Чтение 19–й страницы книги ~Рукопись Бэрсара~

- Нашел забаву - на казнь смотреть! - проворчала Синар. - Сам, гляди,
без головы останешься!

- А ты что скажешь, Ирсал?

Он посопел, прошелся рукой по лицу.

- Твое право. Коли решил, так нечего тебе тут ночевать. Пошли. Ты,
тетка, не тревожься, может, он денек-другой у меня поживет.

- А, греховодник! Чую, вся беда от тебя!

Он усмехнулся.

- Не вся от меня, есть и от него малость.

Пасмурным утром мы вошли в Ирагские ворота. Хмуро двигался сквозь
ворота людской поток - ни разговоров, ни шуток - только слишком громко в
безмолвии скрипит под ногами снег. Опустив на глаза капюшон, мы с Ирсалом
брели за толпой мимо притихших домов, мимо пустых харчевен, мимо
безмолвных храмов.

Улица кончилась, я поднял глаза од грязного снега и увидел эшафот. Он
был как черный остров в зыбком море толпы, он зачеркивал площадь, он
осквернял город, он позорил мир.

Ирсал орудовал локтями; я шел за ним, нас молча толкали в ответ;
мелькнуло знакомое лицо - я, кажется, видел его на суде? - отстало,
спряталось среди толпы.

Только цепь стражников была впереди: красные лица, частокол пик - и
эшафот.

Я не мог на него глядеть. Бессильное бешенство: почему это есть?
Разбить, разметать, разогнать - и пусть такого не будет! Вот он, мой враг
- эта слепая сила, перемалывающая жизни ради чьих-то крохотных целей.
Опять мы лицом к лицу, и мне некуда деться. Но теперь я не убегу. Я буду
драться с ним, до последней капли крови, сдохну, но не признаю, что так и
должно быть...

- Ведут! Ведут! - загудело в толпе, она задвигалась, и я увидел
осужденных. Между двумя рядами солдат они двигались к эшафоту. Первою шла
Ваора. Нет, не шла. Ее волокли под руки два здоровенных попа, а следом
вторая пара тащила мужчину. Они исчезли за черною глыбой, а когда
появились на эшафоте, я ухватился за Ирсала. Не Ваора это была! Не могла
быт Ваорой эта старуха! Нечесаные космы скрывали ее лицо, и что-то вроде
надежды - а вдруг?

Их подвели к столбам и отпустили. Мужчина упал на колени, а она -
Ваора! - пошатнулась, но выпрямилась, мягким женственным движением убрала
волосы с лица. Четыре палача в суконных масках засуетились, привязывая их
к столбам.

Появился еще один, тучный, в доспехах, развернул свиток и стал,
надсаживаясь, что-то кричать. Я ничего не слышал. Я видел только лицо
Ваоры и ее распахнутые в муке глаза. Она искала кого-то в толпе, и я,
рванувшись, стащил капюшон. Заметила ли она движение или просто увидела
меня, но глаза ее остановились на мне, и губы дрогнули, словно в улыбке.

И я обо всем забыл. Набрал побольше воздуха в грудь и крикнул что
было мочи:

- Она жива, Ваора! Все наши живы! Скоро кеватцам конец!

Ирсал, ощерясь, схватил меня за руку и рванулся назад. Я успел
заметить, как стража ударилась в отвердевшее тело толпы. Мы бежали по
площади; толпа расступилась перед нами и стеною смыкалась следом, и я нес
с собою, как драгоценность, память о том, как знакомым грозовым светом
загорелись глаза Ваоры и взметнулась губа, открывая острые зубки.

В воротах стражников не было - видно тоже смотрели на казнь, мы
выбрались благополучно. Ирсал попетлял для порядка и привел меня в тот же
сарай.

Спасибо Ирсалу, он так и молчал всю дорогу. Я не мог бы с ним
говорить. Ненависть оглушила меня, удушающая бессильная злоба. Я ничего не
могу. Этот мир так же гнусен, как мой, так же подл и жесток. Почему я
вообразил, что смогу в нем что-нибудь сделать? Как ни крои историю, но
людей нельзя изменить. Эти гнусные, подлые твари...

А потом меня отпустило. Я почувствовал боль в руке и увидел кровь на
повязке. И уже ненависть, а печаль...

Рядом тихо сопел Ирсал, я покосился, ожидая упреков, но лицо его было
добрым и грустным.

- Беда с тобой, парень, - сказал он совсем не сердито. - Ты, видать,
свою голову и в грош не ставишь.

Я не ответил.

- А все-таки порадовал ты ее...

И опять мы молчим. Я качаю проклятую руку и спокойные, ясные мысли...
Я здесь навсегда. Этот мир - теперь мой мир. Я не хочу, чтобы в нем такое
творилось. Что я могу? Одинокий, беспомощный чужак, подозрительный и
поднадзорный. У Баруфа есть люди, есть деньги и есть оружие - а он пока
ничего не сумел. У меня есть только я, моя воля и мой мозг. А почему бы и
нет? Интересный эксперимент: превратить бессилие в силу.

- Ирсал, - сказал я, - а ведь акхон уже понял, что кто-то ему мешает.
Что теперь будет?

- Чего?

- Зачем бы ему спешить с казнью? Значит, уже понял, что не достанет
больше никого из тех, кто ему нужен.

- Д-да! - сказал Ирсал и утопил лицо в ладони. - Ты посиди, а? Я
быстро!

- Я с тобой.

- Это еще зачем?

- Надо.

Он покосился с сомнением, подумал - вдруг согласился.

И мы оказались в каком-то заброшенном доме. Особенно противный,
затхлый холод - и страх. Я слишком резко начал. Так круто, уже и не
отступить.

Дверь заскрипела длинно и печально, и появились двое. Одного я сразу
же узнал. Не то лицо и не те обстоятельства, чтобы его забыть.

Он прищурился в сумраке дома, поглядел на меня, на Ирсала, опять на
меня и сказал - как будто бы без угрозы:

- Хорошо ты блюдешь закон, брат Ирсал.

Ирсал побледнел.

- Это моя вина, - сказал я устало. - Я хотел тебя видеть.

- Зачем?

Я сказал - все так же устало. Я и правда очень устал.

- А мне-то что?

Голос был равнодушен, но лицо отвердело, и зрачки сошлись в колючие
точки.

- Я не знаю, как поступит акхон. Захочет сам докопаться - это
полбеды. А вот если попросит помощи у теакха...

- Ну, попросит.

- И ему не откажут!

- Да! Нынче в городе да солдатня кеватская! Народ-то, что пересохшая
солома - огня мимо не пронесешь. Смекаешь, брат Тилар! А у Охотника-то ты
что работал?

- Думал, - заметил, что он нахмурился и пояснил: - Мне передавали
сведения от лазутчиков. Надо было сложить одно с другим и прикинуть чего
ждать.

- И что, многих ты знал? - спросил он жадно.

- Зачем? Ни они меня, ни я их.

- Хитро! Ладно, гляну, как оно нам сладится. А ты чего с Охотником не
ушел?

- Не дошел бы, - сказал я неохотно. - В тюрьме пересидел.

Он опять оглядел меня, кивнул и обернулся к Ирсалу:

- Тебя, брат Ирсал, прощаю для первого раза. Иди, он при мне будет.

- Позволь поговорить с Ирсалом, брат.

- А кто тебе мешает? Говори!

А в глазах уже подозрение, и я не стал рисковать. Попросил только:

- Позаботиться о моих, брат. И ради бога, успокой мать, очень тебя
прошу!

Он кивнул, прижался щекой к моей щеке и поскорее ушел.

Странная началась у меня жизнь, романтическая до тоски. Гулкое
подземелье в развалинах старого храма, знобкая сырость и сырая темнота.
Только ночами я выходил глотнуть мороза, но и тогда за спиной торчала
безмолвная тень.

Два человека делили со мной неуют темницы. Первый - был сторож, он
носил мне еду и следил за огнем в очаге. Второй - тот самый человек, брат
Асаг, он приносил мне вести.

Правда, тогда я не замечал неудобств. Темнота дня и темнота ночи были
одинаково годны для работы, а ее мне хватало с лихвой. Я работал, как
черт, пытаясь обогнать время, и боялся, что уже безнадежно отстал. Плохо
была поставлена в Братстве разведка. Они знали все, что творилось в
предместьях, многое из того, что случалось в богатых кварталах, а за
пределами города - ничего. Словно глухая стена отделяла Братство от мира.

Я долго не мог втолковать Асагу, что же мне надо. Нет, он был вовсе
не глуп. Просто делил весь мир на "наше - не наше", а все, что "не наше",
было чуждо ему.

С Асагом все было непросто. Он слишком отвык от возражений, я здорово
рисковал всякий раз, когда спорил с ним.

Неизбежный риск - ведь я должен был стать с ним на равных, добиться,
чтобы ни одно мое слово не могло быть отвергнуто просто так. Ничего я ему
не спускал: ни насмешки, ни грубого слова; и когда мы орали друг на друга,
по лицу моего стража я видел, что жизнь моя не стоит гроша. Но я просто не
мог быть осторожным. Это было начало игры, и ему надлежало запомнить то,