Чтение 19–й страницы книги ~Тень на Иннсмаутом~

матери два года назад.

Таким образом, мой дед и его овдовевший сын Уолтер теперь составляли
кливлендскую ветвь нашей семьи, над которой по-прежнему продолжала зависеть
тень былых воспоминаний. Мне все так же не нравилось это место, а потому я
старался как можно скорее завершить свои исследования. Дед в изобилии
снабдил меня всевозможной информацией и документами относительно истории и
традиций нашего рода, хотя по части прошлого ветви Орне мне пришлось
опираться исключительно на помощь дяди Уолтера, который предоставил в мое
распоряжение содержимое всех своих досье, включая записи, письма, вырезки,
личные вещи, фотографии и миниатюры.

Именно изучая письма и картины, имевшие отношение к семейству Орне, я
стал постепенно испытывать ужас в отношении своей собственной родословной.
Как я уже сказал, общение с моей бабкой и дядей Дугласом всегда доставляло
мне массу неприятных минут. Сейчас же, спустя много лет после их кончины, я
взирал на их запечатленные на картинах лица со все возрастающим чувством
гадливости и отчужденности. Суть перемены поначалу ускользала от меня,
однако постепенно в моем подсознании начало вырисовываться нечто вроде
ужасающею сравнения, причем даже несмотря на неизменные отказы рациональной
части моего разума хотя бы заподозрить что-то подобное. Было совершенно
очевидно, что характерные черты их лиц начали наводить меня на некоторые
мысли, которых раньше не было и в помине -- на мысли о чем-то таком, что,
предстань оно передо мной со всей своей резкой и явной очевидностью, могло
бы попросту повергнуть меня в состояние безумной паники.

Но самое ужасное потрясение ожидало меня тогда, когда дядя показал мне
образцы ювелирных украшений семьи Орне, хранившихся в одной из ячеек
банковского сейфа. Некоторые из них представляли собой весьма тонкие и
изящные изделия, но была там среди прочего и коробка с довольно странными
старыми вещами, которые достались им от моей таинственной прабабки, причем
дядя с явным нежеланием и даже отвращением продемонстрировал их мне. По его
словам, это были явно гротескные и даже отталкивающие изделия, которые,
насколько ему было известно, никто никогда не носил на людях, хотя моей
бабке очень нравилось порой любоваться ими. С ними были связаны какие-то
малопонятные приметы типа дурного глаза или неведомой порчи, а
француженка-гувернантка моей прабабки якобы прямо говорила, что их вообще
нельзя носить в Новой Англии -- разве что лишь в Европе.

Прежде, чем начать медленно, с недовольным ворчанием открывать коробку
с этими изделиями, дядя предупредил меня, чтобы я не пугался их явно
необычного -и даже отчасти зловещего вида.

Художники и археологи, которым довелось видеть их, признавали
высочайший класс исполнения и экзотическую изысканность этих изделий, хотя
никто из них не смог определить, из какого материала они были изготовлены и
в какой художественной традиции выполнены. Среди них были два браслета,
тиара и какое-то нагрудное украшение, причем на последнем были запечатлены
поистине фантастические сюжеты и фигуры.

В ходе всех этих дядиных пояснений я пытался максимально сдерживать
свои эмоции, однако лицо, похоже, все же выдало мой усиливающийся страх.
Дядя явно встревожился и даже на время отложил демонстрацию изделий, желая
проверить мое самочувствие. Я, тем не менее, попросил его продолжать, что он
и сделал, по-прежнему храня на лице все то же выражение открытой неприязни и
отвращения. Пожалуй, он допускал отчасти повышенной эмоциональной реакции с
моей стороны, когда первый предмет -- тиара -- был извлечен из коробки,
однако сомневаюсь, чтобы он мог допустить именно то, что произошло. Пожалуй,
не ожидал происшедшего и я сам, поскольку считал себя вполне подготовленным
и имел некоторое представление о том, какое зрелище должно было предстать
перед моими глазами... и все же свалился в обморок -- точно так же, как это
произошло на том поросшем вереском и кустарником железнодорожном переезде
год назад.

С того самого дня вся моя жизнь превратилась в череду кошмарных
раздумий и жутковатых ожиданий, поскольку я не знал, сколько во всем этом
зловещей правды, а сколько безумного вымысла. Моя прабабка также носила
фамилию Марш и имела загадочное происхождение, а муж ее жил в Эркхаме -- а
разве не говорил старый Зэдок, что дочь Обеда Марша, родившаяся от его брака
с некоей таинственной чужеземкой, была обманным путем выдана замуж за
какого-то господина из Эркхама? И что этот древний пьяница болтал насчет
сходства моих глаз и глаз капитана Обеда? Да и тот эркхамский ученый тоже
подметил, что глаза у меня -- в точности как у Маршей. Так не был ли Обед
Марш моим пра-прадедом? И кем же -- чем же -- была в таком случае моя
пра-прабабка?

Впрочем, все это могло быть и чистым, хотя и безумным совпадением. Эти
светло-золотистые украшения вполне могли быть куплены отцом моей прабабки,
кем бы он ни был на самом деле, у какого-нибудь иннсмаутского матроса. А эти
взгляды, запечатленные на лицах моей бабки и ее сына-самоубийцы, могли быть
всего лишь плодом моей собственной фантазии -- чистейшей воды выдумкой,
приукрашенной воспоминаниями о том иннсмаутском инциденте, которые
неотступно преследовали меня все эти месяцы и дни. Но почему тогда мой дядя
покончил с собой именно после той памятной поездки по местам жизни предков в
Новой Англии?

На протяжении более, чем двух лет я с большим или меньшим успехом
отвергал все подобные сомнения. Отец способствовал получению мною хорошей
должности в страховой компании, и я постарался как можно глубже погрузиться
в атмосферу новой работы. Но зимой 1930-31 годов у меня начались странные
сновидения. Крайне разрозненные и поначалу отнюдь не навязчивые, они с
каждой неделей повторялись все чаще, получая при этом все более яркую
окраску. Передо мной словно расстилались бескрайние водные просторы, а сам я
бродил по титаническим подводным галереям и лабиринтам, составленным из
поросших водорослями циклопических стен, и рыбы были моими единственными
спутниками в этих блужданиях. Вскоре стали возникать и новые образы, которые
переполняли мою душу чудовищным страхом, но почему-то всякий раз лишь после
того как я просыпался. Непосредственно во сне они меня совершенно не
беспокоили -- ведь я был одним из них, и носил какие-то причудливые,
совершенно нечеловеческие украшения, бороздил их подводные пути и совершал
чудовищные ритуальные процедуры в их располагавшихся на морском дне зловещих
храмах.

Сны мои были наполнены такой массой причудливых видений и диковинных
образов, что я смог. запомнить лишь - ничтожную толику увиденного, однако
даже того, что сохранилось в моей памяти, с лихвой хватило бы на то, чтобы
навеки прослыть безумцем, или, напротив, гением, если бы я осмелился
записать все увиденное. Одновременно с этим я чувствовал, что некая
неведомая и пугающая сила настойчиво пыталась вытащить меня из мира
нормальной и здоровой человеческой жизни и ввергнуть в пучину непроглядной
темени и чужеродного существования, что, конечно же, тяжелым камнем ложилось
мне на душу. Состояние моего здоровья и даже внешность подверглись
существенному ухудшению, так что в конце концов мне пришлось оставить свою
работу и перейти на затворнический, почти неподвижный образ жизни инвалида.
Меня словно поразил некий странный нервный недуг, отчего я временами в
буквальном смысле был не в состоянии сомкнуть глаз.

Именно тогда я со все возрастающей тревогой стал рассматривать в
зеркале собственное отражение. Едва ли человеку доставляет удовольствие
наблюдать постепенно усиливающиеся признаки развития какого-то заболевания,
но в моем случае было нечто более тонкое, неуловимое и одновременно
обескураживающее. Мой отец также стал это подмечать и поглядывать на меня с
явным недоумением, а подчас и с откровенным испугом. Что же во мне
происходило? Не могло ли так получиться, что я постепенно становился похожим
на мою бабку и дядю Дугласа?

Однажды ночью мне приснился страшный сон, в котором я якобы встретился
со своей бабкой, причем встреча эта состоялась где-то под водой, в океанской
пучине. Она жила в фосфоресцирующем дворце, состоящем из многочисленных
террас, с садами, в которых произрастали странные, какие-то чешуйчатые,
гнилостного цвета кораллы, образовавшие ветвистые, чем-то похожие на
уродливые деревья посадки. Старуха довольно тепло поприветствовала меня,
хотя было в ее манерах что-то насмешливое, почти сардоническое. Она сильно
изменилась -- как существа, которые перешли на постоянную жизнь в воде, -- и
сказала, что якобы вообще никогда не умирала. Вместо этого она переместилась
в такое место, о котором узнал ее сын Дуглас, и стала обитать в царстве,
чудеса которого -- предназначенные также и для него -- он сам отверг
дымящимся дулом своего револьвера. Это будет и мое царство -- никуда мне от
этого не деться, и я тоже никогда не умру, а буду жить вместе с теми, кто
существовал уже тогда, когда на земле вообще не было людей.

Видел я и ту особу, которая являлась ее бабкой. В течение восьмидесяти
тысяч лет ее предки Пт'тиа-л'йи жили в Й'хантлеи, и именно туда она
вернулась после смерти Обеда Марша. Й'ха-нтлеи не подвергся разрушению,
когда люди с верхней земли наслали в море смерть. Глубоководных вообще
невозможно уничтожить, хотя палеогеновая магия давно забытых Старожилов
иногда может причинять им отдельные неприятности. В настоящее время они
пребывают в состоянии покоя, но настанет такой день -- если они еще помнили
об этом -- когда они восстанут снова и воздадут должное ненасытной жажде
Великого Цтулху. В следующий раз это будет уже совершенно новый город,
гораздо более величественный, чем Иннсмаут. Они заметно расширят свое
влияние и уже подготовили тех, кто поможет им в этом деле, однако пока
должны выждать некоторое время. За то, что я вызвал смерть их людей на
верхней земле, я должен принести покаяние, но оно не будет слишком уж
тяжелым.

Это был тот самый сон, в котором я впервые увидел шоггота, и один лишь
вид его поверг меня в состояние безумного ужаса, заставившего с криком
проснуться. В то утро зеркало со всей очевидностью подтвердило мне, что я
также окончательно приобрел ту самую характерную "иннсмаутскую внешность".

Я пока решил не накладывать на себя руки, как это сделал дядя Дуглас.
Правда, я купил автоматический пистолет и однажды едва было не совершил
роковой шаг, но какие-то сны все же удержали меня. Жестокие, наиболее
пронзительные ночные видения стали постепенно стихать и сглаживаться, а