Чтение 19–й страницы книги ~Гетманские грехи~

знает обо всем, а через нее - канцлер и воевода.

- Лучшего надзора и не надо!

- А приличия соблюдены. Гетманша собирает дань поклонения, до
которого она так падка, а старик по-прежнему припрятывает у себя гурий.

- Ну, теперь уж ему мало от нее удовольствия! - прибавил другой
голос.

Паклевскому захотелось увидеть лица тех, которые осмелились так
отзываться о хозяевах, но прежде чем он оглянулся и разглядел что-нибудь
во мраке ночи, все исчезло и разговор оборвался.

Он услышал только крики:

- Vivat Jan Kracowski!

Пора уж было идти в театр: Паклевский догадался об этом по тому, что
вся толпа двинулась в ту сторону. И вот, вмешавшись в этот человеческий
поток и предоставив ему свою судьбу, Паклевский поплыл вместе с другими.
Люди шли такими густыми колоннами, что он, хоть и спотыкался о ступени,
упасть не мог. В театре, стиснутый со всех сторон и только выставив локти,
в виде защиты от неприятеля, поручик мог вдоволь налюбоваться зрелищем,
какого ему не приходилось видеть никогда в жизни.

В комедии, очень живо разыгранной на французском языке, он понял
только то, что какая-то хорошенькая дамочка чрезвычайно искусно обманывала
своего старого мужа. Все смеялись до слез, потому что муж, к довершению
всех неприятностей, был несколько раз избит палкою, а в конце концов
оказался предовольным своею судьбою.

Но еще больше, чем комедия, понравился Паклевскому балет, в котором
танцовщицы были так одеты, что Паклевский не верил своим глазам и
несколько раз протирал их, пока убедился, что они, действительно,
выделывали ногами такие штуки, какие ему не удалось бы проделать и руками.
Вместе со всеми зрителями он громко аплодировал им, едва веря сам себе,
что это он любовался всеми этими чудесами.

Представление продолжалось до самого ужина, но за ужином поручик не
нашел уже полковницы, а очутился рядом с подкоморием Бельским, который
вычислил ему все расходы на расквартирование и содержание войска - что
вовсе не было особенно приятно.

Они даже чуть не повздорили, когда Бельский принялся было резко
осуждать коронное войско, но их тут же примирили: заставили выпить вина и
прекратить ссору.

Паклевский, почти не притронувшийся к пище, решил тотчас же после
ужина, когда начнутся танцы, идти домой и оберегать свою кровать от
захвата ее ротмистром. Так он и сделал, и, найдя свое ложе свободным,
забаррикадировал дверь в свою комнату и лег спать.

Спал он до тех пор, пока его не разбудил настойчивый стук в дверь. На
дворе был уже не белый, а золотой день, и, как потом оказалось, 12 часов
пополудни. Приятели и знакомые Паклевского, опасаясь, как бы с ним не
случилось чего-нибудь дурного после вчерашних возлияний, пришли к нему и
заставили его встать.

Едва только он успел освежиться и вымыться около колодца водой,
которую денщик лил ему на руки из ведра, как уж во дворце стали сзывать к
обеду.

Он надеялся, что сегодня ему удастся занять место за столом поближе к
полковнице, которая вчера очень заинтриговала его своими загадочными
улыбками и словечками, и выведать от нее то, что она сама знала.

Но ему пришлось сильно разочароваться, так как из вчерашних гостей
почти никто не уехал, и теснота была такая же, как и накануне. Полковница,
окруженная этой толпой, едва успела издали кивнуть ему головой.

Вся разница была только в том, что сегодня меньше стреляли из пушек и
ружей, и общество за столом, утомленное вчерашним днем, вело себя
спокойнее и сдержаннее...

Более знакомых гостей усадили в огромные лодки, покрытые ярко-красной
материей, и повели катать по прудам; тут же на маленьких катерах ехали
музыканты. Так как погоды была чудесная, то остальные гости пошли бродить
вдоль берега, где были разбиты палатки со всевозможными напитками.

Паклевский как раз в этот день испытывал страшную жажду и пил все,
что попадалось под руку, кроме прохладительных, миндальных и фруктовых
вод, предназначенных для слабого пола. А так как он повстречался со своим
давним приятелем и чудесным человеком, ротмистром Германовским, с которым
он в дружеской беседе провел время до самого вечера, разгуливая по берегу
и попивая понемногу, то к вечеру Паклевский почувствовал себя совершенно
бодрым и здоровым и с удовольствием дождался ужина.

Но, однако, и в этот день, он рано ушел к себе, потому что на другой
день праздновались именины гетманши, для которых тоже надо было набраться
сил. Это торжество справлялось обедом в Хороще, для чего поручику надо
было проехать верхом добрых две мили. А присутствовать ему было
необходимо, во-первых, ради того, чтобы быть там, где гетман, а во-вторых,
ради фейерверка, иллюминации и других великолепий, которыми ему хотелось
полюбоваться.

На этот день небольшой дворец в Хороще не вместил всех гостей, и для
них были разбиты палатки в саду, и там поставлены столы.

Приехав сюда и отправляясь на прогулку перед обедом, Паклевский
невольно вспомнил о том, что Борок совсем близко отсюда, а племянник его
ничего не увидит, потому что мать, наверное, не позволит ему выходить из
дома. Ему стало жаль юношу и захотелось доехать верхом до Борка, тайком
увезти племянника, но страх перед невесткой удержал его. Он принялся в
душе ругать женщин и бабье воспитание. Между тем, прием гостей все
продолжался; правда, про гетманшу тоже шли слухи, что она выдает врагам
гетмана его тайны, но, однако, если сам Браницкий оказывал ей уважение, то
и другие должны были почитать ее, к чему располагала и великолепная
внешность этой знатной дамы. Ей приписывали большой ум, унаследованный от
той же familia, к которой она принадлежала, а доказательством этого
служило то, что она с таким достоинством умела держать себя в своем
опасном положении, не разрывая со своими и сохраняя вполне приличные
отношения с мужем.

В этот день на пирамидах из леденца, расставленных на всех столах,
красовались рядом с гербами Браницких гербы Понятовских, и первый тост,
при грохоте пушек, был провозглашен за здоровье пани Краковской! Некоторые
становились при этом на колени, говорили речи, декламировали стихотворения
Дружбацкой и Матусевича; поручик усиленно заливал тоску венгерским вином.

Однако, зная, что к вечеру готовилось особенно интересное зрелище,
потому что весь сад, оба берега пруда и деревья были убраны цветными
фонариками, которые должны были зажечься с наступлением темноты, а, кроме
того, специально для этого выписанный из Варшавы мастер подготовлял
великолепный фейерверк. Паклевский никак не мог расстаться с мыслью
представить племяннику эти огненные доказательства могущества гетмана. Во
время обеда, продолжавшегося до самого вечера, он раздумывал над тем, не
съездить ли ему в Борок и не захватить ли Теодора.

О том, чтобы получить на это согласие матери юноши, он и не
рассчитывал, зная ее упрямство; ему казалось, что все это можно устроить
потихоньку от нее и доставить юноше удовольствие, а в то же время ослепить
его блеском гетманского могущества и показать воочию, чью милость они
отвергли.

Борок был так близко от Хорощи, что там, наверное, слышны были
обеденные тосты.

Встав из-за стола, Паклевский почувствовал себя гораздо более смелым
и решительным, чем до обеда. Прежде всего он хотел посмотреть, что сталось
с его конем и денщиком.

Паклевский с трудом нашел своего Мартина среди бричек, колясок, коней
и слуг, которых угощали больше пивом и водкой, которых было вволю, чем
съестным; кроме обыкновенного хлеба, соленых огурцов и колбасы для людей
не было ничего приготовлено. Поручик нашел своего Мартина в таком
разнеженном состоянии, что тот при виде своего пана так принялся ударять
себя в грудь и уверять его в своей любви и в том, что за него он готов
идти в огонь и в воду!

Это было для поручика лучшим доказательством, что Мартин был сильно
навеселе. Напоенный и накормленный конь стоял тут же наготове. Поручика
прельщала мысль о поездке в Борок по холодку, после сытного обеда.
Приказав Мартину, который не переставал повторять, что готов идти за него
в огонь и в воду, остаться и ждать, Паклевский подтянул подпругу, сел
верхом и, посвистывая, поскакал в Борок.

Отличное венгерское освежающим образом подействовало на его голову, и
на сердце у него стало весело.

- Если увижу мальчика одного - заберу его с собой, если наткнусь на
невестку, ну, что же - она ведь меня не съест! Скажу ей, что приехал
навестить ее.

За лесом был уж виден и Борок.

Там, действительно, слышна была канонада в Хороще и произвела такое
неприятное впечатление на егермейстершу, что она заперлась в своей
спальне, велела закрыть ставни и осталась наедине со своим горем. Теодор,
уже собравшийся ехать, чувствовал себя расстроенным и печальным.

Прежде всего его беспокоило здоровье матери, потом тревожила
неуверенность в будущем, огорчала смерть отца и, может быть, запрещение
матери иметь какие-либо отношения к гетману, с помощью которого так легко
было получить всякие льготы и протекцию.

Дворовые люди рассказали Теодору о большим приготовлениях в Хороще и
возбудили в нем любопытство; а старый эконом уверял его, что стоит только
выйти за лес, и оттуда будет виден фейерверк и иллюминация.

Теодор, выслушав его, оделся хотя и очень скромно, но к лицу, так что
и в этом наряде казался элегантным, и медленно направился пешком к лесу,
как вдруг на дороге перед ним вырос на коне поручик Паклевский.

- Да, ведь, это же просто чудо! - крикнул Паклевский. - Смотрите,
пожалуйста, я - к вам за тобой, а ты, как будто предчувствуя это - вышел
мне навстречу. Ах, ты молодчинище!