что ты... И не все ли равно? Я всю жизнь был несчастен. А
теперь ты со мной. Это какой-то невероятный сон...
женщина, сидевшая подле них, склонилась без сил к мужнину
плечу. Барышня задумалась, и щека ее перестала дрыгать.
Иллюстрированный журнал на древке поник листами, как знамя в
безветрие... Тишина... Оцепенение.
дремотность, замигал, одернул отвороты пиджака.
вдруг переменилась в лице. Ей померещилось, что вот у нее тоже,
как и у него, ни гроша за душой -- и вот вдвоем, тут, в убогом
кабачке, в соседстве сонных ремесленников, пьяниц, дешевых
потаскушек, в оглушительной тишине, за липкой рюмочкой, они
коротают субботнюю ночку. С ужасом она почувствовала, что вот
этот нежный бедняк действительно ее муж, ее молодой муж,
которого она не отдаст никому... Заштопанные чулки, два
скромных платья, беззубая гребенка, комната с опухшим зеркалом,
малиново-бурые от стирки и стряпни руки, этот кабак, где за
марку можно царственно напиться... ей сделалось так страшно,
что она ногтями впилась в его кисть. -- Что случилось? Милая
моя, я не понимаю?.. -- Вставай,--сказала она.--Заплати и
пойдем. Мне нечем дышать в этой духоте...
разбогатела опять, прижалась к нему, быстро переступила, чтобы
идти с ним в ногу,-- и в складках кротового меха он
нащупал ее теплую руку.
Марта с улыбкой вспомнила нелепую тревогу. "Все так просто,--
успокаивала она себя.--Просто-- у меня любовник. Это должно
украшать, а не усложнять жизнь. Так оно и есть: приятное
украшение. И если бы, скажем..."
Франца оканчивалась тупиком. Мысль попадала в этот тупик --
неизменно. Нельзя было представить себе, что Франца нет, что
кто-нибудь другой у нее на примете. И нынешний день, и все
будущие были пропитаны, окрашены, озарены -- Францем. Она
попыталась подумать о прошлом, о тех годах, когда она Франца
еще не знала,---и вдруг у нее в воображении встал тот городок,
где она как-то побывала проездом, и среди тумана этого городка,
едва ею замеченного, был никогда не виданный наяву, но так живо
описанный Францем, дом, белый, с зеленой крышей,---и за углом
кирпичная школа, и худенький мальчик в очках, и нелюбящая мать.
То немногое, что ей рассказал Франц о своем детстве, было ярче
и важнее всего, что она и впрямь пережила; и она не понимала,
отчего это так, спорила сама с собой, уязвленная в своей любви
к простоте, прямоте, ясности.
заняться каким-нибудь хозяйственным замыслом, или дорогим
приобретением, никак не касавшимся Франца. Как-то, например,
всплыла мысль, что хорошо бы купить другой автомобиль,-- но
вдруг она сказала себе, что Франц тут ни при чем, обойден,
выпущен,-- и хотя ей давно грезился некий лимузин модной марки
вместо надоевшего Икара, все удовольствие такого приобретения
было отравлено. Другое дело -- платье, которое она надевала для
Франца, воскресный обед, который она составляла из его любимых
блюд... И сперва все это было странно ей,-- как будто она
училась жить по-новому и не сразу могла привыкнуть.
тех пор, как Франц стал в нем, что называется, "своим
человеком") живет еще кто-то другой. А был он тут как тут,
желтоусый, шумный, ел за одним столом с ней и спал на постели
рядом,-- и ее волновали его денежные дела, совсем так же, как в
тот -- уже далекий -- год, когда полновесной деньгой сыпался,
сыпался к нему -- балласт, выбрасываемый с воздушных шаров
инфляции. Вот этот ее интерес к делам Драйера не сочетался с
новым, пронзительным смыслом ее жизни,-- и она чувствовала, что
не может быть вполне счастлива без такого сочетания, однако не
знала, как добиться гармонии, как уничтожить разлад.
подсчитал свое состояние. "Достаточно,-- спросил он с
улыбкой,--как ты полагаешь?" Она подумала, что действительно
таких денег хватит на много лет ленивой жизни. Но пока
существует Драйер, он должен продолжать зарабатывать. Потому
она пожала плечами и молча отдала ему обратно листок. Они
стояли у письменного стола, где рыцарь держал свой зажженный
фонарь,-- и по особой тишине чувствовалось, что за окнами мягко
валит снег. Так оно и было: декабрь выдался снежный, с крепкими
морозами,-- на радость запамятливым газетным старожилам. Драйер
сунул записную книжку обратно в карман и взволнованно посмотрел
на часы. Нынче они втроем, он, жена и племянник, собрались в
мюзик-холл. Он, как мальчик, боялся опоздать. Марта потянулась
за газетой, лежавшей на столе, просмотрела объявления и
хронику, прочла о том, что за пятьсот тысяч продается роскошная
вилла, что нельзя, к сожалению, ожидать повышения температуры,
и что перевернулся автомобиль, причем был убит актер Курт
Винтер, ехавший к больной жене. В соседней комнате, Франц,
заложив руки в карманы, угрюмо слушал жирный голос радио.
распахнувшейся сценой) они стеснились в одной из тех
необыкновенно узких лож, в которых сразу так ясно чувствуешь,
что это за неудобная, карикатурно-длинная,
костисто-суставочно-мурашливая штука,--пара мужских ног.
Особенно тяжело было долговязому Францу: мало того, что нижние
его конечности мгновенно отяжелели, заныли,-- Марта,
невозмутимо поглядывая по сторокам, шелковым боком колена
крепко, сладко прижалась к его правой неловко согнутой ноге,
меж тем как Драйер, сидевший слева и немного позади, легонько
оперся об его плечо и щекотал ему ухо углом программы. Францу
было невыносимо страшно, что вот муж что-нибудь заметит,-- но
отстранить ногу он не мог, места не было,-- да кроме того,
Марта изредка двигала голенью, и тогда по всему телу у него
пробегали какие-то шелковые искры, от которых нельзя было
отказаться.
плечами, чтобы незаметно освободиться от отвратительной, в
золотистых волосках, руки Драйера.-- Представляю, сколько они
зарабатывают за вечер! Мест, пожалуй, тысячи две...
Ага,-- вот это будет занятно: пятый номер,--
велосипедисты-эксцентрики.
заиграла музыка.
цилиндре набекрень жонглировал серебристыми бутылками; четыре
японца летали на чуть скрипевших трапециях, в перерывах кидая
друг другу тонкий цветной платок, которым они тщательно
вытирали ладони; клоун, в спадающих ежеминутно штанах, мягко
ухал по сцене,-- скользил со свистом и звучно хлопался ничком;
белая, словно запудренная, лошадь нежно переставляла ноги в
такт музыке; семья велосипедистов извлекала из свойств колоса
все, что только возможно; тюлень, отливая лоснистой чернотой,
гортанно и влажно крича, как захлебнувшийся купальщик,--
скользко, гладко, будто смазанный салом, сигал по доске в
зеленую воду бассейна, где полуголая девица целовала его в
уста. Драйвер изредка ахал от удовольствия и толкал Франца. А
после того как тюлень, получив в награду рыбу (которую он сочно
хапнул на лету), был уведен,-- занавес на миг задернулся, и,
когда распахнулся опять, посреди сцены, в полумраке, стояла
озаренная женщина в серебряных туфлях, в чешуйчатом платье и
играла на светящейся скрипке. Прожектор прилежно обдавал ее то
розовым, то зеленым светом, мерцала диадема на ее лбу, она
играла тягуче, сладко,-- и Марта почувствовала вдруг такое
волнение, такую прекрасную грусть, что полузакрыла глаза и в
темноте отыскала руку Франца, и он почувствовал то же, что и
она, что-то млеющее, упоительное, созвучное их любви.
Музыкальная феерия (так значилось в программе) поблескивала и
ныла, звездой вспыхивала скрипка, то розовый, то зеленый свет
озарял музыкантшу... Драйер вдруг не выдержал.
Скажите мне, когда эта мерзость кончится.
речь, подумал, что все погибло,-- что Драйер все понял,-- и
такой ужас нахлынул на него, что даже выступили слезы.
Одновременно сцена потухла, и театр загремел, ка"к хлынувший на
железную крышу ливень.
сказала Марта, обернувшись к мужу.-- А только мешаешь другим
слушать...
Корнев Павел
Шилова Юлия
Жюль Верн
Березин Федор
Кервуд Оливер Дж.
Ибсен Генрик