Чтение 19–й страницы книги ~Морской волчонок~

смерти, я относился к ней спокойно. Я решил терпеливо перенести свое долгое
заключение.

Шесть месяцев предстояло мне провести в унылой тюрьме, шесть месяцев --
никак не меньше! Вряд ли меня освободят раньше, чем через полгода. Долгий
срок -- долгий и трудный даже для пленного или преступника, трудный даже в
светлой комнате с постелью, очагом и хорошо приготовленной пищей, в
ежедневной беседе с людьми, когда постоянно слышишь звуки человеческих
голосов. Даже при всех этих преимуществах находиться взаперти шесть месяцев
-- тяжелое испытание!

Насколько же мучительнее мое заключение -- в узкой норе, где я не могу
ни стоять в полный рост, ни лежать вытянувшись, где нет ни подстилки, ни
огня, ни света, где я дышу затхлым воздухом, валяюсь на жестких дубовых
досках, питаюсь хлебом и водой -- самой грубой пищей, которую только
способен есть человек! И так без малейших перемен, не слыша ничего, кроме
беспрестанного поскрипывания шпангоутов и монотонного плеска океанской
волны,-- шесть месяцев такого существования не могли, конечно, быть
радостной перспективой, способной утешить человека.

Но я не унывал. Я был так рад избавлению от смерти, что не заботился о
том, как буду жить в ближайшее время, хотя и предвидел, как измучит меня
тягостное заточение.

Я был преисполнен радости и веры в будущее. Не то чтобы я был
счастлив,-- нет, просто меня радовало количество имевшихся у меня средств к
существованию. Однако я решил точно измерить свои запасы пищи и питья, чтобы
определить, хватит ли их до конца путешествия. Надо было сделать это
безотлагательно.

До сих пор у меня не было никаких опасений на этот счет. Такой большой
ящик с галетами и такой неиссякаемый источник воды --да я их никогда не
истреблю! Так я думал сначала, но, немного поразмыслив, стал сомневаться.
Капля долбит камень, и самая большая цистерна с водой может истощиться за
длительный промежуток времени. А шесть месяцев -- это долгий срок: почти
двести дней. Очень долгий срок!

Чтобы положить конец всем сомнениям, я решил, как сказано выше,
измерить запасы еды и питья. Это явно было благоразумным поступком. Если еды
и питья вдоволь, я больше не стану сомневаться, а если, наоборот, окажется,
что их не так уж много, то надо будет принять единственную возможную меру
предосторожности и перейти на сокращенный рацион.

Когда я вспоминаю теперь все эти события, я поражаюсь, насколько
благоразумен я был в столь раннем возрасте. Удивительно, как осторожно и
предусмотрительно может вести себя ребенок, когда его поступками руководит
инстинкт самосохранения.

Я немедленно приступил к расчетам. Я положил на путешествие шесть
месяцев, то есть сто восемьдесят три дня. Неделю, которая прошла с момента
отплытия, я не принимал во внимание, так как боялся преуменьшить истинный
срок плавания. Но мог ли я быть уверенным, что за эти шесть месяцев корабль
придет в порт и будет разгружен? Мог ли я быть уверен относительно этих ста
восьмидесяти трех дней?

Нет, не мог. Я далеко не был уверен в этом. Я знал, что обычно
путешествие в Перу занимает шесть месяцев, но не знал, составляют ли эти
шесть месяцев среднюю продолжительность плавания или это кратчайший срок.
Ведь могут быть задержки в плавании из-за штилей в тропических широтах,
из-за бурь вблизи мыса Горн, знаменитого среди моряков неустойчивостью своих
ветров; могут встретиться и другие препятствия, и тогда путешествие
продлится дольше ожидаемого срока.

Полный таких опасений, я начал изучать свои запасы. Было нетрудно
определить, на сколько мне хватит пищи: для этого стоило лишь пересчитать
галеты и установить их количество. Судя по их величине, мне достаточно было
двух штук в день, хотя, конечно, от этого не растолстеешь. Даже одной в
день, даже меньше одной хватит, чтобы поддержать жизнь. Я решил есть как
можно меньше.

Скоро я узнал и точное количество галет. Ящик, по моим подсчетам, имел
около ярда в длину и два фута в ширину, а в вышину -- около одного фута. Это
был неглубокий ящик, поставленный боком. Зная точные размеры ящика, я мог бы
подсчитать галеты, не вынимая их оттуда. Каждая из них была диаметром
немного меньше шести дюймов, а толщиной в среднем в три четверти дюйма.
Таким образом, в ящике должно было находиться ровно тридцать две дюжины
галет.

Но, в сущности, перебрать галеты поштучно было для меня не работой, а
развлечением. Я вынул их из ящика и разложил дюжинами. Там действительно
оказалось тридцать две дюжины, но восьми штук не хватало. Однако я легко
догадался, куда делись эти восемь штук.

Тридцать две дюжины -- это триста восемьдесят четыре галеты. Я съел
восемь, значит, осталось ровно триста семьдесят шесть. Считая по две штуки в
день, этого хватит на сто восемьдесят восемь дней. Правда, сто восемьдесят
восемь дней -- это больше, чем шесть месяцев, но я не был уверен, что мы
проплаваем именно шесть месяцев, и поэтому пришел к выводу, что надо перейти
на сокращенный рацион и съедать меньше двух галет в день.

А что, если за этим ящиком стоит еще один ящик с галетами? Это
обеспечило бы меня провизией на самый большой срок. Что, если так? Почему бы
и нет? Вполне может быть! При нагрузке судна считаются не с сортом товаров,
но исключительно с их весом и формой упаковки, а потому самые разнородные
предметы оказываются рядом благодаря размерам ящика, тюка или бочки, в
которую они заключены.

Я знал об этом, но отчего не предположить, что два совершенно
одинаковых ящика галет стоят рядом?

Но как убедиться в этом? Я не мог пробраться за ящик, даже пустой.

Я уже говорил, что он плотно закупорил то небольшое отверстие, через
которое я пролез в трюм. Я не мог ни взобраться на ящик, ни подлезть под
него. "Вот что,-- воскликнул я, неожиданно сообразив: -- я пролезу через
него!"

Это было вполне выполнимо. Доска, которую я оторвал и которая
составляла часть крышки, оставила дыру -- я мог свободно пролезть в нее.

Верх ящика был обращен как раз ко мне, и, всунув в него голову и плечи,
я могу пробить отверстие в его дне. И тогда я увижу, стоит ли там второй
ящик с галетами.

Я не стал медлить с приведением своего плана в исполнение: расширил
отверстие, пролез в него и пустил в ход нож. Мягкое дерево легко уступало
клинку, но, поработав немного, я сообразил, что следует действовать совсем
по-другому. Дело в том, что доски днища держались только на гвоздях.
Несколькими ударами молотка можно было вышибить их без труда. У меня не было
молотка, но я заменил его не менее крепким орудием -- каблуками. Я лег на
спину и стал так колотить ногами по днищу, что одна из досок отошла, хотя и
не совсем -- ее держало что-то твердое, стоящее позади ящика.

Затем я вернулся в прежнее положение и проверил то, что сделал. Да, я
сорвал доску с гвоздей, но она еще держалась и мешала мне узнать, что
находится за ней.

Я напряг все силы, надавил на нее и рванул в сторону, а потом вниз,
пока не открылось отверстие, достаточное, чтобы просунуть руки. Да, там
стоял ящик -- большой, грубо сколоченный, похожий на тот, через который я
только что пробрался. Но надо было еще определить его содержимое. Снова
собрал я все силы и привел доску в горизонтальное положение так, чтобы она
больше не мешала мне. Другой ящик отстоял от первого не больше чем на два
дюйма. Я устремился к нему со своим ножом и скоро пробил ящик.

Увы! Надежда найти галеты разлетелась, как дым. В ящике лежала какая-то
шерстяная ткань -- не то сукно, не то одеяла,-- притом так плотно
упакованная, что твердостью напоминала кусок дерева. Там не было галет, и
мне оставалось довольствоваться сокращенным пайком и по возможности
растягивать дольше тот запас, который был в моем распоряжении.
-==Глава XXIX. ЕМКОСТЬ БОЧКИ==-

Следующим моим делом было уложить галеты обратно в ящик -- вне ящика
они создавали большое неудобство, занимая больше половины всего помещения. У
меня едва хватало места, чтобы повернуться, поэтому я поспешил положить все
галеты на прежнее место. Мне пришлось сложить их правильными рядами, но не
горизонтально, как они лежали раньше, а вертикально, потому что ящик теперь
стоял на боку, и я придал галетам такое положение, в какое их укладывают в
пекарнях. Конечно, это не имело особого значения, потому что они занимали
столько же места, лежали они плоско или стояли на ребре. В этом я убедился,
когда уложил тридцать одну дюжину и четыре штуки. Ящик был снова полон, и
еще оставалось небольшое пустое пространство в углу; этого пространства
хватило бы ровно на восемь съеденных мною галет.

Теперь я точно знал, сколько провизии лежит у меня в "кладовой". При
норме около двух галет в день я смогу продержаться немного более шести
месяцев. Это будет не слишком роскошная жизнь, но я решил съедать даже
меньше -- у меня не было уверенности в том, что мои лишения не продлятся
больше шести месяцев. Я твердо решил, что ограничусь в любом случае двумя
штуками в день, а в те дни, когда мне легче будет переносить голод, я буду
экономить по четверти, или по половине, или даже по целой галете. При такой
экономии я смогу протянуть гораздо дольше.

Решив таким образом вопрос о пище, следовало выяснить, сколько воды
могу я выпивать в день. Сначала мне это казалось непосильной задачей. Каким
способом измерить остаток воды в бочке? Это была старая винная бочка --
такие употребляются на судах для перевозки пресной воды для команды,-- но я
ведь не знал, какую жидкость она содержала раньше, и поэтому не мог
определить на глаз емкость бочки. Знай я емкость, я мог бы приблизительно
определить, сколько я выпил и сколько еще осталось. Особая точность здесь не
требовалась.

Я хорошо помнил "таблицу мер жидкостей", и недаром это была самая
трудная из таблиц для заучивания наизусть. Немало я получил в школе розог,
пока научился повторять ее с начала до конца. Наконец я вытвердил ее так,
что мог произнести всю без запинки...

Я знал, что винные бочки бывают самых различных размеров, смотря по