Чтение 19–й страницы книги ~Железный король~

- Должно быть, стражники тоже хотят посмотреть на казнь.

- Я охотно поменялся бы с ними местами, - пробормотал Карл.

- Как так? Разве тебе не весело смотреть, как на костре поджаривают
крестного отца Изабеллы?

- Ах, я и забыл, что Молэ крестил нашу сестру, - все так же вполголоса
ответил Карл.

- По-моему, зрелище презабавное, - отозвался Людовик Наваррский.

- Людовик, замолчите, - приказал король, которого отвлекало шушуканье
сыновей.

Желая отделаться от чувства мучительной неловкости, молодой принц Карл
постарался направить свои мысли по более приятному руслу. И он стал думать о
своей жене Бланке, о чудесной улыбке своей Бланки, о прелестях Бланки, о ее
руках, которые легко лягут на его плечи и прогонят прочь, заставят позабыть
это страшное зрелище. Как она любит его, сколько счастья излучает вокруг.
Вот если бы только их двое детей не умерли совсем маленькими... Ничего, у
них еще будут дети, и тогда уже ничто не омрачит их жизнь... Очарование и
душевный, ничем не нарушаемый покой... Бланка сказала ему, что нынче вечером
пойдет посидеть с Маргаритой. Сейчас она, должно быть, уже вернулась домой.
Не забыла ли она захватить меховую накидку, взяла ли с собой достаточно
стражников?

Рев толпы прервал ход его мыслей, и Карл вздрогнул всем телом. Костер
наконец разгорелся. По приказу Алэна де Парейля лучники потушили факелы,
бросив их в мокрую траву, и теперь только пламя костра рассеивало мрак.

Первым огонь достиг приора Нормандии. Когда языки пламени лизнули его
ноги, он каким-то отчаянным движением подался назад, широко открыл рот,
надеясь вобрать побольше воздуха, такого желанного сейчас воздуха. Несмотря
на веревки, которые удерживали его у столба, он перегнулся чуть ли не вдвое;
от этого движения с головы свалилась бумажная митра, и зрители заметили
огромный белый рубец, шедший поперек багрового лица. Пламя плясало вокруг.
Потом приора Нормандии заволокло густой завесой дыма. Когда завеса
рассеялась, Жоффруа де Шарнэ был уже весь охвачен огнем, он вопил, он
задыхался, он рвался прочь от рокового столба, который зашатался у
основания. Великий магистр крикнул ему что-то, но рев толпы, желавшей
заглушить свой ужас, покрывал все звуки, и только пробравшиеся в первые ряды
разобрали слово "брат" и еще раз "брат".

Подручные палача, расталкивая народ, хлопотали вокруг костра - кто бегом
подносил поленья, кто ворошил уголья длинными железными крючьями.

Людовик Наваррский, обычно понимавший слова собеседника лишь спустя
некоторое время, спросил брата:

- Значит, ты говоришь, что видел в Нельской башне свет? И нахмурился,
словно какая-то докучливая мысль пришла ему в голову.

Ангерран де Мариньи невольно поднес ладонь к лицу, как бы желая защитить
глаза от ярких вспышек пламени.

- Чудесное зрелище вы уготовили нам, Ногарэ, подлинная картина
преисподней, - произнес Валуа. - Должно быть, о своей будущей жизни
задумались?

Гийом де Ногарэ ничего не ответил на шутку его высочества.

Костер разгорелся с новой силой, и Жоффруа де Шарнэ, приор Нормандии,
охваченный пламенем, уже напоминал обуглившийся ствол, который потрескивал в
огне, покрывался пузырями, обращаясь постепенно в пепел, рассыпаясь пеплом.

Многие женщины теряли сознание. Другие сломя голову бросались к берегу,
нагибались над протокой и даже не боролись с приступами рвоты, хотя король
сидел чуть ли не напротив. Толпа, охрипшая от крика, примолкла, и кое-кто
уже уверял, что совершится чудо, ибо ветер упорно дул все в том же
направлении и пламя еще не коснулось Великого магистра. Нет, неспроста его
так долго не берет огонь, неспроста костер с его стороны не желает гореть.

Но вдруг верхние поленья осели, и пламя, получив новую пищу, взмыло
вверх, к ногам Жака де Молэ.

- Наконец-то, - воскликнул Людовик Наваррский, - наконец-то и его взяло!

Вытянув и без того длинное лицо, напружив худую шею, он весь сотрясался в
приступе необъяснимого смеха, который неизменно нападал на него в самых,
казалось бы, трагических обстоятельствах.

На огромные холодные глаза Филиппа Красивого ни разу, даже сейчас, не
опустились веки.

Внезапно завесу пламени прорвал голос Великого магистра, и слова его были
обращены ко всем и к каждому и беспощадно разили каждого. И так неодолима
была сила этого голоса, что казалось, принадлежит он уже не человеку, а идет
из нездешнего мира. Жак де Молэ снова заговорил, как нынче утром, на паперти
собора Парижской Богоматери.

- Позор! Позор! - кричал он. - Вы все видите, что гибнут невинные. Позор
на всех вас! Господь Бог нас рассудит!

Коварный язык пламени подкрался к нему, опалил бороду, в мгновение ока
уничтожил бумажную митру, поджег седые волосы.

Толпа безмолвствовала в оцепенении. Людям казалось, что на их глазах жгут
безумного пророка.

Лицо Великого магистра, пожираемого пламенем, было повернуто к
королевской галерее. И громовой голос, сея страх, вещал:

- Папа Климент.., рыцарь Гийом де Ногарэ, король Филипп.., не пройдет и
года, как я призову вас на суд Божий и воздается вам справедливая кара!
Проклятие! Проклятие на ваш род до тринадцатого колена!..

Пламя закрыло ему рот и заглушило последний крик Великого магистра. И в
течение минуты, которая показалась зрителям нескончаемо долгой, он боролся
со смертью.

Наконец тело его, перегнувшись пополам, бессильно повисло на веревках.
Веревки лопнули. Великий магистр рухнул в бушующий огонь, и из багровых
языков пламени выступила поднятая рука. И пока не почернела, не обуглилась,
все еще с угрозой вздымалась к небесам.

Толпа, напуганная проклятиями тамплиера, не трогалась с места, и тяжелые
вздохи, неясный шепот выражали растерянность, тревожное ожидание. Всей своей
тяжестью навалились на людей ночь и ужас: мрак победил свет, падавший от
затухавшего костра.

Лучники расталкивали толпу, но никто не решался пойти домой.

- Ведь он не нас проклял, а короля, верно ведь? - вполголоса
переговаривались люди.

И все взоры невольно обращались к галерее. Король по-прежнему стоял у
балюстрады. Не отрываясь смотрел он на обуглившуюся руку Великого магистра,
которая чернела на фоне багрово-красных поленьев. Обугленная рука - вот и
все, что осталось от могущества и славы Великого магистра, все, что осталось
от знаменитого Ордена тамплиеров. Но недвижимая эта рука застыла в жесте,
предающем проклятию.

- Ну что, брат мой, - сказал его высочество Валуа, криво улыбнувшись, -
надеюсь, вы теперь довольны? Филипп Красивый обернулся на голос.

- Нет, брат мой, - ответил он. - Я недоволен. Я совершил ошибку.

Валуа напыжился от гордости - наконец-то пришел его час торжества над
братом.

- Да, я совершил ошибку, - продолжал король. - Я должен был приказать
вырвать им язык, а уж затем посылать их на костер.

И невозмутимо спокойный, как и всегда, король в сопровождении Ногарэ,
Мариньи и первого камергера удалился в свои покои.

Костер подернулся серым пеплом, только там и сям вспыхивали искорки и тут
же гасли. Галерею заволокло дымом, принесшим с собой удушливый запах жженого
человеческого мяса.

- Фу, как воняет, - сказал Людовик Наваррский. - Нет, право же, ужасно
воняет. Уйдем отсюда поскорее.

А юный принц Карл с тревогой думал, сумеет ли он в объятиях своей супруги
Бланки забыть все, что он видел.

Глава 9

НОЧНЫЕ ГРАБИТЕЛИ

Покинув гостеприимный кров Нельской башни, Готье и Филипп д'Онэ
нерешительно брели по скользкой грязи, напряженно вглядываясь в темноту.

Лодочник, доставивший их сюда, исчез, словно сквозь землю провалился.

- Я же тебе говорил. Этот старикашка мне сразу не понравился, - начал
Готье, - нельзя доверять первому встречному.

- Ты слишком щедро с ним расплатился, - возразил Филипп. - Просто
мошенник решил, что пора ему развлечься, и отправился смотреть на казнь.

- Дай-то Бог, чтоб оно так и было.

- А что же, по-твоему, еще может быть?

- Не знаю. Но чувствую, что все это не к добру. Старик сам вызвался нас
перевезти и всю дорогу плакался, что ничего не заработал с самого утра. А
когда ему велели подождать, взял да уехал.

- А что нам было делать? Ведь, кроме него, мы не нашли ни одного
перевозчика. Значит, выбирать не приходилось.

- Правильно, - согласился брат. - Только он слишком уж много задавал нам
вопросов.

Он замолк и прислушался, надеясь уловить стук весел в уключинах, но не
услышал ничего, кроме негромкого плеска волн да отдаленного гула толпы,
расходящейся по домам. Там, на Еврейском острове, который назавтра же
парижане перекрестят в остров Тамплиеров, потух костер, подернулись пеплом
угли. К едкому запаху дыма примешивался приторный запах речной воды.

- Ничего не поделаешь, придется идти пешком, - сказал Готье. - Хотя,
должно быть, увязнем по уши. Но, ей-богу, после такой ночи стоит пострадать.

Братья пошли вдоль стен Нельского отеля, поддерживая друг друга, чтобы не
поскользнуться и не упасть. Они по-прежнему зорко вглядывались в ночной
мрак, словно ища у него ответа. Перевозчика нигде не было видно.

- А я все думаю, откуда они у них? - вдруг произнес Филипп.

- Кто они?

- Кошели.