зануды.
половина нижних чинов в полной мере воздала дань Дионису в его таврической
ипостаси. Пришлось устраивать проверку с мытьем голов и шей, после чего
господа офицеры немного пришли в себя и занялись делом. Внешне теперь все
выглядело благопристойно, но я очень жалел, что нельзя тут же увести отряд
из Уйшуни куда-нибудь в степь и подержать его там под открытым небом,
покуда нервы у всех не успокоятся.
роты изнасиловали и убили девочку-татарку. Их поймали, когда они
закапывали труп за хатой, в которой квартировали. Я не стал дожидаться
следствия и суда, выстроил отряд на площади и заставил подлецов
признаться. Они не отпирались. Я вытащил револьвер и уложил их на месте
прямо перд строем.
день штабс-капитан Дьяков впервые в жизни наорал на меня и заявил, что
меня ждет суд. Я согласился и предложил лично подать рапорт командиру
корпуса.
пришел приказ возвращаться в Воинку. Перед отправлением я отозвал поручика
Успенского, который теперь был ротным, и посоветовал ему содрать с нашего
краснопузого его командирские нашивки и включить его в очередной транспорт
с пленными. Поручик заколебался, но я объяснил ему, что даже если мы
попросту отпустим господина красного командира, он не сможет добраться до
своих - Перекоп занят конницей Морозова, и любого подозрительного, да еще
без документов, попросту зарубят на месте. Это убедило поручика, и его
партнер по преферансу отправился в качестве рядового красного бойца по
джонкойской дороге.
транспорта разбежались, причем, большую часть поймать так и не удалось.
Мне показалось, что поручика эта весть даже порадовала.
следователю. Я рассказал все, как было, полковник покрутил головой и
пообещал мне, в лучшем случае, разжалование. Потом добавил, что за меня
заступаются офицеры роты, а юнкера-однокурсники тех, кого я шлепнул,
написали письмо командующему, в котором оправдывают мой поступок. Потом мы
вместе со следователем пошли к подполковнику Выграну, и тот, узнав, что я
чернецовец и участник Ледяного похода, глубокомысленно хмыкнул и отослал
обратно в отряд, оставшись наедине со следователем.
подполковника Выграну, который в тот же день отправлялся в район Ялты для
борьбы с красно-зелеными.
оставил в Воинке, отдав на хранение поручику Успенскому, и записей,
относящихся к этим неделям, у меня не осталось. Тогда, признаться, писать
у меня попросту не было настроения, а вот теперь жалею. Это были лихие
недели. Теперь уж и не вспомнить все по-порядку: засады, погони, когда они
гнались за нами, погони, когда все было наоборот, перестрелки в горных
ущельях и ночевки у костра. Одним словом, Майн Рид. Прапорщику Мишрису
определенно такая жизнь пришлась бы по душе.
офицеров заблуждение. Красно-зеленые вовсе не были связаны с командованием
Рачьей и Собачьей. Я и сам много слыхал про какой-то мифический
партизанский штаб во главе с чудо-богатырем Мокроусовым, но ни с чем
подобным нам сталкиваться не пришлось. Красно-белые были, в основном,
вульгарными дезертирами, которые прятались от мобилизации и жили грабежом.
Вели они себя нагло, пользуясь слабостью нашего тыла и чудовищной
продажностью господ интендантов. Правда, уже в марте красно-зеленых
прижали крепко, и они реже высрвывались из своих горных убежищ в долины.
проводников, и несколько раз мы крепко брали эту шантрапу за горло. Хотя
они умели огрызаться и, в конце концов, подстрелили из засады самого
подполковника Выграну, которого пришлось направить в госпиталь.
прибывающих к крымским берегам то ли с Тамани, то ли из Турции с грузом
оружия и огнеприпасов. Мы даже как-то две ночи простояли в засаде у
Профессорского уголка, но кроме греческой шхуны с контрабандными чулками и
прочей дамской ерундой, никого задержать не удалось. Затем нас послали
ловить какого-то капитана Макарова, который якобы служил адьютантом у
генерала Май-Маевского, а потом переметнулся к красно-зеленым. Капитана
Макарова мы поймать не смогли, да и, признаться, не очень верили в его
существование. Зато во время рейда прикончили знаменитого бандита Камова,
изловив его у Адым-Чокрака, где находился штаб его "2-го Повстанческого
полка". За Камова мы получили личную благодарность Якова Александровича, а
Макарова было велено ловить дальше. С большим бы удовольствием я
поохотился бы за Орловым, но он притих и где-то скрывался.
купаться в море. Наш отряд был, в основном, офицерский, жили мы дружно, но
я скучал по своим и потому рад был услышать приказ о своем возвращении в
Воинку.
потерять свои штабс-капитанские погоны из-за двух мерзавцев. Но в Воинке
меня вызвали к какому-то незнакомому генералу, и тот сообщил, что мое дело
прекращено по личному распоряжению командующего, я восстанавливаюсь в
прежней должности и возвращаюсь в наш отряд.
принял роту от поручика Успенского, помирился со штабс-капитаном Дьяковым
и выслушал делегацию юнкеров, которые на этот раз лично выразили полную
поддержку моему поступку. Тем дело и закончилось. За те недели, пока я был
в отряде Выграну, у нас ничего особого не произошло. Мы стояли на той же
ферме в Воинке, и штабс-капитан Дьяков в меру возможностей проводил
обучение нашего пополнения. Нам прислали еще три десятка весьма
подозрительных пленных, от которых я бы на месте штабс-капитана попытался
все же как-нибудь избавиться. Но наш штабс-капитан на все мои, да и не
только мои, доводы отвечал, что в отряде нужен каждый штык. По этому
вопросу спорить с ним было бесполезно.
за эти недели изменилось очень многое. О назначении Барона главкомом
Вооруженных сил Юга России я узнал еще в отряде подполковника Выграну, но
тогда мы только удивились - нам было не до политических дискуссий.
Повторюсь - Барона мы совсем не знали, так как он воевал вначале у
Царицына, а затем сменил Май-Маевского. Впрочем, ежели боем у Токмака мы
обязаны его стратегическому таланту, то радоваться было нечему.
теперь переименован в Крымский. Всем нам, участникам зимней обороны, были
обещаны памятные медали, каковые нам выдали уже осенью. Впрочем, теперь
зиму вспоминали редко: в Крыму царила большая политика, а понаехавшие сюда
генералы могли бы организоваться в Отдельный Генеральский-батальон. Во
всяком случае, такого количества лампасов я никогда не видел ни до этого,
ни после.
скромные погоны с вытертым золотом затерялись в калейдоскопе петлиц и
нашивок новой гвардии - господ марковцев, алексеевцев, корниловцев и
дроздовцев.
что-то неладное.
Сертаков Виталий
Прозоров Александр
Буркатовский Сергей
Суворов Виктор
Посняков Андрей
Контровский Владимир