Чтение 19–й страницы книги ~Князь Рус~

Соломон потрясенно вскинул руки:

-- Яхве! Благодарю тебя, ты указал, что мы не одиноки! Есть еще народ израильский, который спасся от истребления. Скажи мне, дочь моя, имя свои и имена твоих благословенных родителей, кои сумели создать такое чудо красоты и очарования!

Ис снова ощутила боль в груди. С трудом улыбнулась, чувствуя, как от лица отхлынула кровь.

-- Нет больше моего племени.

-- Что?

Крик его был страшен. За дверью послышался топот, створки распахнулись. Там стояли вооруженные топорами люди. Теперь их было втрое больше. Ис повелительно махнула рукой, а затем и Соломон, опомнившись, жестом велел закрыть дверь.

-- После великого бегства, -- сказала она тихо, -- наш народ некогда отыскал пустынное место. Но годы шли, столетия, и потом начали появляться кочевые народы. Обычно проходили мимо, ибо мы умели обороняться. У нас были крепкие крепости, воины сражались хорошо и умело. Не обижайся, ребе, но люди твоего племени вооружены намного хуже. Да и крепости здесь таковы, что на стены коза взберется.

Он покачал головой:

-- Мы здесь сотни и сотни лет. За это время никто не тревожил наш покой. Молодежь вовсе считает, что мы -- единственный народ на свете. А наши священные книги считает выдумкой. Вы первые, кто появился в этих землях после нас!

-- Прости, ребе. Но однажды кочевые орды не прошли мимо. Упорно осаждали наши крепости, гибли, но их было намного больше. Наш народ сражался, ребе! Отчаянно, до последней капли крови. И не один год. Но наш Новый Иерусалим и все наши грады в конце концов были разрушены, дома сожжены, а защитники погибли. Немногие уцелевшие были захвачены в плен. Мужчины, не желая быть рабами, убивали себя, женщины бросались с высоких стен. Я уцелела лишь потому, что меня придавило горящей кровлей. На спине и сейчас видны следы ожогов. Меня вытащили, связали и держали в подвале, пока не пришел какой-то их праздник. Тогда меня перевезли к реке, чтобы принести в жертву...

Ее плечи зябко передернулись. Голос старого Соломона был полон скорби и сострадания:

-- Дочь моя... Это пока что звери, а не люди. Их не осенила благодать Яхве, он ведет к царству божьему нас, не их. Забудь о них. Рассказывай, как ты стала... женщиной на царском коне?

Она улыбнулась сквозь слезы:

-- Когда меня готовились бросить в воду, раздались крики, шум. Я услышала лязг оружия. И тут как вихрь в толпу ворвался огромный сказочный великан на исполинском коне! Он разметал их, как ураган спелые колосья, его смех был подобен грому, он давил их конем, как медведь давит муравьиные кучи. Все разбегались в диком ужасе, и многие пали в реку. Я успела увидеть, как великан протянул ко мне руку, в следующее мгновение словно вихрь взметнул меня, я оказалась на бешено скачущем коне. Меня прижимало к широкой груди, где мощно и победно стучало огромное сердце. Вдогонку кричали, бряцали оружием, но я уже твердо знала, что мой спаситель либо бессмертный бог одного из племен, либо великий герой, которому уготовано великое будущее! Глава 27

Служанка поставила перед ними на подносе чаши с напитками, от вида которых у Ис защемило сердце. Такие же точно были и у ее народа.

-- Это был Рус, -- сказала она со вздохом. -- С ним был его брат Лех, такой же огромный и могучий. Они два дня отбивались от погони, водили ее по кругу, пока не встретили своего третьего брата, Чеха, самого старшего и самого мудрого. С той поры я жена Руса.

Он вскинул вопросительно брови:

-- Но я слышал, что князь акумов Рус... Что сталось с его старшими братьями?

-- Почему ты думаешь, что они погибли? -- ответила Ис. -- Нет, в двух неделях пути раньше была развилка. Три удобные дороги расходились, и они решили, что сами боги подсказывают разделение на три племени. Русу выпало идти этой дорогой.

Соломон ухватился за голову:

-- Яхве! Почему ты так жесток?

-- Жесток ли? -- спросила она. -- Все равно пришел бы один из братьев. Разве Лех не воевал бы эти земли? Или Чех?

Соломон со вздохом уронил руки на стол:

-- Прости, я не прав. У Руса есть ты.

-- Вряд ли это поможет, -- сказала она печально. -- Я знаю историю нашего народа. Когда мы, наши предки, пришли в землю Ханаанскую, разве не застали те земли занятыми? Разве мы не жгли дома, не убивали всех от мала до велика, не засыпали колодцы, не рубили виноградники, сады, не убивали всех, даже скот?.. Когда решалось: жить нам или им, то разве мы знали жалость?

Соломон молчал. Большие мудрые глаза были полны печали. Проговорил совсем тихо:

-- Приходят народы и уходят. По Симу все его потомство зовется семитами, по его сыну Ханаану назвался великий народ ханаанский, от которого ничего не осталось, от трех сыновей Ханаана: Элама, Ассура и Арама пошли великие народы -- эламиты, ассирийцы, арамейцы. Но и от них ничего не осталось, кроме грозных имен и памяти. Неужто такая судьба постигнет и народ израильский?

-- Что-нибудь известно о других?

Соломон развел руками:

-- Когда прибыли в эти земли, наше племя звалось еще пермошква. Земля оказалась достаточно дикой, чтобы многие захотели остаться жить здесь и строить государство Израиль. Да и не было сил идти дальше. Но самые сильные требовали идти дальше к северу. Наконец разделились, и непримиримые ушли дальше на север. Известно, что они в память о нашем родстве стали называться Пермью, а мы -- мошквой.

Ис спросила жадно:

-- Что-нибудь о них слышно?

Соломон покачал головой:

-- С той поры не слышали. Они ушли в куда более дикий край. Если не погибли... Я не думаю, что к ним тоже никто не доберется. Народы не сидят на месте! Но все же это будет намного позже, чем к нам.

Он вздохнул, вернувшись в реальный мир. Его дряблая ладонь ласково погладила ее по руке. Ис захотелось прижаться щекой к его шершавой ладони. Вошла служанка, улыбнулась робко, расставила на столе блюда с едой, в широкой вазе красиво стояли тонко нарезанные ломтики белого хлеба.

Соломон, когда ел хлеб, всмотрелся в надкусанный ломоть, торопливо взял нож, срезал краешек, бросил в корзинку. Перехватив удивленный взгляд Ис, слабо улыбнулся:

-- Зубы уже не те. Десны кровоточат.

Она задумчиво посмотрела на корзинку:

-- Да, я знаю, что наш закон запрещает употреблять мясо с кровью. И вообще все с кровью... Но у нас постепенно этот закон начали нарушать. Еще при моем деде. А при мне мужчины уже постоянно ели недожаренное мясо, да чтобы еще с кровью убитого животного...

Он смотрел на нее с жалостью, почти с ужасом:

-- Тогда понятно, почему Яхве так рассердился. Вы нарушили один из четырех основных законов нашего народа!.. Я не думаю, что варвары более кровожадны.

Она слабо усмехнулась:

-- Да? У скифов есть обычай пожирать сырую печень только что убитого врага. Или его мозг.

Соломон передернулся от отвращения:

-- Чудовищно! Надеюсь, дочь моя, ты себе такое не позволяла?

Она засмеялась:

-- Это обычай воинов! И только на поле брани. Противник еще не умер, когда ему вспарывают грудь, выдирают сердце и печень, жадно едят, обливаясь еще горячей кровью. Когда это делает и противник, когда это освящено их богами, ритуалами, когда есть объяснение, почему так надо, то, ребе, даже я перестала смотреть с отвращением.

Он сказал горестно:

-- Да, человек ко всему привыкает. В этом его падение... и его взлеты. Но как тебе, дочь, с этими варварами?

Она слабо улыбнулась:

-- Я понимаю, как это звучит ужасно... но мне у них даже нравится.

-- Так ли? -- спросил он печально. -- Не думаешь ли, что бегство к своему народу тебя бы спасло...

Сказал и осекся. Сам понял, что, если она так сделает, он принять ее не сможет. Ярость варваров не будет знать границ. Их оскорбленное самолюбие заставит бросить все силы, чтобы отомстить. Даже если им вернуть убежавшую Исфирь, как предлагала часть троянцев вернуть эллинам Елену, чтобы прекратить Троянскую войну, то все равно это Новый Иерусалим не спасет. Варвары в ярости сами изойдут кровью, но будут стремиться стереть с лица земли обидчиков. И сотрут.

Глаза Исфири были сочувствующими. Она все понимала. Ласково коснулась его руки тонкими пальцами со множеством золотых колец:

-- Ты не понял. Я здесь не страдаю.

-- Так ли?

-- Более того, я счастлива.

Его брови взлетели в удивлении.

-- Ты не обманываешь себя?

-- Нет, ребе. Я в самом деле нашла кров и защиту. А что варварство... Разве не нам велел Яхве нести свет в народы?

В его глазах было сомнение. Что может сделать жертва, которую спас от костра варвар и швырнул в шатер к своим женам?

Она как будто прочла его мысли. Или он, забывшись, сказал вслух. Повела плечами:

-- Где ты видишь жен? У него одна жена. Это я.

-- А... прости... ты меня ошеломила... А другие?

Исфирь призналась:

-- Конечно, так сразу нравы не меняются. Разве не было у наших патриархов по нескольку жен? У мудрого Соломона, к примеру, несколько сот... Не знаю, как сейчас у вас... Его жены... если и были, то не последовали за ним. Или он оставил их сам, не желая подвергать опасностям. Из всех женщин он знает только меня! И только со мной обсуждает, как поступать с племенем, советуется, что делать завтра, как поступить с тем или другим нарушившим законы или обычаи...

Из внутренней комнатки прибежала, звонко стуча сандалиями, крохотная девчушка. У нее были длинные черные волосы, перевитые на лбу шелковой лентой, нарядное платьице. Она остановилась посреди комнаты, в удивлении широко распахнула глаза:

-- Какая красивая!

Ис засмеялась, восторг ребенка был неподдельным, а Соломон притворно нахмурился:

-- Брысь! Почему она не должна быть красивой?

-- Она ж царица варваров, -- прошептала девчушка. В больших черных глазах метнулся страх, снова исчез, сменившись любопытством. -- С огромным топором и большими, как у волка, зубами..

Ис засмеялась, показала зубы и страшно пощелкала ими. Девчушка с радостным визгом бросилась к деду, зарылась лицом в его колени.

-- Циля, -- сказал Соломон строго, -- это царица скифов, ее зовут Исфирь. Она тебя не съест. Когда-то очень давно прекрасная Исфирь спасла народ израильский от полного истребления. Это было во времена персидского царя Ксеркса...

Он тяжело вздохнул, умолк. Девчушка повернула голову, глядя на Исфирь одним любопытным глазом, как испуганная птица. Прошептала тихохонько:

-- Дедушка, расскажи мне про Исфирь.

Соломон взглянул на Исфирь, коротко усмехнулся:

-- В другой раз.

-- Дедушка, расскажи!

Он погладил ее по голове, сказал ласково:

-- В другой раз... Но если хочешь, я расскажу тебе о Юдифи. Ее история короче.

Капризный ребенок тут же потребовал:

-- А кто такая Юдифь? Расскажи!

Соломон снова посмотрел на Исфирь, сказал ласково:

-- Если так хочешь, то это была очень-очень красивая женщина. Такая же красивая, как наша гостья Исфирь. Когда полководец ассирийского царя Навуходоносора по имени Олоферн осаждал город Ветилуй, был в нашей Иудее такой славный город, то в Ветилуе иссякли запасы воды. Подумывали уже о скорой гибели. Тогда Юдифь надела лучшие одежды, взяла корзинку с едой и отправилась к Олоферну. Ему сказала, что не любит город, впавший в грех, хочет, чтобы его разрушили, а самому Олоферну укажет момент, когда город готов будет пасть. Обрадованный Олоферн оказывает ей пышный прием, а она остается в его стане, питаясь принесенной с собой едой, а но ночам выходя в долину для омовения и молитвы. Ассирийцы к этому привыкли и не мешали ей. На четвертый день, точнее -- ночь, когда опьяневший Олоферн заснул на их общем ложе, Юдифь отрубает ему голову его же мечом, прячет в корзинку и в обычное время молитвы уходит в долину, а затем проникает в свой город. Утром в стане ассирийцев начинается паника, когда увидели на вражеской стене отрубленную голову своего лучшего полководца. Воспользовавшись их смятением, ополчение, в котором воинов почти не было, гнало ассирийцев до самого Дамаска!

Глазенки ребенка счастливо блестели, словно ей рассказывали волшебную сказку про ласковых и веселых зверюшек. Исфирь опустила голову. Она понимала, почему Соломон выбрал для рассказа ребенку именно этот случай.

-- Я не знаю, как поступить правильно, -- ответила она печально. -- Я сейчас уже принадлежу к двум народам...

Соломон смотрел вопросительно. Она опустила ладонь на свой чуть-чуть округлившийся живот. Брови Соломона взлетели. Она кивнула, отвечая на немой вопрос.

Соломон спросил с надеждой:

-- Ты не сможешь нам помочь?

-- Я хочу помочь, -- ответила она страстно. -- Но не хочу вредить и скифам! Это тоже мой народ. И потому, что мой ребенок тоже будет наполовину скифом...

-- У нас дети считаются только по матери, -- напомнил Соломон.

-- Но разве я могу забыть, что это ребенок Руса? Да и люблю я этих варваров. Они простые и честные! Мне нравятся их песни, их пляски, их веселье и юмор, их удаль и отчаянная жажда жизни. Они вошли в мою жизнь, я не могу помогать их уничтожению.

Соломон сказал невесело:

-- Но ведь выбора нет. Либо мы, либо они.

-- Да, -- ответила она тоскливо. -- Но я не хочу делать этот выбор.

Снаружи донесся гул голосов. Кричали люди, ржали кони. Исфирь поднялась, вопросительно смотрела на ребе. Тот отодвинул маленькую Цилю, Исфирь помогла ему встать, и оба подошли к окну.

По улочке с криками бежал к воротам народ. У многих в руках были топоры, косы, цепы для молотьбы. Ис ощутила недобрый холодок в груди.

За всадниками уже не пыль клубилась, а взлетали черные комья земли, похожие на вспугнутых ворон. Земля жирная, палку воткни -- утром дерево вырастет. За эти дни покоя скот взыграл, округлился. Вчерашние скелеты, коровы с мычанием гонялись друг за другом, бодались, взбрыкивали.

Обойдя град, передовой отряд за несколько верст к северу наткнулся еще на малую весь. Сразу же тихое место наполнилось ревом, криком. Некоторые иудеи пытались спастись, бросались во все стороны, другие же, уже наслышавшись о страшном народе, призванном истребить народ Израиля, становились на колени и закрывали лицо руками, третьи падали на землю, но острые копья и топоры доставали их и там. Лютый звериный крик "Слава!" звучал как рев огромного льва, и люди цепенели от ужаса, кровь застывала в жилах, и смерть казалась избавлением.

На этот раз, мстя за сопротивление, вырезали всех. Уже зная, что многие прячутся в подполах, с хохотом бросали туда горящие факелы, огромные камни. Рус проскочил горящую весь; взобрался на холм, долго всматривался с вершинки. Когда вдали показался скачущий всадник, с облегчением перевел дух, пустил коня навстречу.

Конь под Совой хрипел и шатался. С удил падали желтые клочья пены. Не доезжая до Руса, он почти сполз по конскому боку, стоял держась за седло. Примчался Буська, поднес баклажку с водой. Сова жадно пил, расплескивал воду, закашлялся, выплевывая серые комья грязи.

Рус нетерпеливо переступал, но сдерживался. Наконец Сова оторвался от ковша, прохрипел:

-- Взяли все веси!.. Вся долина дальше чиста. Лес... рощами. Можно бы идти дальше. Иудеям ждать помощи неоткуда.

-- Ты далеко смотрел?

-- Еще не все вернулись, -- прошептал Сова. -- Я на всякий случай послал еще десяток дальше... Но и так видно, что там нигде народу нет. А если и есть где-то еще иудеи, что было бы чудом, что они так далеко, что прийти сюда уже не смогут. Либо придут слишком поздно.

-- Иди отдохни и отоспись, -- предложил Рус. -- Сегодня мы много сделали. А град возьмем завтра.

Сова вяло отмахнулся:

-- В могилах отоспимся. Мне сейчас ковш вина да кус жареного мяса -- и я снова готов ночь без сна. Или пусть Корнило сделает горячего зверодрала. Я раз однажды хлебнул -- две ночи не спал, на стенку лез.

Ис все не возвращалась, и Рус весь день метался по сожженным весям, бдил за боеспособностью. Нет ничего хуже, когда пускаются в грабеж. Тогда победителей бери голыми руками. Это уже не войско, а кучки разбойников, которым не до сражения.

Иногда ловил на себе вопросительный взгляд Буськи, зло отворачивал голову. Наконец прорычал:

-- Пленных собрали?

-- Сова сгоняет. Уже на дорогу выгнал.

Запад небесного купола раскалился, вслед за багровым шаром сползали потеки лавы, облака зловеще тлели, слегка прикрытые сверху пеплом, но с красными углями снизу, солнцу до виднокрая оставалось два конских корпуса.

На багровой под лучами заходящего солнца дороге толпились оборванные избитые люди. Всадники подгоняли еще новых, иных приводили с веревками на шеях.

Рус повернул к ним коня, но когда подскакал, Сова уже рявкнул что-то злое, его понимали без перевода, и толпа послушно потекла по красной дороге навстречу пугающе красному небу.

-- Всех собрал? -- крикнул Рус.

-- Всех, -- ответил Сова, скаля зубы, -- кого взяли с оружием. А осталось до бесовой матери тех, кто уцелел как-то и от развалин ни на шаг. Надо таких попытать еще, вдруг где золотишко зарыто!

Солнце почти касалось черного края земли. Рус хмурился, на дороге не видно иудеев с его тремя растяпами. Сова злился откровенно, пинал пленников, тыкал в спины тупым концом копья, орал люто. На середине дороге остановился, вот условный камень, оглянулся на Руса:

-- Что будем делать, княже?

Рус указал на багровый распухший шар. Он неудержимо сползал, не в силах удержаться на стене гладкого купола. До земли осталось не больше трех пальцев, когда черный край воспламенился от жара, заискрился, затем потек багровым огнем, даже просел от тяжести, готовясь принять такой же расплавленный слиток бронзы. Нет, железо, из которого у него на голове шолом, надежная шапка -- вчера пятеро дружинников били бронзовыми топорами, палицами и метали в нее ножи, но там остались лишь едва заметные царапины.

-- Если не придут, этих под нож...

Он умолк на полуслове. Глава 28

Ворота распахнулись, оттуда на полном скаку выметнулись два всадника. Завидев Руса, отчаянно махали руками. Рус, хмурый, надменно выпрямился, застыл в подобающей неподвижности.

Первым подскакал уже знакомый им иудей по имени Нахим. Он плюхался на спине лошади как мешок с овсом, голова подскакивала, лицо болезненно кривилось. Другой всадник показался Русу намного опаснее, но он держался позади Нахима, вслушивался в звуки чужого языка, ненавидяще прожигал Руса взглядом черных и блестящих, как спины жуков, глаз.

-- Доблестный князь, -- сказал Нахим сипло, -- мы не успели собрать твоих воинов. По вине стражи жителям позволили разобрать их по домам...

-- Что? -- взревел Рус. -- Почему?

-- Один был сильно ранен, -- заторопился Нахим. -- Даже безоружный, он убил четверых, троим сломал руки. Его взяли, только истекающего кровью. Наши лекари все равно его лечат, ибо раненый -- это прежде всего раненый, а враг -- потом. А двух под стражей сперва отвели в места, где их покормили...

-- Ах, их еще и кормили? -- воскликнул Рус свирепо.

-- Таковы наши законы...

-- Плевал я на ваши законы, -- бросил Рус грубо. -- Когда я их получу обратно, то их распнут так, чтобы видели все. Дабы помнили, что умирать надлежит с оружием в руках! Как завещано нам богами. Когда их доставят?

Нахим оглянулся:

-- С минуты на минуту! Умоляю, смени гнев на милость. Не убивай своих несчастных пленников. Это не добавит тебе славы.

Рус оглянулся. Сова уже поставил двоих на колени в дорожную пыль, вытащил меч. Пленники покорно склонили головы. Оба шептали молитвы.

-- Жалкий народ, -- пробурчал Рус. Он досмотрел на небо, из-за черного края выглядывало багровое полушарие, но было видно, как неотвратимо уменьшается, продавливается в незримую смертным бездну. -- Я собрал ваших пятьдесят душ, а вы троих не доставите вовремя!.. Что за племя?

Он помахал Сове. Тот задержал над головой меч, смотрел исподлобья. Рус крикнул:

-- Пусть идут.

-- Без обмена? -- не понял Сова.

Рус повернулся к Нахиму, тот смотрел непонимающе. Второй иудей стискивал челюсти так, что желваки едва не прорывали сухую кожу. Рус слышал как он дышит тяжело и часто, будто вот-вот бросится на захватчиков.

-- Слушай, -- сказал Рус веско, -- мы отдаем ваших людей сейчас. А вы, когда соберете наших, приведите их сюда и просто отпустите. А то и вытолкайте в шею из ворот.

Нахим оглянулся на далекую толпу соплеменников, повернулся к Русу:

-- Ты доверяешь?

-- Ну а как же?

-- А ежели...

Рус сказал зло:

-- Тогда бесчестье упадет на ваши головы.

Второй всадник что-то горячо зашептал в спину Нахиму. Рус хищно улыбнулся, показал белые острые зубы опасного зверя. Нахим, не слушая второго, всматривался в надменное лицо молодого вождя варваров.

-- Мы доставим их сразу же, -- сказал он торопливо. -- Клянусь своей жизнью.

-- Что мне твоя жизнь, -- сказал Рус презрительно.

Он повернул коня, а за ним повернули и его спутники. Пленники бросились, топча один другого от счастья и страха, к Нахиму. Он выхватил нож, неуклюже резал веревки, морщился, приговаривал:

-- Все, все... Беда кончилась. Они напали внезапно, мы будем умнее.