одеждах.
глинобитными стенами, из которых торчали ряды полусгнивших балок, летали
стаи голубей. Внизу, на площади перед воротами, шумел базар.
уме. Перед гостями предстал длинный, сухой и кривой, точно ствол абрикоса,
козлобородый старик в тяжелой, расшитой золотом одежде. Его худощавое
смуглое лицо показалось бы даже красивым, если бы он не задирал так высоко
свой нос, не кривил так спесиво губы, не выставлял так далеко подбородок.
Чванства у Оробы было хоть отбавляй. Он держался так, словно владел не
малым округом, а, по крайней мере, половиной белого света. Всем своим
видом он выражал не подобающее среднему вельможе блистательное величие, и
только иногда, когда взгляд его глубоких карих глаз падал на золотые
предметы и вообще на что-либо дорогое, лицо Оробы на миг утрачивало
горделивость и становилось хитрым, как у жадных и ловких проныр,
торговавших на рынке перед воротами его родового укрепления.
еще считался первым человеком Согдианы. Поэтому Ороба низко поклонился ему
и поцеловал край его одежды, тогда как раньше пал бы перед ахеменидом ниц.
Вахшунварта, хотя и не корчил из себя невесть кого, был познатней и
побогаче Оробы. Но сейчас не Ороба нуждался в Вахшунварте, а наоборот.
Поэтому наутакец ограничился тем, что лишь свысока кивнул бактрийцу. При
виде Спантамано его лицо выразило недоумение. Он брезгливо оглядел
потертые шкуры, в которые облачился потомок Сиавахша, и грубо спросил:
обрадовался тому, что Ороба унизил его врага, и встревожился: потомок
Сиавахша никому не прощал обид и однажды на пиру запустил кубок в голову
самого Дария. Неожиданная ссора могла внести раскол в среду согдийцев, а
Бесс нуждался в них сейчас. Но Спантамано, к удивлению сатрапа, даже не
поморщился.
В глазах его блеснула и погасла искорка. И Бесс вспомнил кота, играющего с
мышью. Ороба, услышав имя потомка Сиавахша, на миг смешался. Но сообразив,
что бояться нечего, он проворчал:
Смысл?
соседству. Их разделяли горы, через которые изголодавшиеся пенджикентцы
нередко ходили в набеги на юг.
расположились в городе. Воинов поселили за стеной у рынка. На этом Ороба
свое гостеприимство исчерпал. Бактрийцам и персам надлежало самим добывать
пропитание. Собственно, на тех пять тысяч человек, которые привели Бесс и
Вахшунварта, не хватило бы хлеба и у самого щедрого богача. Вахшунварта и
другие знатные бактрийцы не испытывали нужду, ибо привезли много зерна и
пригнали много скота. Хуже было положение Спантамано. Ему пришлось
отправить гонца за горы. Через несколько дней из Пенджикента явился отряд
его людей, ведущих огромное стадо быков; Ороба подозрительно на них
косился, - где эти голодранцы раздобыли столько скота, ведомо разве только
одному Анхраману. Две тысячи дахов Спантамано получили еду, зато персы
страдали от недостатка хлеба и мяса. Разъяренный Бесс разослал по городам
Согдианы грозные приказы, подкрепленные мечами его конных воителей. По
горным и степным дорогам потянулись в Наутаку отары овец и караваны с
маслом, зерном, вином и плодами.
поселениям Согдианы. Бесс готовился к битве и стягивал силы в одно место.
Скоро в тесном оазисе стало негде повернуться. Это немало огорчало
бережливого Оробу. Он возненавидел Бесса и по ночам молил богов послать на
голову сатрапа тысячу и сто лютых бед.
невеселые известия: хозяйство округа пришло в упадок, надо, чтобы молодой
правитель приехал, сам во всем разобрался и отдал нужные распоряжения. Но
Спантамано не покидал Наутаку, что многих удивляло.
Спантамано прибывшим к нему старцам. - Неужели, объездив половину мира, я
должен сидеть в этой голодной и холодной дыре? Без меня не можете? А мозги
у вас есть? Руки отсохли у ваших сыновей, что они не в состоянии добыть
себе кусок хлеба на шашской [шашская дорога - дорога, ведущая в Шаш
(современный Ташкент)] дороге? Несчастный я человек! Почему я должен
возиться с шайкой этих вечно голодных пенджикентцев? Вы, наверное, и дочь
мою уморили.
наверно, кониной, испеченной на углях?
Спантамано?
Бесса. Когда Спантамано уехал на войну, девочке только исполнилось три
года. Такой она и запомнилась ему - низенькой, толстенькой, круглолицей и
веселой. Поначалу он все тосковал, потом привык к разлуке - на войне не до
нежных чувств. Но теперь, вблизи от Пенджикента, тоска начала его томить с
новой силой. Какой она стала? Выросла, должно быть. Помнит ли его?
бородатых горцев, стояла девочка лет восьми - высокая, тонкая, в блестящем
розовом платье и широких красных шароварах. "Вытянулась", - подумал
Спантамано.
щеке и окаменел. Долго они сидели так. Слезы отца смешались со слезами
ребенка.
и немного отстранил девочку. Белое, красивое лицо, кое-где тронутое
точками веснушек. Задорный носик. Розовые губы. Кудри не его - черные, не
блестящие, как смола, а мягкие и темные, как ночь; такие волосы были у его
жены. Но вот глаза, - ах, эти глазенки! И какой чурбан сказал, будто синий
цвет - холодный цвет? Сколько тепла сияло в этих лукаво прищуренных,
синих-синих глазах, похожих на яхонты, насквозь просвеченные солнцем! И
так преданно они глядели на Спантамано!..
Оказывается, совсем не плохо, когда у человека есть дочь.
подвесок и диадем. Не находя себе места от радости, она бегала, прыгала,
пела веселые горские песенки, танцевала, прищелкивая пальцами, корчила
уморительные рожицы и тормошила отца, не переставая звонко смеяться.
Спантамано молча цокал языком от изумления и восхищения. У него такая
дочь! Старцы говорили правду: Отана выглядела здоровой, чистой и свежей;
из чувства благодарности он купил им по новому халату.
жизни беспутного потомка Сиавахша. На четвертый день, как ни плакала дочь
и как ни изнывало сердце самого Спантамано, он решил отправить Отану
домой.
ты скорей уехала. Тебе надо уехать. Тут много плохих людей. Видела, какие
у них злые глаза?.. Съедят тебя, - добавил он, вспомнив слова Датафарна.
добрались до Пенджикента, где ты будешь думать о своем отце. Ты не
забудешь меня, Отана?
долго-долго стоял на дороге, не в силах вымолвить слово - боялся
заплакать. Его тяжко угнетало предчувствие грядущих бед, хотя он и не знал
еще, что Отану ему больше уже никогда не увидеть. О том же, что его родная
дочь станет через много лет женой македонского царя Селевка, он и
предполагать не мог. Судьба!
спешившись, шагали Варахран и еще четыре согдийца. В небе, удивительно
ярком и синем, над зубцами красных горных вершин, кудрявились, подобно
овечьим шкурам, белые облака. По сторонам дороги тянулись массивы еще
молодой пшеницы ровного серо-зеленого цвета. В садах, где та же сероватая
блестящая зелень листьев млела в волнах горячего воздуха, поднимавшегося
от желтой земли, слышался женский смех. Где-то за глинобитной оградой
мычала корова. Пахло тмином и свежевыпеченным хлебом. На одной из плоских
крыш сидела девочка и мирно стучала в бубен. Повсюду царил мир, и в душу
Спантамано снизошел покой.