сердце и прочие внутренности. Или это его пот замерз так, что свернулся в
шарики размером с голубиное яйцо.
с камнем было сделано здесь. Тебе бы его в нос вдеть!
выступал из отвесной стены. Идти приходилось боком, прижимаясь животом к
стене, но и так Томас чувствовал за спиной бездонную пропасть, ноги
становились ватными, а пальцы отказывались хвататься за неровности.
Я ж говорил, не бывает вечных дорог...
видите ли. Да лучше бы сто тысяч раз неправ, но чтоб дорога как дорога.
как быстро разогрелся, прямо от ледяной глыбы в пар, еще чуть -- и
сплавится в литую железную болванку. А калика все идет, дикарь в звериной
шкуре, никто не может заставить его скинуть эту волчовку. И волосы
отросли, красной волной закрывают плечи...
донесся из-за тридевяти земель, но оказалось, что калика остановился в
трех шагах впереди. Зеленые глаза смотрели сочувствующе.
уставать начинаю.
порозовело. Дышит проклятый язычник так же ровно, но посмотрел на него,
рыцаря-крестоносца, и тут же сел под каменной стеной, подпер плечами, чтоб
не упала. Томас, сдерживая стон, осторожно опустился на другом конце
площадки, стараясь сделать это легко как бабочка, но загремело железом,
будто с вершины горы сбросили баллисту.
пот стекал широкой полосой, щекотал шею, промочил вязаную рубашку под
доспехами, а когда Томас украдкой посмотрел вниз, на камне из-под него
вытекала теплая лужа. С яростью поглядел на Олега, поклялся свирепо, что
если этот гнусный колдун сострит по этому поводу, то вот-те крест, он тут
же поднимется и отправится в преисподнюю сам, без всяких попутчиков.
него взглянуло настолько измученное лицо, что хоть сейчас в святые, что
занимаются умерщвлением плоти.
за торжество красоты! Сколько уже городов сожгли...
рассудительно,-- что вера Христа всякую красоту телесную в грязь топчет.
Еще и плюет сверху. Уроды и неумытые для вашей религии самые лучшие люди.
заиграла, когда ей дали флейту! Понимаешь, с первого же раза заиграла!..
Другому хоть кол на голове теши, а эта сразу... А если бы малость
поучилась, то вовсе бы лучшего музыканта на белом свете не было бы. И мир
стал бы другим, ибо искусство улучшает мир, облагораживает.
видно! Разозлилась, выбросила флейту вовсе... Ее потом подобрал Марсий.
Играл намного хуже, но все равно на это время прекращались войны, ворье
забывало красть, а мужья меньше лупили жен. А если бы играла она?
небесах. Да и сама знала, к несчастью. Из-за этого даже рожать не
решилась. Да что там рожать, вовсе осталась яловой.
к другу. Как переживает за человечество!
яловая, как ты говоришь.
перевернул! А эта все безукоризненность берегла. И добереглась. Хоть краше
не было, но говорили о других, восхищались другими. Сам знаешь, яблочным
цветом любуемся по весне, но ждем яблок... Она сильнее самого Ареса, но
славили других... Так и прожила пустоцветом. То бишь, девственницей.
калика. Волосы на затылке начали приподниматься -- Так детей... гм... и не
было?
улещивал! Эх... сколько будешь сидеть? Скалу просидишь.
оказался на ногах, изогнувшись в спине как гадкая кошка, что помощница
черта, подхватил посох и побрел себе, страждущий за человечество. Томас
поспешно поднялся, сперва на четвереньки, чуть было не пошел в этой позе
-- совсем не позор для рыцаря ходить как лев,-- но руки больно коротки, а
зад высоковат, тоже подхватил меч, щит не снимал, и снова скала поплыла
справа, а каменная тропка пошла круто вздыматься выше и выше.
Томас сказал, не сдержавшись:
зовется остроумием на лестнице.
сплоховал. Сдуру подарил ей свой браслет с левой руки! Мол, на ее тонкий
стан. Она одела вместо пояса, гордилась. А потом сообразила, что ежели
забрюхатеть -- какой там браслет, разве что обруч для бочки подойдет...
каплями его пота, как дерево грибами, гранитная стена. Он прижимался щекой
так, что обдирал кожу. Калику боялся и слушать, это хуже, чем опустить
голову и посмотреть вниз. Такие бездны раскрываются, что уже не оторопь
берет, руки-ноги немеют.
рассудительный голос.-- Эх, эта безрассудная молодость!.. Знать бы где
упасть, соломку бы подстелил. У подруг ни кожи, ни рожи, только и того,
что все сорок стерегли сад с молодильными яблоками...
кожи как раз исчезли наверху за краем. Карабкается, язычник проклятый,
гореть ему в огне, как муха по стене. Это ж какое племя вышло из того
сада, спросить при случае. Только не здесь, тут пошатнись -- враз
уподобишься гордым орлам, сложившим крылья. А пошатнешься точно, когда
ответит!
что сам дышит как Змей, что из поднебесья рухнул брюхом на эти скалы.
Невольно вспомнилось раннее детство, когда он с отцом зимой шел через
перевал. Ему тогда было лет восемь, если не семь. Ночь застала в пути.
Легли прямо на снег. Он тогда скатал ком снега, положил под голову. Отец
увидел, пинком выбил из-под головы: "Не разнеживайся, сынок"! Теперь он
снова ощутил себя тем же изнеженным ребенком, ибо на взгляд калики,
оказывается, спать можно не только на камнях, не снимая доспехов, но и
стоя как конь, разве что прислонившись к скале, а то и вовсе на ходу.
выступы скал, держаться, идти, не плакать и не выть от усталости и боли в
растертых подошвах. Впереди то расплывалось мутное пятно: серое посредине,
красное сверху, то исчезало. Наконец начало увеличиваться, словно калика
остановился, ждал. Томас вяло позвал:
Томас горстью смахнул пот, вытер лицо и глаза, а когда посмотрел на
калику, тот уже выглядел как никогда рельефным и четким, но...
всего на две головы выше, они однако были настолько широки, что каждый мог
бы загородить ворота в любом замке. Все трое в звериных шкурах, только
явно сшитых из туров, в руках по дубине из цельного ствола дерева, ноги
голые, но Томас разглядел какая толстая подошва у каждого, конь
позавидует, а жилы на ногах и руках выглядят как змеи, что нажрались и
лениво перекатываются под кожей.
мохнатый, но говорил великан так медленно, что Томас успел остыть и
вытащить свой двуручный меч.
странствующие рыцари!.. Тем тоже только бы удаль показать да силой
померяться. Но с нас ничего взять, заранее предупреждаю. Моя шкура вам
мала, да и железо моего друга... зачем?