Сядешь, Бог даст, снова на стол великий, будет у тебя с ними муки! Как бы
сии плесковичи повострее новогородчев не стали! Им только свово пискупа и
не хватат! Уж иная власть, почитай, вся в руках ихних! Тебе, княже,
татебное да княжую дань дадут, а боле ничего не проси!
один токмо град, подобно древним Афинам или граду Плесковскому, пристойно
есть имати правленье демократикус, сиречь народное, а великим -
единодержавие достоит, королевская либо цесарская власть. Ибо малые грады
не возмогут землю вкупе устроить, подобно тому как и Новый Город со
Плесковом немирны суть. И к сему потребно понуждение свыше, от цесаря,
дабы по всей земле - един глава, един закон судный!
Иван Акинфич (он больше всех не любил немчинов - новых возлюбленников
князя Александра). - А токмо вот чего прошать хочу: како о сем Гедимин
мыслит? Не то мы тута наобещаем, а окажет после... хозяина, вишь, не
спросили!
Александр нахмурился. Брови сошлись у переносья, потемнели глаза. Стал
чудно хорош княжеский лик (сам знал, что хорошеет в гневе, почему,
гневаясь, иногда любовался собой).
повинился Иван, низя глаза, - а только митрополит-от ныне в литовских
палестинах, сам знашь, княже! Могут и не пропустить!
А еще и эта вот грамота!
Федором, склонили головы, шевеля губами, стали честь про себя. Иван первый
оторвал глаза от грамоты, поднял чело, как-то разом вспотевшее, вынул
цветной плат, отер лоб. <Это что ж, - подумал, - эдак-то и с Ордою учнем
ратиться?>
мгновением пожалел даже, что показал ее Акинфичам. Не то что предатися
могут, а - возревнуют, что без их ведома заключил тайный ряд с Гедимином.
Жалеть, однако, было поздно. Федор Акинфич, в свой черед, дочел грамоту.
Пробормотал:
орденских в свой час!
кесарския земли, а все же и ему, как прочим, казалось, что все единако:
что из Помория, что из датской либо саксонской али иной какой стороны -
немчин он немчин и есть! Хоть бы и православную веру принял, а все не
свой! Вишь, Аристотелевы хитрости вспомнил, а что рек? И так и эдак
поворотить мочно! Однако договор с Гедимином - не их ли работа? Пото и
приблизил к себе князь! Ох, не подвели бы нас католики, да и сам Гедимин
Литовский!
и епископа ставити Плескову! Токмо одно спрошу: мы али Гедимин?
затея с епископом. Ежели, как молвят плесковичи, сам Гедимин тоже
поддерживает Арсения, то не его ли думою все сие створилось? И еще
поглядеть, кто стоит за спиною Гедиминовой? Нет ли здесь новых латинских
козней?
представил себе и лица вятшей псковской господы, и давешнюю толпу с
факелами на Великой, и радушие, царившее на вчерашнем пиру, данном
плесковичами своему князю... Было легко, хорошо было здесь после скитаний
по Литве, и хотелось этим людям, что так его любят и так ждут помочи от
него, оказать эту помочь широко, по-княжески, не думая о том, что
произойдет из того в грядущем. (Когда-то так же вот бросил Александр
разрешающее слово там, в Твери, где чернь громила Шевкала с дружиною.
Бросил, повелел... и вот сидит во Пскове, а Тверь сожжена и в развалинах!)
Ах, сладко, все равно сладко подчас и не думать ничего наперед! Вот они
сидят, толкуют, решают, опасаются предбудущего лукавства плесковичей. А
умри Гедимин, и что грамота сия? Или Узбек? Или Иван Московский? Или татар
поразит какая беда: мор, джут, рать неведомая? Сколь много решал
батюшка-покойник, а чем кончилось? Оба, и он, и старший брат Дмитрий, в
могиле, а ему, Александру, судьба пала бегать из веси в весь! О нынешнем
дне помыслите, воеводы! Вот нас встречают, кормят, дали угол и кров над
головой, встали за нас едва не против всей земли русской! Хранили нашу
казну и семьи наши честно и ныне призвали опять к себе! Что ж мы будем
боятися близких своих, заботно гадать о грядущем, коее то ли будет, то ли
еще и нет, а упустим нынешнее - светлую радость дня сего на ничто обратим!
Не прав ты, Иван, и ты, Захария, и ты, Онтипыч, не прав! Не все свершишь
злою думою да насилием! Да и безлепо нам отказать ныне плесковичам - ужель
вы, бояре мои, не набегалися по Литве?
десницу, утишая. Рек:
Церковь русская от того ся не умалит, а в споре с московитами лучше днесь
поддержать братью свою! И даже, быть может, князя Гедимина Литовского!
реках и цельбоносных источниках, укрытая зеленью густолиственных,
золото-багряных по осени буков, в зарослях орешника, дикой груши, берез и
мелких лесных яблонь, а выше, по холмам, в густой щетине хвойных лесов,
изобильная зверем, птицею, рыбой, плодородная и хлебородная, вся обжитая и
ласковая, с красивым, видным, громкоголосым народом - истинно обетованная
земля!
Епископы Луцка, Перемышля, Галича, Полоцка на второй год его пребывания в
здешнем краю поверили наконец, что новый митрополит уселся у них
нешуточно. Горцы в своих черно-белых одеяниях дарили ему меха рысей и
лисиц, оленина не сходила со стола слуг митрополичьих, хлеба был избыток,
хватало и на узорочье, и на благолепие, пристойное двору митрополита
русского. Уже не приходилось неволею радоватися дарам далекого московского
князя. Отстраивались новые палаты митрополичьего двора. На выездах
Феогноста ждали чудо-кони, запряженные в возок, обитый алой кожею и
отделанный серебром. Он справил себе новый саккос из бесценного греческого
аксамита, жемчужную митру с большим алмазом в навершии, зимнего ради хлада
просторный запашной вотол на куньем меху и шапку из черных соболей, у
торгаша-жидовина купил золотой потир древней киевской работы. Из
Константинополя везли ему, в обмен на дары здешней земли, вино и елей,
иконы и книги, многоценные ткани и узорную серебряную утварь для служб и
трапез. Уже и далекая владимирская земля, похоже, склонялась к признанию
совершившегося. Во всяком случае, нынешним летом Феогност смог с большою
пышностью рукоположить нового епископа в Тверь, Феодора, и затеять
пересылки с Новгородом, понеже избранный вечем из белого духовенства новый
новгородский архиепископ, Василий Калика, медлил приехать к нему на
поставление, ссылаясь на размирье с Литвой. (Хотя, как передавали, уже
вселился в палаты владычные и деятельно правил епархиею, строил каменные
стены в Детинце, собирал дани церковные и даже, не будучи сам поставлен,
рукополагал новых попов.) Феогност сам послал к Гедимину за охранною
грамотой, и наконец, уже зимой, митрополичьи слуги, Федорко и Степанко,
отправились в Новгород, призывая Василия Калику ехать ставиться на Волынь.
И новгородцы известили вскоре, что новый владыка не умедлит, выедет
тотчас, как только сойдут снега и обсохнут пути. Великий князь
владимирский Иван вестей не подавал, хотя и дани святительские и поминки
шли неукоснительно, да ему, верно, было и не до того. Летом 1330 года на
Владимирщине стояла сухмень, хлеб родил плохо, а на другой год, весной,
третьего мая, погорел весь Кремник: огорели новые церкви, погибли
княжеские хоромы, житничий двор, дворы великих бояр, даже прясла и костры
городовой стены обгорели и частью осыпались. Все пришлось рубить и
отстраивать наново.
пожаловал сарайского владыку, дав ему охранную грамоту. Зримым образом
дела церкви православной устраивались и там.
успешен в делах своих, но втайне, в душе, все более и более сознавал, что
возводит здание на песке. Галичу и Волыни угрожали ляхи. Гедимин был
пугающе непонятен. Католики наглели. Православные епископы Галича, Луцка и
Перемышля не могли противустати латинянам, как должно. Торговлю захватили
иноверцы: ломбардцы, немцы, ляхи, галицкие иудеи... Из Константинополя
доходили злые вести: император Андроник Третий нынче терпел поражения в
Болгарии, Ромейская держава разваливалась на глазах. Нечто неуправляемое,
нечто неподвластное уму было во всем, что окружало митрополита. Даже в
смиренной покорности селян на службах в соборе Богородицы было некое
пугающее безразличие. Все склоняло к тому, чтобы сидеть и ждать рокового,
как виделось уже, исхода. Но ни сидеть, ни ждать он не хотел. Слишком
навидался этого безлепого ожидания гибели у себя, в Византии. Не для того
он приехал на Русь, чтобы и здесь ведать одно лишь медленное умирание!
новгородский обманет и вовсе не поедет ставиться к нему. Смешное,
разумеется, опасение, и все же тревожное. Он посылал узнавать. Ему
повестили: едут, выехали из Нова Города на Рождество Предтечево, двадцать
Семенова Мария
Белов Вольф
Верещагин Олег
Роллинс Джеймс
Куликов Роман
Афанасьев Роман