Чтение 19–й страницы книги ~Дурак умер, да здравствует дурак!~

-- Ваш дядя был замечательным человеком, -- начал он. -- Такая утрата!

-- Вы были близко знакомы?

-- Боюсь, что только по телефону. Мы немного поболтали, когда он
позвонил в институт, чтобы заказать библию, -- преподобный похлопал по
лежавшему на диване бурому конверту.

-- Это она и есть?

-- Не желаете ли взглянуть? Это наше лучшее издание, просто красота. Мы
все очень им гордимся.

Сняв обертки, он показал мне книгу. Она и впрямь производила
внушительное впечатление, почти такое же, как лампа с купидонами, и была
выдержана в той же цветовой гамме. Переплет из белого дерматина, затейливое
золотое распятие, золотая же вязь на корешке. Обрез тоже был золотой, а
закладками служили красные ленточки. Книга изобиловала старательно
выведенными буквицами и была щедро снабжена иллюстрациями на толстой бумаге,
а большинство диалогов было набрано красным шрифтом. На фронтисписе
красовалось посвящение, начертанное золотым курсивом: "Дражайшей Герти
Дивайн со всею моею любовью навсегда. Но куда ты пойдешь, туда и я пойду.
Руфь 1: 16. Мэтью Грирсон".

М-да, странно. Я еще мог представить себе, что дядюшка Мэтт на склоне
лет пристрастился к богословию, тем более, зная, что болен неизлечимой
формой рака. Но едва ли ему, да и кому-нибудь другому, пришло бы в голову
дарить Герти Дивайн (несмотря на ее ангельскую душу) библию в переплете из
белого кожзаменителя с золотым тиснением. В это как-то не верилось. Стало
быть, книга содержит в себе еще что-то, незаметное с первого взгляда.

Я понял. Это была какая-то весточка. Ключ, который сумеет распознать
Герти.

Ключ к чему?

Может быть, триста тысяч долларов -- это еще не все? В конце концов,
дядя Мэтт сколотил свое состояние в Бразилии, а Бразилия -- огромная молодая
страна, богатая еще почти не тронутыми запасами сырья. Может быть, денег
больше, гораздо больше, а триста тысяч -- лишь верхушка айсберга. И
указатель пути к главному кладу -- как раз в этой библии?

Ну конечно! Зачем еще дарить триста тысяч совсем чужому человеку, даже
если по бумагам он -- твой родственник? Да затем, что это -- крохи для
цыплят, а настоящая кубышка запрятана где-то еще.

Вот почему дядя Мэтт подослал ко мне Герти. Он предоставил ей самой
решать, рассказать мне об остальных деньгах или нет. Триста тысяч -- это
просто испытание, чтобы узнать, стоит ли отдавать мне все. А Герти похитили
люди, которые хотят вытянуть из нее сведения о кладе.

-- Вы разносите эти штуки? -- спросил я.

-- Э... -- священник растерянно улыбнулся. -- Возникает вопрос оплаты.
Ваш дядя должен был прислать нам чек, но, к сожалению, кончина помешала
ему...

-- Сколько это стоит? -- спросил я.

-- Тридцать семь долларов пятьдесят центов.

-- Я выпишу вам чек, -- сказал я, доставая чековую книжку, которую
прихватил из дома, поскольку не знал, как долго буду в бегах. Но пока мне не
выдавалось случая воспользоваться ею.

Преподобный Маркуэнд снабдил меня ручкой и сказал:

-- Выпишите на Институт любящих сердец.

Я передал преподобному чек, и Маркуэнд, казалось, опять собрался сесть,
чтобы уже в качестве священнослужителя, а не рассыльного, обсудить со мной
мои собственные богословские воззрения, но я сумел отбояриться от него,
заявив, что должен немного поработать. Преподобный выказал полное понимание
и тотчас ушел, а я приступил к штудированию священного писания.

Проведя за этим занятием почти час, я так ничего и не вычитал. Вроде,
библия ничем не отличалась от любой другой. Во всяком случае, я никаких
особенностей не обнаружил. Но ведь сообщение было адресовано Герти, которая,
несомненно, поймет все с первого взгляда.

В конце концов мне пришлось забросить богословие. Я засунул библию в
духовку, от глаз подальше, и, забыв о ней, возобновил размышления,
прерванные приходом преподобного Маркуэнда. Собственно, они сводились к
тому, что единственный факт, в котором я мог быть уверен, -- убийство
дядюшки Мэтта. Начав с этого факта, я, если очень повезет, сумею раскопать
еще несколько достоверных фактов.

Что ж, прекрасно. На тот случай, если Герти удастся убежать от
похитителей, я оставил ей записку, в которой обещал время от времени
позванивать, и отправился в библиотеку, чтобы просмотреть газетные сообщения
об убийствах.

Одинокий искатель вышел на след.

¶15§

"Дейли-ньюс" сочла моего дядюшку Мэтта скучной личностью, но всячески
избегала говорить об этом прямо. В конце концов газета выставила его
полузагадочным полумиллионером полупреклонных лет, составившим полоумное
завещание, имевшим полупонятную биографию и полуголую стриптизерку в
качестве полусиделки-полулежалки. Дабы покончить с этой половинчатостью и
довершить дело, судьба, в придачу ко всему, ополовинила его земной срок,
сделав дядьку жертвой убийства, которое произошло в его роскошной полуторной
квартире на Южной Сентрал-Парк-авеню, причем убийца до сих пор не был
найден. Было совершенно очевидно, что "Ньюс" надеялась сорвать большой куш
на дядюшке Мэтте, но не смогла по-настоящему взять его в оборот и сделала
дело только наполовину. Все статьи, посвященные убийству дядьки, где-то с
середины начинали повествовать о чем-нибудь совсем другом, например, о
братьях Коллиер, с которыми дядюшка, по-моему, не имел ничего общего, за
исключением того обстоятельства, что они тоже умерли, были богаты и
принадлежали к белой расе.

И все же "Дейли-ньюс" оказалась единственным пригодным к использованию
источником сведений. "Таймс" ограничилась сухой бессодержательной заметкой,
напечатанной на другой день после убийства, остальные газеты были немногим
лучше, и только "Ньюс" разродилась выводком статей. Что ж, положение
обязывает.

Ну, ладно. В мешанине многочисленных ссылок на Браунинга и Джека
Лондона (не спрашивайте меня, как они это сделали) я отыскал, наконец, голые
факты и старательно занес их в записную книжку, приобретенную специально для
этой цели.

Дядюшку Мэтта убили в понедельник вечером, восьмого мая, семнадцать
дней назад. Тем вечером Герти отправилась в кино в обществе своего приятеля
по имени Гас Рикович и вернулась в дядькину квартиру только в половине
второго ночи. Обнаружив труп, она тотчас позвонила в полицию. По
свидетельству врача, смерть наступила между десятью и одиннадцатью часами
вечера в результате удара по затылку тупым предметом, которого не нашли ни
на месте преступления, ни в ходе дальнейших следственных действий. Признаков
насильственного вторжения в квартиру обнаружено не было, равно как и следов
борьбы. Насколько было известно Герти (во всяком случае, так она заявила
полицейским и пишущей братии), дядя Мэтт не ждал никаких гостей или
посетителей.

Убийство человека, который вот-вот должен был умереть от рака,
настолько поразило "Дейли-ньюс", что газета даже напечатала интервью с
врачом дяди Мэтта, неким Луцием Осбертсоном, который, судя по тексту, был
человеком надменным и напыщенным, но всякий, кто умел читать между строк,
без труда уловил бы тихие сетования по поводу потери надежного источника
доходов.

Последующие статьи едва ли сообщали что-то новое. Полиция вяло брела по
сужающейся спирали, будто горстка побежденных индейцев, сбившихся с тропы
войны. Довольно много внимания было уделено Герти. В газете появились ее
фотографии, интервью с ней, был приведен послужной список эстрадной звезды.
О Гасе Риковиче больше не упоминалось. Тут и там мелькали намеки на странное
завещание, которое, судя по всему, оставил дядя Мэтт, но его содержание
тогда еще не было предано огласке, а значит, не упоминалось и мое имя. Когда
свет юпитеров, наконец, озарил и меня, история про дядюшку Мэтта уже была
мертвее, чем он сам. На шестой день после убийства даже "Дейли-ньюс" больше
не могла написать о нем ничего нового.

Когда я покинул библиотеку с распухшей от сведений записной книжкой,
было пять часов -- разгар ежевечернего самоистязания, именуемого часом пик.
Я был на Сорок третьей улице, к западу от Десятой авеню, и решил, что
пуститься в путь на своих двоих будет разумнее, чем пытаться поймать такси
или втиснуться в автобус на Девятой авеню. Вероятно, пешком я мог добраться
до места назначения быстрее, чем на транспорте. Передвигаясь неспешным
шагом, я покрыл расстояние за двадцать пять минут, причем никто ни разу не
выстрелил в меня.

Еще в библиотеке я принял решение вернуться в квартиру Герти, чтобы,
возможно, использовать ее в качестве оперативной базы, но потом мне пришло в
голову, что похитители наверняка выбьют из Герти сведения о моем
местонахождении и возьмут ее жилище под наблюдение, чтобы подстерегать меня
там. Тогда я подумал о гостинице, но мысль о том, чтобы на глазах у портье
вписать в книгу постояльцев вымышленное имя, слишком действовала на нервы, и
я отбросил ее. Пожить у друга? Но у меня очень мало друзей, и они слишком
дороги мне, чтобы впутывать кого-нибудь из них в дело о похищении и
покушении на убийство. Не говоря уже о том, что лишь одному богу ведомо,
могу ли я им доверять.

Короче, оставалось только одно место, в которое я мог пойти: к себе