Чтение 19–й страницы книги ~Одиссей покидает Итаку~

"Эх, ребята, - думал он, обращаясь так к Антону и прочим его друзьям
и коллегам. - Вы-то своего добились, в вот как же мне теперь поверить в
ваш сверхразум, гуманизм, бескорыстие, порядочность? Рад бы, ей-богу рад,
но - как?.."

Антон догадался о его состоянии.

Он встал, будто король, объявляющий аудиенцию оконченной.

- Понимаю, осознать все сразу трудно и тебе... Отдыхай пока, а завтра
начнем разговаривать всерьез.

...Свет утра проник сквозь сомкнутые веки, и Наталья Андреевна с
усилием открыла глаза. Опять этот дождь на улице, толпы раздраженных
спещащих людей в метро и автобусе, этот бесконечный рабочий день.

А сон - длинный, яркий, необыкновенно подробный, ускользал.

Кажется, вот-вот сейчас все вспомнится, надо только сделать совсем
маленькое усилие.

Но чем старательнее она пыталась вспомнить хоть что-то, тем более
неопределенным, смутным и расплывчатым становилось то, что там, внутри
сна, казалось таким отчетливым и логичным.

Ну хоть бы какая-нибудь зацепка... Только бы вспомнить - это казалось
ей отчего-то очень важным.

Но одна за другой рвались тонкие нити, еще связывавшие сон с
реальностью, его яркая узорчатая ткань расползлась, превращаясь в серый
туман...

Только осталось ощущение, будто как-то все тем было связано с
Дмитрием, мичманом Димом. Древность какая, господи... А больше ничего.

Разве только непонятная фразе: "Мавр сделал свое дело. А ты?"

Да зачем стараться, вспоминать? Будто других забот нет. Мало ли что
приснится. Бывает такое, что потом весь день болит голова и кошки на
сердце скребут.

Она встала, накинула не плачи халат, включила свет в ванной,
автоматически, продолжая думать все о том же, принялась за привычные
утренние дела.

Причесавшись и нанеся не лицо легкую дневную раскраску, Наташа пошла
одеваться. И поймала себя на том, что делает это необыкновенно тщательно.
Словно собирается на свидание. Выбирает из того, что есть, самое лучшее.
Кстати, вспомнила услышанную на днях грустную шутку: "В наших условиях
шикарная женщина - это та, кто надевает под джинсы новые колготки".
Неужели сон вновь возродил в ней надежды на светлое будущее?

Наверняка девчонки в мастерской не преминут подколоть: "Ой, Наталья
Андреевна, ты не иначе как влюбилась! Ну и кто же, если не секрет? ...?
или ....? А может сам ....?"

Да в конце-то концов, а почему бы и нет? Пока еще, слава богу, не
самые худшие в институте мужчины оказывают ей недвусмысленные знаки
внимания. И не скрывают готовности разделить с ней постель. Как минимум...
И сказал бы кто, что ей мешает согласиться?

Непривычно долго она всматривалась в отражение в зеркале, будто
стараясь найти что-то необычное в своем облике. И ничего не нашла. В меру
интересная, неплохо сохранившаяся женщина тридцати с чем-то лет. Разве
только глаза слишком блестят? Пошла на кухню, развела в чашке кофе
покрепче, чем всегда. И пока пила, все не оставляла ее неясная тревога. В
памяти настойчиво крутились незнакомые цифры, похожие сочетанием на номер
телефона. Только чей?

На всякий случай она записала их - 284-39-55 - прямо на обложке
журнала с новым романом Пикуля.

Роман-то, по еще одной странной случайности, тоже о моряках,
крейсерах, сражениях, романтической любви и офицерской чести.

Она его читала до полуночи, так, может, потому и всплыл из глубин
подсознания именно Дмитрий?

А по "Маяку", наверняка, чтобы стимулировать трудящихся на очередные
победы, передавали настолько разухабисто-патриотические песни, что она с
раздражением выдернула шнур из розетки. Совсем это не соответствовало ее
настрою. Уж лучше бы "Лунную сонату" послушать...

Закончив скудный завтрак, вышла в прихожую, взяла а руки плащ с
вешалки. Постояла, словно не зная, что с ним делать, и вновь повесила на
крючок.

Вернувшись в комнату, торопливо стала перебирать книги в шкафу,
отыскала наконец на самой верхней полке бог знает когда, еще в замужние
времена, засунутую за второй ряд фотографию в узкой металлической рамке.

С тонированного сепией листа картона на нее смотрел, улыбаясь
иронически, слегка склонив голову, совсем молодой лейтенант, снятый на
корабле, среди надстроек, шлюпок, орудийных башен. Наверное, в тот день
был какой-то праздник, потому что на нем парадная форма при кортике и
белые перчатки в левой руке.

И она вдруг заметила - впервые - что вид-то у него здесь совсем не
лихой, а скорее невыносимо печальный. Будто храбрится мальчик, изо всех
сил старается показать, какой он мужественный и бравый, а глаза выдают.
Прямо просят: "Ну посмотри на меня внимательно! Ну догадайся же, как мне
без тебя плохо. Приезжай, или хоть напиши что-нибудь ласковое, хорошее..."

Как она сразу, еще тогда, этого не поняла и не услышала? Впрочем,
тогда ей было ведь не столько лет, как сейчас, и совсем другой жизненный
опыт...

Наталья Андреевна перевернула снимок. На обороте четким, почти
печатным шрифтом - строки из стихотворения:

Давай с тобой так и условимся,

Тогдашний я умер, бог с ним,

А с нынешним мной остановимся

И заново поговорим...

Ниже дата, название далекого портового города и корабля, где служил
Воронцов, размашистая подпись.

Последняя его фотография. Дмитрий прислал ее вместе с письмом, в
котором с отчаянной, но уже напрасной надеждой пытался изменить то, чего
изменить было уже нельзя.

Глядя на эту самую фотографию, она и написала показавшиеся ей тогда
очень остроумными слова о белых офицерских перчатках, при воспоминании о
которых стыдом вспыхнуло сейчас лицо. Почему-то тогда именно его
щеголеватый вид и эти самые перчатки особенно ее разозлили. На самом деле,
как она поняла сейчас, в глубине души и тогда ей была ясна, скажем так,
неэтичность ее поступка, и резкостью слов она пыталась заглушить,
выражаясь старинным стилем, "голос совести", переложить вину на него,
якобы не желающего войти в ее трудное положение...

Наталья Андреевна вздохнула и поставила фотографию на полку, лицом к
двери.

Выходя еще раз, оглянулась. "Вот и стой так. Хоть какой мужик в
доме".

Пожала плечами, удивляясь сама себе. И заспешила.

До работы полтора часа, а ехать через весь город, и с пересадками.
Как бы не опоздать.

Торопясь, Наташа шла, почти бежала в сгущающейся перед входом в метро
толпе, невыспавшейся, раздраженной, норовящей наступить на ногу, столкнуть
в лужу, ударить под коленки узлом или чемоданом, обругать без повода.

А сверху все сыпал и сыпал мелкий, серый, нудный дождь.

Совсем как там.

Во сне...

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. НА ДАЛЕКОМ БЕРЕГУ

- Надеюсь, ты все же примешь правильное решение, - сказал Антон. - Но
в любом случае ты абсолютно свободен в выборе. - Он сидел на полукруглом
диванчике у окна и рассеянно перелистывал какую-то книгу в картонном, под
мрамор, переплете.

- Сначала скажи, а что все же с Натальей? - спросил Воронцов. Он с
удивлением отметил, что не испытывает больше вчерашнего раздражения и
злости. Как будто ничего и не было, и просто встретились они с Антоном в
очередное свое сухумское утро.

- Абсолютно ничего, - пожал плечами Антон. - Проснется у себя дома,
может быть, со временем кое-что вспомнит, если сама этого сильно захочет.
А нет - так нет. Мы никому ничего не навязываем.

- Но она сказала, что хочет помнить...

- Это она тебе так сказала. А на самом деле она в этом совсем не была
уверена. Женщина, что ты хочешь... - И Антон развел руками с самой что ни
на есть естественной улыбкой. Ничуть не выходя из своего человеческого
образа. - Как спалось? - тут же, без связи с предыдущим, спросил он.

- Будто не знаешь...

- Для чего мне знать? Я не гувернантка. И в то, что меня не касается,
не лезу... без крайней необходимости.

- Пусть не гувернантка. А кто? Надзиратель? Вербовщик? Дьявол,
желающий приобрести очередную безгрешную душу?

- Безгрешную... - хмыкнул Антон. - Впрочем, по большому счету,
пожалуй, и так... Если же всерьез говорить, мы с тобой на сей момент
просто союзники.

- Интересное дело. Союзники... Против кого или в чему Не сочти за
труд пояснить.