мадно высился храм Малый, чудом сохранивший весь свой, как бы литой из
желтоватого мрамора, корпус и целых девять колонн как раз на том фланге,
который был виден мне. Я глядел на них и долго не мог понять, что это
так резко отличает их от тех шести колонн. Малый храм, этот редкий обра-
зец эллинской красоты и несокрушимой римской мощи, был немного менее Ве-
ликого. Нет при нем ни Пропилеи, ни Гексагона, ни двора Всесожжения, но
фундамент его почти равен тому, исчезнувшему фундаменту, на котором сто-
яло святилище Солнца. Почти равны и перистили их... В чем же тогда дело?
Только в том, что колонны храма Солнца вверху не суживаются. Но как да-
леко уносит это в глубину веков!
двора Жертвенного - в те дни, когда только что отлилось в совершенные
формы и сочеталось в Баальбеке "самое прекрасное на земле с самым вели-
чественным". Этот хаотический простор, ныне подобный страшным картинам
Исаии, лоснился тогда мозаичными настилами. Стены и экзедры, где помеща-
лось более трехсот ниш для всех богов Олимпа, стройно замыкали его с
трех сторон, на четвертой, западной, шла лестница к высоко вознесенному
порталу Великого храма. Квадрат из огромных сиенитовых колонн - тем-
но-розовых, гладко шлифованных египетских монолитов - охватывал средину
двора, и галереи между ними и экзедрами всегда были полны света, тени,
белых хитонов. Нельзя было найти места, не блиставшего мрамором статуй,
пилястрами, фронтонами и причудливой лепкой карнизов, капителей - этих
окаменевших листьев, узоров, цветов. Ярко млела синь неба над квадратом
двора. Дым непрерывных сожжений и языки пламени поднимались с гигантско-
го жертвенника, с раскаленной медной плиты его - с алтаря возле мрамор-
ных ступеней, тремя переходами поднимавшихся к чудовищному периптеру Ве-
ликого святилища... Но легко сказать: чудовищному! Как представить себе
его?
равна только половине двора Жертвенного. Но древние недаром называли
святилище "первобытным": дело было не в ширине и длине, а в высоте и
размерах строительного камня. И уже одно то, что периптер святилища был
вознесен еще и на другой громадный фундамент с подземельями внутри, сви-
детельствует о том, что Рим здесь кончается. Кем был сложен основной
фундамент? Какими-то древнеарамейскими племенами - из самых больших мо-
нолитов, "какие когда-либо поднимал человек", и в те дни, когда легенды
о титанах еще дышали жизнью. Неизвестно, кем построено и самое святилище
Солнца: Рим только реставрировал его. Но и реставрировал под несомненным
влиянием преданий о великих капищах, о столпотворениях, об уступчатых
зиккуратах, этих "башнях до небес", и посвятил его Солнцу-Ваалу, соче-
тавшему здесь свое имя с именем Юпитера. И святилищем Ваала, прежде все-
го Ваала, и было и осталось святилище Великого храма, уступами вознесен-
ное к небу и охваченное колоссами, имевшими и внизу и вверху одну толщи-
ну - первобытно. А сказочным монолитам, из которых сложен основной фун-
дамент, его подземелья и Стены Циклопов, Рим мог только дивиться: тайна
передвижения и кладки этих монолитов, из которых иные имеют по тридцати
аршин в длину, даже для него была непостижима.
ло. И в этом странном свете без солнца, в пространстве, как бы лишенном
воздуха, резко обожженные красноватым загаром колонны вдруг приобрели
ужасающую выпуклость, тяжесть и высоту. Я пробрался к ним по глыбам кам-
ня, по оврагам и возвышенностям, по остаткам мраморных ступеней и тыся-
челетнему мусору, зашел под фундамент, на котором стоят колонны, и, за-
кинув голову, глянул вверх... Дивно было сочетание бездонного бледно-го-
лубого неба и красноватого тона этих поднебесных стволов! Но они уже
меркли. Быстро падал сумрак. Спотыкаясь, я сбежал в ров, в угол, образо-
ванный Циклопическими стенами. Их теперь две: западная и северная. Обе
искажены проломами. Но искажения только усугубляют их допотопный вид. Из
темного оврага выбрался я по каменисто-мусорным холмам, поднимающимся к
пролому в углу стен, на свет заката и стал в проломе. Подо мной был об-
рыв, вдали - темное море долины, а за ним - валы Ливана и далекие, чуть
краснеющие в сумраке ленты его горбов. Подо мной была стена, сложенная
сынами Солнца, - стена, камни которой останутся здесь недвижными до кон-
ца мира.
ного пола, неровного от времени, большая серебряная звезда. И вокруг нее
- крупные латинские литеры, твердая и краткая надпись:
ветами переливаются над звездою неугасимые лампады. Там, наверху - жар-
кое и веселое солнечное утро, пестрота и крик восточного базара. Здесь -
холод, сумрак, благоговейное молчание:
которых полустерты или покрыты чем-либо, чтобы, на месте их, можно было
начертать новые. В Вифлееме чувствуешь, прозреваешь то драгоценное, пер-
вое, что сохранилось на его священном палимпсесте. В царские одеяния об-
лекли рожденного здесь, царям, путеводимым звездою, повелели принести
ему, лежащему в яслях, венцы свои, злато, ливан, смирну, и легендами,
прекраснее которых нет на земле, расцветили сладчайшую из земных поэм -
поэму его рождения. Но, когда благоговейно склоняешься над нею в Вифлее-
ме, проступает простое, первое.
огорчали и радовали его игры со сверстниками, там ласковая рука матери
чинила его детскую рубашечку... Ветхие пергаменты Назарета остались во
всей своей древней простоте. Но скудны и чуть видны письмена, уцелевшие
на них! И великую грусть и нежность оставляет в сердце Назарет. Помню
темные весенние сумерки, черных коз, бегущих по каменистым уличкам, тот
первобытно-грубый каменный водоем, к которому когда-то приходила она,
помню ее жилище, маленькое, тесное, пещерное, полное вечерней тьмы, пус-
тующее уже две тысячи лет... Как полевой цветок, мало кому ведомый, вы-
росший из случайно занесенного ветром семени в углу покинутого дома,
расцвела и здесь легенда, может быть самая прекрасная, самая трога-
тельная: без огня, по бедности родителей, засыпал Божественный младенец;
мать сидела у его постельки, тихо заговаривая, убаюкивая его; а чтобы не
было скучно и жутко ему в наступающей ночи, светящиеся мушки по очереди
прилетали радовать его своим зеленым огоньком.
говествования, все те дни, незабвенные до скончания века, для них же и
был он в мире, - она совсем не сохранила зримых следов его. Но нет стра-
ны прелестнее, и нигде так не чувствуется он!
Иорданской долине. Все дико, голо, просто вокруг: и в долине, и по каме-
нистым предгориям, обступившим ее, - серо-коричневым, в золотисто-рыжих
пятнах по склонам, где от солнца выгорели травы. Тропинка ведет нас сре-
ди желтого, уже созревшего и подсохшего ячменя. За ним - прибрежная де-
ревушка, глиняная, без единого деревца, кажущаяся необитаемой. Пройдя по
серым пескам, на которых стоит она, увидали мы водную равнину чудесного
зеленого тона, теряющуюся в горной дали, замкнутой неясной громадой пе-
гого Гермона.
гаснет, с гор срывается недолгий, но сильный ветер. И темнеющее озеро
уже шумело от крупной зыби. Четыре гребца наших поспешили кинуть весла,
вздернуть парус и привалиться к бортам, затянув что-то тоскливо-безза-
ботное. Ветер ударил в парус, крепко накренил его, - и мы понеслись в
сумрак, на дальние огоньки Тивериады, рассыпанные под черной горою, сту-
кая днищем по волнам, черпая воду. Я крикнул, чтобы ослабили парус: эти
полуголые, худые, загорелые галилеяне, в своих войлочных круглых колпач-
ках, прикрывающих только макушку, крикнули что-то в ответ. "Становилось
темно, а Иисус не приходил к ним. Дул сильный ветер, и море волнова-
лось..." Да, да, это было здесь! Он дышал этим мягким, сильным, благо-
вонным ветром! - Через час мы были уже в Тивериаде, маленькой, тесной и
грязной, где лишь один сносный приют - старый латинский монастырь на са-
мом берегу.
сивший нас ночевать в монастыре, а перед сном выйти на кровлю, с которой
далеко видно было успокоенное в лунном свете озеро, жаловался: они изне-
могают от скуки и тропического зноя в этом навозном местечке; вокруг них
- пустыня; от Магдалы сохранилось только название; от Капернаума - груды
камней, где итальянцы-монахи ведут раскопки; в Табхе всего пять человек
братии... "Это близ Капернаума, на северном берегу?" - Да, да, - сказал
настоятель, глядя на туманные предгория Гадаринские, за озеро. Луна сия-
ла - высоко-высоко. Все озеро было в светлом, тончайшем пару. Знойно
звенели внизу ночные цикады - на пыльных кустарниках, на столетних при-
дорожных кактусах. Тивериада спала...
седству. В маленькое окошечко, пробитое в каменной стене почти под по-
толком, белело сквозь железную решетку лунное небо. В полутемной жаркой
келье беззвучно плакали москиты. Блохи же Тивериады упоминаются даже в
путеводителях... Но я поминутно говорил себе: я в Тивериаде! Эта ночь
была одной из счастливейших во всей моей жизни.
свежестью. Вот уже растянули белый парусиновый навес над лодкой, - и он
озаряет лица. Солнце все ослепительней и жарче. Озеро штилеет. Желто-ры-
жие верхи предгорий Гадаринских делают водные зеркала у берегов золоты-
Контровский Владимир
Шилова Юлия
Суворов Виктор
Посняков Андрей
Глуховский Дмитрий
Шилова Юлия