Чтение 19–й страницы книги ~Черный тюльпан~

- Вы не сможете, мое дитя? Почему же?

- Потому что есть одно условие, которое я не смогу выполнить!

- Какое? Мне казалось, однако, что мы обо всем договорились.

- Вы мне даете эти сто тысяч флоринов в виде приданого?

- Да.

- И чтобы я вышла замуж за любимого человека?

- Безусловно.

- Ну, вот видите, сударь, эти деньги не могут быть моими. Я никогда
никого не полюблю и не выйду замуж.

И, с трудом произнеся эти слова, Роза пошатнулась и от скорби чуть не
упала в обморок.

Испуганный ее бледностью и полубессознательным состоянием, Корнелиус
протянул руки, чтобы поддержать ее, как вдруг по лестнице раздались тя-
желые шаги, еще какие-то другие, зловещие звуки и лай пса.

- За вами идут! - воскликнула, ломая руки, Роза. - Боже мой, боже
мой! Не нужно ли вам еще что-нибудь сказать мне?

И она упала на колени, закрыв лицо руками, задыхаясь от рыданий и об-
ливаясь слезами.

- Я хочу вам еще сказать, чтобы вы тщательно спрятали ваши три луко-
вички и заботились о них согласно моим указаниям и во имя любви ко мне.
Прощайте, Роза!

- О, да, - сказала она, не поднимая головы, - о, да, все, что вы ска-
зали, я сделаю, за исключением замужества, - добавила она совсем тихо: -
ибо это, это, клянусь вам, для меня невозможно.

И она спрятала на своей трепещущей груди дорогое сокровище Корнелиу-
са.

Шум, который услышали Корнелиус и Роза, был вызван приближением сек-
ретаря, возвращавшегося за осужденным в сопровождении палача, солдат из
стражи при эшафоте и толпы любопытных, постоянных посетителей тюрьмы.

Корнелиус без малодушия, но и без напускной храбрости принял их ско-
рее дружелюбно, чем враждебно, и позволил им выполнять свои обязанности
так, как они находили это нужным.

Он взглянул из своего маленького окошечка с решеткой на площадь и
увидел там эшафот и шагах в двадцати виселицу, с которой по приказу
штатгальтера были уже сняты поруганные останки двух братьев де Виттов.

Перед тем как последовать за стражей, Корнелиус искал глазами ан-
гельский взгляд Розы, но позади шпаг и алебард он увидел только лежавшее
ничком у деревянной скамьи тело и помертвевшее лицо, скрытое наполовину
длинными волосами.

Однако, лишаясь чувств, Роза приложила руку к своему бархатному кор-
сажу и даже в бессознательном состоянии продолжала инстинктивно обере-
гать ценный дар, доверенный ей Корнелиусом.

Выходя из камеры, молодой человек мог заметить в сжатых пальцах Розы
пожелтевший листок библии, на котором Корнель де Витт с таким трудом на-
писал несколько строк, которые, если бы Корнелиус прочел их, несомненно
спасли бы и человека и тюльпан.

ХII

Казнь

Чтобы дойти от тюрьмы до эшафота, Корнелиусу нужно было сделать не
более трехсот шагов.

Когда он спустился с лестницы, собака спокойно пропустила его. Корне-
лиусу показалось даже, что она посмотрела на него с кротостью, похожей
на сострадание.

Быть может, собака узнавала осужденных и кусала только тех, кто выхо-
дил отсюда на свободу.

Понятно, что, чем короче путь из тюрьмы к эшафоту, тем больше он был
запружен любопытными. Та же самая толпа, которая, не утолив еще жажду
крови, пролитой три дня назад, поджидала здесь новую жертву.

И, как только показался Корнелиус, на улице раздался неистовый рев.
Он разнесся по площади и покатился по улицам, прилегающим к эшафоту. Та-
ким образом эшафот походил на остров, о который ударяются волны четырех
или пяти рек.

Чтобы не слышать угроз, воплей и воя, Корнелиус глубоко погрузился в
свои мысли.

О чем думал этот праведник, идя на казнь?

Он не думал ни о своих врагах, ни о своих судьях, ни о своих палачах.

Он мечтал о прекрасных тюльпанах, на которые он будет взирать с того
света.

"Один удар меча, - говорил себе философ, - и моя прекрасная мечта
осуществится".

Но было еще не известно, одним ли ударом покончит с ним палач или
продлит мучения бедного любителя тюльпанов. Тем не менее ван Берле реши-
тельно поднялся по ступенькам эшафота.

Он взошел на эшафот гордый тем, что был другом знаменитого Яна де
Витта и крестником благородного Корнеля, растерзанных толпой, снова соб-
равшейся, чтобы теперь поглазеть на него.

Он встал на колени, произнес молитву и с радостью заметил: если он
положит голову на плаху с открытыми глазами, то до последнего момента
ему видно будет окно за решеткой в Бюйтенгофской тюрьме.

Наконец настало время сделать это ужасное движение. Корнелиус спустил
свой подбородок на холодный сырой чурбан, но в этот момент глаза не-
вольно закрылись, чтобы мужественнее принять страшный удар, который дол-
жен обрушиться на его голову и лишить жизни.

На полу эшафота сверкнул отблеск: это был отблеск меча, поднятого па-
лачом.

Ван Берле попрощался со своим черным тюльпаном, уверенный, что уходит
в другой мир, озаренный другим светом и другими красками.

Трижды он ощутил на трепещущей шее холодный ветерок от меча.

Но какая неожиданность!..

Он не почувствовал ни удара, ни боли. Он не увидел перемены красок.

До сознания ван Берле дошло, что чьи-то руки, он не знал, чьи, до-
вольно бережно приподняли его, и он встал, слегка пошатываясь.

Он раскрыл глаза.

Около него кто-то что-то читал на большом пергаменте, скрепленном
красной печатью.

То же самое желтовато-бледное солнце, каким ему и подобает быть в
Голландии, светило в небе, и то же самое окно с решеткой смотрело на не-
го с вышины Бюйтенгофа, и та же самая толпа ротозеев, но уже не вопящая,
а изумленная, глазела на него с площади.

Осмотревшись, прислушавшись, ван Берле сообразил следующее:

Его высочество Вильгельм, принц Оранский, побоявшись, по всей вероят-
ности, как бы семнадцать фунтов крови, которые текли в жилах ван Берле,
не переполнили чаши небесного правосудия, сжалился над его мужеством и
возможной невиновностью. Вследствие этого его высочество даровал ему
жизнь. Вот почему меч, который поднялся с зловещим блеском, три раза
взлетел над его головой, подобно зловещей птице, но не опустился на его
шею и оставил нетронутым его позвоночник.

Вот почему не было ни боли, ни удара. Вот почему солнце все еще про-
должало улыбаться ему, в неособенно яркой, правда, но все же очень при-
ятной, лазури небесного свода.

Корнелиус, рассчитывавший увидеть бога и тюльпаны всей вселенной,
несколько разочаровался, но вскоре утешился тем, что имеет возможность
свободно поворачивать голову на шее.

И кроме того, Корнелиус надеялся, что помилование будет полным, что
его выпустят на свободу, он вернется к своим грядкам в Дордрехте.

Но Корнелиус ошибался.

Как сказала приблизительно в то же время госпожа де Севинье, в письме
бывает приписка. Была приписка и в указе штатгальтера, содержавшая самое
существенное. Вильгельм, штатгальтер Голландии, приговаривал Корнелиуса
ван Берле к вечному заключению.

Он был недостаточно виновным, чтобы быть казненным, но слишком винов-
ным для того, чтобы остаться на свободе.

Корнелиус выслушал приписку, но досада его, вызванная разочарованием,
скоро рассеялась.

"Ну, что же, - подумал он, - еще не все потеряно. В вечном заключении
есть свои хорошие стороны. В вечном заключении есть Роза. Есть также и
мои три луковички черного тюльпана".

Но Корнелиус забыл о том, что Семь провинций могут иметь семь тюрем,
по одной в каждой провинции, что пища заключенного обходится дешевле в
другом месте, чем в Гааге, которая является столицей.

Его высочество Вильгельм, у которого не было, по-видимому, средств
содержать ван Берле в Гааге, отправил его отбывать вечное заключение в
крепость Левештейн, расположенную, правда, около Дордрехта, но, увы,
всетаки очень далеко от него. Левештейн, по словам географов, расположен
в конце острова, который образуют против Горкума Вааль и Маас.

Ван Берле был достаточно хорошо знаком с историей своей страны, чтобы
не знать, что знаменитый Гроций был после смерти Барневельта заключен в
этот же замок и что правительство, в своем великодушии к знаменитому
публицисту, юрисконсульту, историку, поэту и богослову, ассигновало ему
на содержание двадцать четыре голландских су в сутки.

"Мне же, куда менее важному, чем Гроций, - подумал ван Берле, - мне с
трудом ассигнуют двенадцать су, и я буду жить очень скудно, но, в конце
концов, все же буду жить".

И вдруг его поразило ужасное воспоминание.

- Ах, - воскликнул Корнелиус, - там сырая и туманная местность! Такая
неподходящая почва для тюльпанов! И, затем, Роза, Роза, которой не будет
в Левештейне, - шептал он, склонив на грудь голову, которая у него толь-