вдогонку ему летели их последние фразы - порой и тогда, когда он уже
сворачивал за угол.
Сапожник бросал колодку, цирюльник высовывал завитую голову с гребенкою,
торчавшею в волосах, у дверей бакалейщика собиралась кучка зевак, и с
одного конца улицы до другого пролетала молва о том, что "доктор
выезжает в поместье".
как пестик и ступка забрасывались, лаборатории предоставлялось
заботиться самой о себе, и ученик удирал из дому, чтобы очколоть
какое-нибудь бешеное коленце.
видимо, прямиком по пути, предсказанному пожилым джентльменом в бордовом
платье. Он был вдохновителем и устроителем всех воскресных и праздничных
забав, всех шумных ночных потех; в любой момент он был готов ко
всевозможным выходкам и отчаянным приключениям.
герой в маленьком городке. В глазах сонных, хозяйственных пожилых
горожан, ненавидевших шум и не имевших ни малейшей склонности к шутке,
Дольф превратился вскоре в какое-то пугало. Добродетельные матроны
смотрели на него как на самого отъявленного повесу; при его приближении
они собирали под свое крылышко дочерей и указывали на него своим
сыновьям как на пример никчемности и беспутства. Ни в ком, по-видимому,
не вызывал он ни капли доброжелательности, разве что в таких же
непутевых молодых лоботрясах, как сам, которых подкупали его
чистосердечие и отвага, да еще в неграх, видевших в каждом праздном,
ничем не занятом юноше некое подобие джентльмена. Даже славный Петер де
Гроодт, считавший себя покровителем Дольфа, и тот стал отчаиваться в
своем питомце; выслушивая бесконечные жалобы докторской
домоправительницы и смакуя маленькими глотками ее малиновую настойку, он
задумчиво качал головой.
продолжала по-прежнему страстно любить его, и любовь эту не могли
поколебать бесконечные рассказы о бесчисленных его злодеяниях, которыми
так усердно потчевали ее друзья и доброжелатели. Ей, правда, не
досталось в удел того удовольствия, которое испытывают богачи, когда
слышат со всех сторон похвальные отзывы о своих детях, но она смотрела
на всеобщее нерасположение к Дольфу как на придирки и любила его по этой
причине еще более пылко и нежно. На ее глазах он преобразился в
высокого, стройного юношу, и при виде его ее материнское сердце
наполнялось тайною гордостью. Она хотела, чтобы Дольф одевался как
джентльмен; все деньги, которые ей удавалось сберечь, шли на пополнение
его кармана и гардероба. Она любовалась им из окна, когда он уходил в
город, одетый в свое лучшее платье, и сердце ее трепетало от счастья;
однажды, когда Петер де Гроодт, пораженный в одно воскресное утро
изящною внешностью юноши, заявил: "Что там ни говори, а из Дольфа
все-таки вышел пригожий парень!", слезы гордости увлажнили ее глаза.
"Ах, сосед, сосед, - вскричала она, - пусть твердят себе, что им
вздумается, но бедняжка Дольф будет еще так же высоко держать голову,
как и лучшие среди них!" Прошло несколько лет. Дольфу шел двадцать
первый год. Тем самым срок его обучения истекал: приходится, однако,
сознаться, что в области медицины он знал немногим больше, чем тогда,
когда впервые переступил порог докторского дома. Это произошло, однако,
не по недостатку способностей или сообразительности, ибо он обнаруживал
поразительные таланты в усвоении других отраслей знания, хотя занимался
ими только урывками, в свободное время. Так, например, он был отличным
стрелком, и все гуси и индюки, которых раздавали на рождественских
состязаниях в качестве приза, доставались ему одному. Он был также лихим
наездником, пользовался славою превосходного прыгуна и борца,, недурно
играл на скрипке, плавал как рыба, и во всем городе не было лучшего
игрока в кегли, чем он.
доктора, который становился все раздражительнее и все придирчивее по
мере того, как приближался срок окончания ученичества Дольфа. Фру Ильзи
по любому поводу обрушивала на его голову бурю; редко случалось, чтобы,
встретив его возле дома, она не давала воли своему языку, так что звон
ключей при ее приближении стал для Дольфа в конце концов чем-то вроде
режиссерского колокольчика, подающего знак к театральному грому и
молнии. Только бесконечное добродушие беспечного юноши позволяло ему
безропотно сносить эти проявления домашнего деспотизма. Было ясно, что
доктор и его экономка решили разделаться с бедным птенчиком и выкинуть
его из гнезда, лишь только придет срок, обусловленный договором: скорая
расправа с нерадивым учеником была в обычае доктора.
доставляло ему поместье, сделался с некоторых пор раздражительней, чем
обычно. Ему неоднократно передавали досадные слухи и басни, ходившие в
народе о старом доме; он с большим трудом убедил крестьянина и его семью
не покидать фермы и вынужден был ради этого отказаться от ренты. Всякий
раз, как он туда приезжал, ему надоедали бесконечными жалобами на
загадочные стуки, а также на призраков, которые якобы беспокоят по ночам
обитателей дома, и по возвращении доктор рвал и метал, изливая на
домашних накопившуюся в нем желчь и досаду. И в самом деле, постигшие
его неприятности были совсем не пустячные: они ущемляли одновременно и
его гордость и его кошелек. Ему угрожала потеря доходов с имения, и
кроме того, - судите-ка сами! - какой удар по тщеславию! Быть
владельцем... "Дома с привидениями"!
своем пригородном поместье; больше того, никакими силами нельзя было
убедить его остаться в нем после наступления темноты; он неизменно
пускался в обратный путь в час, когда в сумерках начинают мельтешить
летучие мыши. Происходило это собственно оттого, что втайне он верил в
призраки и приведения, ибо начало своей жизни провел в стране, где их
особенно много: передавали, что, будучи мальчиком, он будто бы видел
однажды в горах Гарца, в Германии, самого дьявола.
утром, когда он сидел у себя в кабинете и клевал носом над большим
фолиантом, его дремота была внезапно прервана взволнованной
домоправительницей.
со всеми пожитками. Он клянется и божится, что на ферме ему заживаться
нечего. Вся семья окончательно рехнулась с перепугу. В старом доме такая
возня и такой грохот, что они не могут спокойно спать!
воскликнул доктор. - Когда же они прекратят, наконец, дурацкую болтовню!
Что за болваны! Несколько крыс и мышей выживают их из отличного
помещения!
видом, точно ей доподлинно известно решительно все; она была уязвлена
неверием доктора, усомнившегося в правдивости чудесной истории с
привидениями, - там есть еще кое-что, помимо крыс и мышей. Вся округа
только и толкует о вашем доме; подумать только, чего-чего там не видели!
Петер де Гроодт вспоминает, что семья, которая продала вам ферму и
укатила обратно в Голландию, не раз делала какие-то загадочные намеки, и
бывшие владельцы пожелали вам "удачной покупки". Да что говорить - вы и
сами отлично знаете, что не найдется семьи, которая согласилась бы жить
в этом доме.
поручиться, что он-то и набил головы этих людей своими нелепыми
бреднями. Это такая же чепуха, как то привидение на колокольне, которое
он придумал, чтоб найти себе оправдание, почему в студеную зимнюю ночь,
когда горел Харманус Бринкерхоф, он не ударил в набат. Прислать сюда
Клауса!
в кабинете самого доктора Книпперхаузена, он оробел и не находил слов,
чтобы изъяснить причину своей тревоги и страхов. Он стоял, теребя одной
рукой шляпу, переминался с ноги на ногу и то посматривал на доктора, то
бросал косые испуганные взгляды на оскаленный череп, который, казалось,
потешался над ним с высоты платяного шкафа.
все было напрасно: в ответ на каждое его увещание или довод Клаус
неизменно бросал свое краткое, но решительное "Ich kan nicht mynheer"
<Не могу, сударь (голл.)>.
постоянные неприятности из-за имения и так стояли у него поперек горла.
Упрямство Клауса Хоппера показалось ему чем-то вроде открытого бунта. Он
внезапно вскипел, и Клаус поспешно ретировался радуясь, что ему удалось
улизнуть неошпаренным.
Петера де Гроодта и еще нескольких человек, готовых поверить каждому его
слову и принять его приветливо и радушно. Здесь он вознаградил себя за
все, что претерпел в кабинете, и рассказал целую кучу историй о
заколдованном доме, несказанно поразивших воображение слушателей.
Домоправительница назло доктору, который столь неучтиво принял ее
сообщение, верила всему без разбора. Петер де Гроодт выступил, в свою
очередь, с целым ворохом отменных преданий, относящихся ко времени
голландских правителей, а также с легендой о Чертовом переходе и о
пирате, вздернутом на острове Висельника и продолжавшем болтаться здесь
по ночам даже после того, как оттуда была убрана виселица; о духе
несчастного губернатора Лейслера, повешенного за государственную измену
и все еще посещающего старую крепость и присутственные места. Кружок
Орловский Гай Юлий
Володихин Дмитрий
Василенко Иван
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Распопов Дмитрий