Чтение 19–й страницы книги ~Холодные берега~

рука меньше болит.

Она улыбалась, а мне вдруг противно стало. Что же это, я для нее
лекарством послужил? Поднялся -- ноги и впрямь слушались, стал
одеваться.

-- Не сердись, Ильмар, -- сказала летунья. -- Злая я сейчас. Маркуса
упустила, планёр разбила. Перед Домом ответ держать...

-- Пошли со мной, -- сказал я. -- Выбираться вдвоем легче.

Хелен облизнула губы.

-- Ты иди, Ильмар-вор. И быстрее иди. Здесь пост есть, башня стоит
неподалеку.

-- Какая башня?

-- Наша башня, летунов. Погоду изучать, ветра. Карты там составляют,
чтобы летать над побережьем. Они планёр должны были увидеть, вышлют сюда
конный разъезд. Ты уходи на север, к Виго. Я не скажу, куда ты пошел.

Вот оно как.

Судьба у вора -- простая. Хватай да беги. О друзьях не думай, девиц
выбирай на час.

-- И на том спасибо, Хелен.

Кинжал я за пояс спрятал. Может я теперь и граф, только все одно --
Слова не знаю.

-- Удачи тебе, вор Ильмар.

-- Какой удачи, Ночная Ведьма?

-- Тебе теперь жизнь сохранить -- вот и вся удача. Забейся в щель, да
и живи тихонечко. Кинжал лучше выбрось в море, слишком вещь приметная.

-- Вор Ильмар подумает, -- сказал я.

Хелен улыбнулась мне с земли. Она по-прежнему лежала нагая, не
стесняясь... хотя чего уж теперь стесняться? Красивая, умная, и как
всегда -- не моя.

Отвернулся я, и захромал потихоньку на север, к Байону, к Виго. Ноги
еще слушались плохо.

Но все же Хелен была права -- разошлась кровь в жилах.

Испытанный, видно, способ.

Часть вторая.

Веселый Город.

Глава первая, в которой меня трижды называют дураком, а я и не спорю.

Осень -- она всюду осень. Даже на солнечной лузитанской земле. А уж в
веселом вольном городе Амстердаме -- тем более.

Холодно нынче. И дождь накрапывает, мелкий, противный. Две недели
прошло, как я с Печальных Островов удрал... из ленного своего владения
-- посмеемся-ка вместе. За полмесяца всю Державу с юга на север пересечь
-- занятие утомительное. Даже если превращенный в денежки железный
слиток позволил путешествовать с комфортом: в одежде торговца, на
быстрых дилижансах во втором, а то и в первом классе. И отсыпался я не
под кустом, не в притонах бандитских, а в хороших гостиницах, что нынче
вдоль дорог как грибы растут. Отъелся, даже раздобрел немного. В зеркало
посмотреть -- не жесткая грязная морда каторжника, а благообразный лик
мирного гражданина. Чем-то на священника похож. Надо будет запомнить для
случая.

Почему же я себя чувствую дурак дураком?

Вот сейчас, например, когда стою перед "Оленьим Рогом", охотничьим
ресторанчиком, который не только блюдами своими славен. Стою -- и пялюсь
на плакат, уже от дождей посеревший и разлохматившийся. Всю дорогу я эти
плакаты вижу, от самого Бордо, а все равно -- не могу мимо пройти.

На плакате -- в хорошей типографии сделанном, немалых денег стоящем,
-- два рисунка. Один -- угрюмый тощий мужик с лицом душегуба, с гладко
выскобленным подбородком. Над портретом написано "Ильмар-вор", но только
никто меня в этом уроде не узнает.

Дело-то в общем нехитрое, когда тонкости знаешь. Как перед тюремным
рисовальщиком усесться, как уголки рта опустить, щеки втянуть, брови
нахмурить, глаза сощурить. Все по чуть-чуть, а в итоге -- ничего
похожего. Рисовальщик, конечно, тоже все эти приемы знает, но он один, а
каторжников много, и каждого запечатлеть надо на случай побега, и у
каждого свои способы обмануть наметанный глаз. Прикрикнет рисовальщик
раз, другой, ты вроде и послушаешься, а все равно -- толку с такого
портрета нет.

Вот он я, стою перед плакатом, призывающим меня поймать, и обещающим
награду в тысячу стальных марок! Ну? Добрые граждане, кто первый?

Мимо все идут. Романским языком написано -- "Ильмар-вор". А перед
плакатом стоит вальяжный господин в дорогом плаще и сапогах мягкой кожи,
сразу видно -- из тех, что к высокородным вхож. Это в Байоне меня
схватили бы, едва лица сравнив. К счастью, не было тогда еще плакатов,
не успела Хелен, Ночная Ведьма, рассказать, кто с каторги бежал.

А вот второй рисунок -- первому не чета. Марк на нем как живой, и не
быстрой кистью усталого рисовальщика набросан, а опытным гравером
прорисован черточка в черточку. Недавний совсем портрет, мне сразу
видно. Когда мальчишка на этап попал, он еще ничуть повзрослеть не
успел. Одежонка, конечно, на портрете не та, хоть и не передаст гравюра,
несмотря на мастерство печатника, все богатство камзола, шитого золотой
и стальной нитью вперебивку. Блеск перстней драгоценных на тонкой кисти,
что эфес меча обхватывает, тоже лишь угадать можно. А от взгляда --
томно-усталого, повелевающего, на Печальных Островах одно только
упрямство и осталось.

Только все равно похож. Один в один.

Над портретом тоже надпись. "Маркус, младший принц Дома".

Аристократы бывшими не бывают, потому здесь этого слова нет. А
следовало бы, раз весь дом, от Владетеля нашего, Клавдия, до последнего
захудалого барона призывают схватить Маркуса, аристократа тринадцати лет
от роду, пусть младшего, но все же -- принца...

И ведь даже имя не сменил, паршивец! Марком и назывался. Имя обычное,
и то, что так принца зовут, никого не насторожило. Но все равно --
какова наглость!

-- Почему их до сих пор не схватили?

Я посмотрел на стоящего рядом. Вполне благополучный бюргер. Потому и
со мной заговорил, что решил -- ровня. С короткой бородкой, вроде моей,
что для маскировки отпущена, лицо вроде бы благопристойное, но дряблое,
жизнью пожеванное. На груди висит золоченая подковка магнита, с
прилипшими железными дробинками. Модное украшение, показушное. Может,
конечно, магнит на самом деле и не магнит, а простое золото, а то и
вовсе медяшка, к которой дробинки приклеены... дробинкам цена грош, а
вот подковка такая немало стоит.

-- И не говорите, уважаемый, -- согласился я. -- Безобразие. "Виновен
в тяжких преступлениях против Дома и общественного покоя. Доставить
только живым. Награда -- пятьдесят тысяч стальных марок, прощение всех
прежних грехов и дворянский чин от барона до графа, в зависимости от
изначального благородства ловца."

Гражданин даже облизнулся, и закивал.

-- Еще тысяча за каторжника, -- мечтательно сказал он. -- Всего,
значит, пятьдесят одна тысяча стальных...

Он будто невзначай коснулся подковки магнита, и стал перебирать
дробинки, отлепляя их и снова сажая на невидимую привязь. Значит,
настоящее украшение. А хозяин его -- позер, каких мало...

-- Каторжника можно мертвым, -- поддержал я. -- Все легче.

-- Не говорите, милый друг. Только где их теперь сыщешь?

Я вздохнул:

-- Да, любезный. А не знаете ли вы, вкусно ли кормят в этом
ресторане?

Бюргер скосил глаза на вывеску. Кивнул:

-- Вкусно. Но если в карманах звенит глухо, лучше мимо пройти.

-- Пожалуй, рискну, -- задумчиво произнес я. -- Успехов вам,
уважаемый. Если поймаете преступников -- позовите меня, помогу награду
нести.

Досада, обращенная на себя самого, требовала хотя бы такого выхода.
Гражданин заулыбался и кивнул:

-- Не премину. И прошу о той же любезности.

Довольный и моим, и своим остроумием, достойный житель вольного
города продолжил свой путь. А я и впрямь вошел в "Олений Рог". В
карманах у меня было не глухое золото, а звонкая сталь и серебро, цены
не пугали.

Впрочем, я сюда не есть пришел.

Зал в ресторанчике небольшой, зато во все стороны открываются двери
кабинетов. Туда не только еду могут подать, а еще и девочек-мальчиков.
Амстердам в этом отношении город очень либеральный, сюда даже из
Руссийского Ханства развлекаться ездят. Три молоденькие девицы как раз
танцевали посреди зала, на маленькой круглой эстраде. Только народ плохо
реагировал, время дневное, все кроме меня сюда на обед явились.
Чиновники-лихоимцы из ближнего порта, таможенники, даже офицер один
высокородный сидел в сторонке, прямой и важный, словно копье проглотил.
"Олений Рог" -- заведение уважаемое.

Тем у воров и ценится.

Подошел я к стойке бара, даже плаща не сняв, монетку бросил, на
бутыль с коньяком показал. Ресторанный вийнмайстер, которого всю жизнь
здесь помню, глаза поднял, да и захлопал ими.

Узнал.

-- Полный бокал "Реми", сказал я, садясь на высокий стул. -- Самого
старого "Реми", именно полный... А все остальное, как положено.