стальном обручке. Тотчас же он побежал с ними в спальню. Это была очень
небольшая комната, с огромным киотом образов. У другой стены стояла большая
постель, весьма чистая, с шелковым, наборным из лоскутков, ватным одеялом.
У третьей стены был комод. Странное дело: только что он начал прилаживать
ключи к комоду, только что услышал их звякание, как будто судорога прошла
по нем. Ему вдруг опять захотелось бросить все и уйти. Но это было только
мгновение; уходить было поздно. Он даже усмехнулся на себя, как вдруг
другая тревожная мысль ударила ему в голову. Ему вдруг почудилось, что
старуха, пожалуй, еще жива и еще может очнуться. Бросив ключи, и комод, он
побежал назад, к телу, схватил топор и намахнулся еще раз над старухой, но
не опустил. Сомнения не было, что она мертвая. Нагнувшись и рассматривая ее
опять ближе, он увидел ясно, что череп был раздроблен и даже сворочен
чуть-чуть на сторону. Он было хотел пощупать пальцем, но отдернул руку; да
и без того было видно. Крови между тем натекла уже целая лужа. Вдруг он
заметил на ее шее снурок, дернул его, но снурок был крепок и не срывался; к
тому же намок в крови. Он попробовал было вытащить так, из-за пазухи, но
что-то мешало, застряло. В нетерпении он взмахнул было опять топором, чтобы
рубнуть по снурку тут же, по телу, сверху, но не посмел, и с трудом,
испачкав руки и топор, после двухминутной возни, разрезал снурок, не
касаясь топором тела, и снял; он не ошибся - кошелек, На снурке были два
креста, кипарисный и медный, и, кроме того, финифтяный образок; и тут же
вместе с ними висел небольшой, замшевый, засаленный кошелек, с стальным
ободком и колечком. Кошелек был очень туго набит; Раскольников сунул его в
карман, не осматривая, кресты сбросил старухе на грудь и, захватив на этот
раз и топор, бросился обратно в спальню.
как-то все неудачно: не вкладывались они в замки. Не то чтобы руки его так
дрожали, но он все ошибался: и видит, например, что ключ не тот, не
подходит, а все сует. Вдруг он припомнил и сообразил, что этот большой
ключ, с зубчатою бородкой, который тут же болтается с другими маленькими,
непременно должен быть вовсе не от комода (как и в прошлый раз ему на ум
пришло), а от какой-нибудь укладки, и что в этой-то укладке, может быть,
все и припрятано. Он бросил комод и тотчас же полез под кровать, зная, что
укладки обыкновенно ставятся у старух под кроватями. Так и есть: стояла
значительная укладка, побольше аршина в длину, с выпуклою крышей, обитая
красным сафьяном, с утыканными по нем стальными гвоздиками. Зубчатый ключ
как раз пришелся и отпер. Сверху, под белою простыней, лежала заячья шубка,
крытая красным гарнитуром; под нею было шелковое платье, затем шаль, и
туда, вглубь, казалось, все лежало одно тряпье. Прежде всего он принялся
было вытирать об красный гарнитур свои запачканные в крови руки. "Красное,
ну а на красном кровь неприметнее", - рассудилось было ему, и вдруг он
опомнился: "Господи! С ума, что ли, я схожу?"- подумал он в испуге.
выскользнули золотые часы. Он бросился все перевертывать. Действительно,
между тряпьем были перемешаны золотые вещи - вероятно, вс° заклады,
выкупленные и невыкупленные, - браслеты, цепочки, серьги, булавки и проч.
Иные были в футлярах, другие просто обернуты в газетную бумагу, но
аккуратно и бережно, в двойные листы, и кругом обвязаны тесемками. Нимало
не медля, он стал набивать ими карманы панталон и пальто, не разбирая и не
раскрывая свертков и футляров; но он не успел много набрать...
остановился и притих, как мертвый. Но все было тихо, стало быть,
померещилось. Вдруг явственно послышался легкий крик, или как будто кто-то
тихо и отрывисто простонал и замолчал. Затем опять мертвая тишина, с минуту
или с две. Он сидел на корточках у сундука и ждал едва переводя дух, но
вдруг вскочил, схватил топор и выбежал из спальни.
оцепенении на убитую сестру, вся белая как полотно и как бы не в силах
крикнуть. Увидав его выбежавшего, она задрожала как лист, мелкою дрожью, и
по всему лицу ее побежали судороги; приподняла руку, раскрыла было рот, но
все-таки не вскрикнула и медленно, задом, стала отодвигаться от него в
угол, пристально, в упор, смотря на него, но все не крича, точно ей воздуху
недоставало, чтобы крикнуть. Он бросился на нее с топором; губы ее
перекосились так жалобно, как у очень маленьких детей, когда, они начинают
чего-нибудь пугаться, пристально смотрят на пугающий их предмет и
собираются закричать. И до того эта несчастная Лизавета было проста, забита
и напугана раз навсегда, что даже руки не подняла защитить себе лицо, хотя
это был самый необходимо-естественный жест в эту минуту, потому что топор
был прямо поднят над ее лицом. Она только чуть-чуть приподняла свою
свободную левую руку, далеко не до лица, и медленно протянула ее к нему
вперед, как бы отстраняя его. Удар пришелся прямо по черепу, острием, и
сразу прорубил всю верхнюю часть лба, почти до темени. Она так и рухнулась.
Раскольников совсем было потерялся, схватил ее узел, бросил его опять и
побежал в прихожую.
совсем неожиданного убийства. Ему хотелось поскорее убежать отсюда. И если
бы в ту минуту он в состоянии был правильнее видеть и рассуждать; если бы
только мог сообразить все трудности своего положения, все отчаяние, все
безобразие и всю нелепость его, понять при этом, сколько затруднений, а
может быть, и злодейств еще остается ему преодолеть и совершить, чтобы
вырваться отсюда и добраться домой, то очень может быть, что он бросил бы
все и тотчас пошел бы сам на себя объявить, и не от страху даже за себя, а
от одного только ужаса и отвращения к тому, что он сделал. Отвращение
особенно поднималось и росло в нем с каждою минутою. Ни за что на свете не
пошел бы он теперь к сундуку и даже в комнаты.
овладевать им: минутами он как будто забывался или, лучше сказать, забывал
о главном и прилеплялся к мелочам. Впрочем, взглянув на кухню и увидав на
лавке ведро, наполовину полное воды, он догадался вымыть себе руки и топор.
Руки его были в крови и липли. Топор он опустил лезвием прямо в воду,
схватил лежавший на окошке, на расколотом блюдечке, кусочек мыла и стал,
прямо в ведре, отмывать себе руки. Отмыв их, он вытащил и топор, вымыл
железо, и долго, минуты с три, отмывал дерево, где закровянилось, пробуя
кровь даже мылом. Затем все оттер бельем, которое тут же сушилось на
веревке, протянутой через кухню, и потом долго, со вниманием, осматривал
топор у окна. Следов не осталось, только древко еще было сырое. Тщательно
вложил он топор в петлю, под пальто. Затем, сколько позволял свет в тусклой
кухне, осмотрел пальто, панталоны, сапоги. Снаружи, с первого взгляда, как
будто ничего не было; только на сапогах были пятна. Он помочил тряпку и
оттер сапоги. Он знал, впрочем, что нехорошо разглядывает, что, может быть,
есть что-нибудь в глаза бросающееся, чего он не замечает. В раздумье стал
он среди комнаты. Мучительная, темная мысль поднималась в нем, - мысль, что
он сумасшествует и что в эту минуту не в силах ни рассудить, ни себя
защитить, что вовсе, может быть, не то надо делать, что он теперь делает...
"Боже мой! Надо бежать, бежать!" - пробормотал он и бросился в переднюю. Но
здесь ожидал его такой ужас, какого, конечно, он еще ни разу не испытывал.
прихожей на лестницу, та самая, в которую он давеча звонил и вошел, стояла
отпертая, даже на целую ладонь приотворенная: ни замка, ни запора, все
время, во все это время! Старуха не заперла за ним, может быть, из
осторожности. Но боже! Ведь видел же он потом Лизавету! И как мог, как мог
он не догадаться, что ведь вошла же она откуда-нибудь! Не сквозь стену же.
громко и визгливо кричали чьи-то два голоса, спорили и бранились. "Что
они?.." Он уже хотел выйти, на вдруг этажом ниже с шумом растворилась дверь
на лестницу, и кто-то стал сходить вниз, напевая какой-то мотив. "Как это
они так все шумят!" - мелькнуло в его голове. Он опять притворил за собою
дверь и переждал. Наконец все умолкло, ни души. Он уже ступил было шаг на
лестницу, как вдруг опять послышались чьи-то новые шаги.
очень хорошо и отчетливо помнил, что с первого же звука, тогда же стал
подозревать почему-то, что это непременно сюда, в четвертый этаж, к
старухе. Почему? Звуки, что ли, были такие особенные, знаменательные? Шаги
были тяжелые, ровные, неспешные. Вот уж он прошел первый этаж, вот поднялся
еще; все слышней и слышней! Послышалась тяжелая одышка входившего. Вот уж и
третий начался... Сюда! И вдруг показалось ему, что он точно окостенел, что
это точно во сне, когда снится, что догоняют, близко, убить хотят, а сам
точно прирос к месту и руками пошевелить нельзя.
только он весь вдруг встрепенулся и успел-таки быстро и ловко проскользнуть
назад из сеней в квартиру и притворить за собой дверь. Затем схватил запор
и тихо, неслышно, насадил его на петлю. Инстинкт помогал. Кончив все, он
притаился не дыша, прямо сейчас у двери. Незваный гость был уже тоже у
дверей. Они стояли теперь друг против друга, как давеча он со старухой,
Василенко Иван
Афанасьев Роман
Максимов Альберт
Грабб Джеф
Беляев Александр
Березин Федор