светило по-летнему ярко и жарко и бросало волнующие зайчики с помощью
больничных окон, в ветвях гомонили птицы, другие, которые, по-видимому, на
нынешний момент улетать совсем не собирались, и солнце сияло, и особенно
странно было видеть это тут, в обиталище скорбей и недугов. Ховен сурово
взглянул на это несвоевременное осеннее гульбище, в котором взбрыкивала и
смеялась природа, и вошел внутрь.
озадачило многообразие и разносторонность человеческих напастей. Двери во
все палаты, которые служили также и комнатами для проживания пациентов, были
распахнуты, и больные свободно гуляли по коридорам или находились в своих
палатах, все равно отлично видимые. Ховен видел людей коротких, с круглыми
лицами, бесформенными, скатанными в комок ушами, людей косоглазых и
беззубых, с маленьким носом и широкой переносицей, гидроцефалов и
микроцефалов с головами, как гигантские пузыри, наполненные жидкостью, или,
напротив, крошечными как кулачок, людей кривошеих и короткошеих, людей с
синдромом "лица свистящего человека", с глубоко запавшими косыми глазами и
очень маленьким ртом, людей с полностью заросшими веками, глухих и слепых,
добродушных и одинаковых, словно близнецы, страдающих болезнью Дауна,
клювоносых больных синдромом Рубинстайна-Тейби с огромными ноздрями, людей
низкорослых, с вывернутыми губами и куриной грудью, с большими уродливыми
ушными раковинами, людей с лицами застывшими словно гипсовый слепок или,
наоборот, судорожно гримасничающими под необъяснимым действием тика. Были
еще какие-то скрюченные, немые, но глядящие глазами, полными непередаваемой
тоски, и еще горбатые с длинными шеями и огромными черепами, передвигающиеся
толчками, и еще какие-то, и еще, но тут даже тренированная память Ховена
отказалась ему служить, и он принялся просто констатировать - вот еще урод,
потом такой же, но уже чуточку другой. Люди выглядывали из дверей, лежали на
кроватях под действием лекарств, ковыляли по коридорам, издавали
бессмысленные звуки, мочились, тупо, по-животному скалились, что должно было
означать улыбку, неподвижно, часами, просиживали на стульях, на кроватях и
на полу, ели - нечистоплотно и скверно, как могут только есть люди,
переставшие быть людьми. Ховен шел по коридорам. За весь свой путь по ним он
не встретил ни единой души из обслуживающего больницу медицинского
персонала, ни единой сестры в белом передничке и в аккуратном колпачке на
волосах, ни единого верзилы-санитара. Он шел по коридорам.
время она обреталась именно здесь, в этой клинике, безвылазно и не
показываясь на Буле. Ее отшельничество нисколько не смущало Ховена, оно было
ему даже на руку, неожиданность ее появления на грядущем Буле только сильнее
выбьет из колеи его противников. Не беда, что он не общался с нею много
веков. Они узнают друг друга, а Гутьеррес должно понравиться его
предложение. Ведь сколько времени она находиться в этом жутком склепе, ей
должна показаться приятною мысль, что он, Ахаз Ховен, нарочно прибыл сюда,
дабы вывести ее в мир и официально признать ее существование как члена Буле.
неотвязен. Путь Ховену преградила женщина. Это была странная женщина, и
Ховен, поначалу принявший ее за одну из пациенток, потом всмотрелся
повнимательнее. На ней было черное, без украшений, платье, а черная косынка
покрывала ее голову, оставляя открытым только лицо. Лицом-то она и
привлекала внимание. Оно было очень бледным, но не это приковывало взор.
Казалось, все безумие и сумасшедшая одержимость лечащихся в клинике были
сконцентрированы в этом лице, делая его черты резкими, выражение -
одухотворенно-страстным, как у кликуши. Особенно поражали ее глаза. Они были
белыми, горящими сумасшедшим огнем, но в то же время удивительно
провидящими. Это были глаза Кассандры. Ховен поежился, заглянув в них. С
обеих сторон к женщине льнули два уродливых идиота, оба без рук, и что-то
мычали, пуская желтые слюни.
- кивнула.
исполнен их одновременно, точно она была чревовещательницей. Она молча
повернулась, отшвырнув идиотов, и последовала куда-то напрямик, мимо кишащих
любопытными уродами палат. Возле одной он нагнал ее.
нее. Дальше шли в молчании. Миновали несколько лестниц, по последней начали
подниматься. Еще палаты, в них - сплошь морщинистые карлики. Еще лестница.
Поднялись по ней. Пришли. Дверь без таблички, черная, как безысходная тоска.
За ней открылась маленькая комнатушка. Вся она была загромождена разным
хламом, пыльным и бесцельным, в том числе банками с заспиртованными
зародышами. Первым побуждением всякого глянувшего на этот хлам становилось
то, что совсем не хочется приглядываться и выяснять, из каких мерзких
отбросов состоят эти груды и горы. Ховен был не исключением.
крепко обняла его и поцеловала взасос. Он отлепил ее от себя, убрал в
сторону и утер губы.
пришел.
тебя видеть. Я тебя ненавижу. Но мне дорого твое посещение.
Дело. Прыгаю. Черт.
дело?
оставаться. Эти люди, они убьют тебя, убьют твой разум. Пойдем со мной.
ведь?
мелкий проступок. Но все равно. Они покарали. Это было давно. Но все равно
ненавижу.
Помнишь ее? Ту, что тоже изгоняла тебя?
больше всего была похожа на безобразную ночную птицу. Белые глаза ее
сверкали так, что было больно смотреть в них.
Так какую же. Какую? Скажи.
Термасия. Мелайна.
Мелайна!
на них. Но там будет она, Мелайна, Хлоя. О, я пойду туда, герр Ховен. Можно,
я пойду туда?
изгнали с Горы.
будет.
Горе, когда меня. И тебя тоже там не было. Вы двое. Будете на Буле.
потом - они безумны и без тебя. Ты им более не надобна.
Подожди. Постой.
вдруг.
продолжать, если тебе так хочется.
приду.
угловатой головке.
ХОР