испугавшись собственной тени. Ветер шумел лозой, сыпал песок, раскачивал
камыш и бело-розовые цветы болотного сусака, растущего у берега.
похолодел -- вместо липких искусственных буклей рука его нащупала
собственные волосы. Забыл! Парик остался висеть на гвозде под иконой.
рассыпающиеся волосы под косынку. Но девушка не заметила его смущения. Она
сидела, съежившись, уткнув подбородок в колени. Эта поза, зелено-коричневое
платье, такого же тусклого цвета платок, скрывающий, подобно монашеской
наметке, шею и плечи, делали ее фигуру неприметной, похожей на болотную
кочку.
кусок хлеба. -- Там лепешки медовые. Их наша келарка матушка Евгения печет.
пористый хлеб и молоко в глиняной фляге.
замечательно -- ощущать голод и иметь столько великолепной еды, чтобы
утолить его. Он расправил плечи и почувствовал, что у него крепкое тело и
сильные руки, пошевелил забинтованной ногой -- не болит, можно спокойно идти
дальше. А когда он попробовал медовую лепешку и запил ее молоком, все его
беды -- и Котов, и брошенная навигацкая школа, и угроза ареста --
отодвинулись, стали маленькими, словно он смотрел на них в перевернутую
подзорную трубу.
так начинал карьеру его отец. Правда, на том корабле сам государь Петр
ставил паруса! Сейчас не те времена. Но он будет прилежен, понятлив, знания,
приобретенные в школе, помогут ему повыситься в чине. С корабля он напишет
Никите, и тот скажет: "Молодец! А я боялся, что ты сгинешь в пути". А Белова
он встретит на балу где-нибудь в петергофском дворце. Они обнимутся, и Саша
скажет: "Ба! Да ты уже капитан! ", а он ответит: "Помнишь навигацкую школу?
Ты предупредил меня в театре, а потому спас жизнь". И Белов засмеется:
"Пустое, друг! "
отвернулся. "Вольному воля. Голодай". -- Он спрятал остатки еды в узелок,
затем ополоснул холодной водой лицо и шею, вытерся подолом и лег на спину,
весьма довольный жизнью.
фразы, тоскливой, брошенной, недоговоренной, она замолкала, как бы ожидая
ответа, и опять повторяла тот же напев. Пальцы ее проворно плели косу,
словно подыгрывали, перебирая клавиши флейты.
ты, Аннушка, лучше меня ни о чем не спрашивай. Вставай. Пошли. Сама говорила
-- путь далек.
извиняющимся тоном.
постучала в дверь.
книгами: старинными фолиантами в кожаных переплетах, свитками рукописей,
древними, обугленными по краям летописями, украшенными витиеватыми
буквицами.
спинкой стула. Охватившая ее робость была неудобна и стеснительна, как чужая
одежда.
перетруженные чтением глаза.
ночь в покаянной молитве и просветит господь твою душу. Какое же твое
окончательное решение?
сдавила переплетенные пальцы, что ногти залиловели, как накрашенные.
из плоти и крови.
страждет искупления вины.
католиком! Бесстыдница! -- Игуменья широким движением сотворила крест, затем
рука ее сжалась в кулак и с силой ударила по столу: -- Не пущу! Посажу на
хлеб и воду!
Спасибо, утешила... Мало тебе моих мук! А ты знаешь, как перед следователем
стоять? На все вопросы отвечать надо одно -- да, да... Другие ответы им не
надобны. А потом составят бумагу:
святой водой, омыл лицо. Вот он, ее благой мир! Монастырский двор был пуст.
Инокини сидели за ткацкими станками, прялками, пяльцами, чистили коров,
пекли хлебы, переписывали древние рукописи в библиотеке. Кривобокая Феклушка
прошмыгнула под окном и скрылась за дверью монастырской гостиницы, пошла
подливать масла в лампады.
травка-муравка -- живой ковер, и неба свод. Три цвета -- белый, зеленый и
синий, цвета покоя, благочестия и тишины.
лавочку у Святых ворот, прижалась спиной к узорной колонке и подумала --
здесь она будет свободна. Монастырская стена оградит ее от житейских
нечистот, переплавит она в мистическом горниле душу свою и искупит вину
перед богом за себя и близких своих. Поднимайся взглядом выше колокольни,
омой душу в живительных лучах света и забудешь...
избитого вниз по лестнице. Гвардейцы окаянные, Петровы выкормыши, куда
тащите моего жениха? На казнь, девушка! На пытки, милая... Петровы мы, не
Софьины! Горят костры в Преображенской слободе перед пыточными избами, вопят
стрельцы, растекаются по Москве ручейки крови.
ошалела. Каждый вечер всовывает ее, как куклу, в иноземное платье, оголяет
плечи и отводит в ассамблею. А там приседай, улыбайся, верти юбкой перед
ухмыляющимся кавалером.
отбила руку о дочерины щеки. Только через год удалось уйти от сраму. Стала
она сестрой Леонидией, не гнушалась самой черной работы, зимой и летом
носила хитон из овечьей шерсти, воду пила из деревянного кубка и молилась в
келье своей, не зажигая светильника. И удостоилась благодати. По сию пору
мало кто знает в этих стенах, что в жилах сестры Леонидии течет благородная
кровь Головкиных.
стучат!
Федора, остановилась на середине комнаты, поклонилась и вытащила из-за пояса
убористо исписанный лист бумаги.
Она вернулась к столу, одернула мантию, села и только после этого обратилась
к вошедшей: -- Говори.
Все выписки сделала и пронумеровала.
ней говорилось о первом общежитейском монастыре, основанном Пахомием Великим
в 320 году в Тавенниси. Уклад этой обители имел любопытную особенность --
Пахомий запретил монахам принимать духовный сан, для того чтобы напрямую,
минуя церковную иерархию, общаться с богом.
епископатом были вполне понятны православной игуменье. Патриаршество в
России умерло с последним патриархом -- Андрианом, а вместе с ним умерло и
древлее благочестие. Во главе русской церкви стал Синод -- духовная
коллегия. А что видела она от Синода? Угрозы, поборы да повинности.
Бесконечные подати грозили монастырю полным разорением. И добро бы шли сборы
на школы да богадельни. Так нет! Какие только обязанности не возлагали на