себя от них! Господи, помоги же мне хоть немного.
говоря, не знаю, на пользу это моему делу или во вред, но я
нечто пережил, со мной нечто произошло, нечто совершенно
неожиданное. Или нег, разве я этого не ожидал, не
предчувствовал, не надеялся на это, не страшился "того? Ах, так
оно и было. И все же случившееся остается достаточно странным и
неправдоподобным.
меня часы прогуливался по улице Зайлерграбен, многократно
кружил подле дома No 69а, последнее время вся" кий раз с одной
и той же мыслью: "Попытаю счастья еще, а уж если ничего не
выйдет, больше сюда не приду". Разумеется, я приходил снова и
снова, и вот позавчера вечером желание мое исполнилось. Да, но
как оно исполнилось!
которого успел изучить каждую трещину, из окна сверху зазвучала
легко насвистываемая мелодия простенькой песенки или танца,
немудреный уличный мотив. Я еще ничего не знал, но уже
прислушивался, звуки что-то внушали мне, и смутное воспоминание
начало подниматься во мне словно из глубин сна. Мелодия была
банальная, но звуки, слетавшие с губ, были непостижимо
утешительны, в них жило легкое и отрадное дыхание, они радовали
слух необычной чистотой и естественностью, словно пение птицы.
Я стоял и вслушивался, завороженный, но со странно стеснившимся
сердцем, не имея в голове еще ни одной мысли. Если мысль и
была, то разве что такая: это, должно быть, очень счастливый и
очень располагающий к себе человек, если он может так
насвистывать. Несколько минут я провел на улице в полной
неподвижности, заслушавшись. Мимо прошел старик с осунувшимся
больным лицом, он поглядел, как я стою, на один миг прислушался
к звукам вместе со мной, потом уже на ходу понимающе улыбнулся
мне, его чудный дальнозоркий старческий взгляд, кажется,
говорил: "Постой еще, дружище, такое услышишь не каждый день".
Взгляд старика согрел мою душу, мне было жаль, что он ушел. Но
в ту же секунду мне пришло на ум, что это
насвистывание--исполнение всех моих желаний, что звуки не могут
исходить ни от кого другого, кроме как от Лео.
Мелодия с ее простодушными вариациями подошла к концу,
воцарилась тишина. "Сейчас он у себя наверху зажжет
свет",--подумал я, но все оставалось темным. И вот я услышал
шаги по лестнице, дверь подъезда тихо раскрылась, и на улицу
вышел некто, и походка его в точности такая, каким было его
насвистывание: легкая, играющая, но одновременно собранная,
здоровая и юношеская. Тот, кто шел такой походкой, был
невысокий, но очень стройный человек с обнаженной головой, и
теперь мое сердце признало его с несомненностью: это был Лео,
не просто Лео из адресной книги, это был сам Лео, наш милый
спутник и слуга в паломничестве, который во время оно, десять
или более лет тому назад, своим исчезновением заставил нас так
страшно потерять присутствие духа и мужество. В первый миг
радостной неожиданности я едва его не окликнул. И теперь,
только теперь, мне вспомнилось, что ведь и его насвистывание
было мне знакомо, я столько раз слышал его во время нашего
паломничества. Это были те же звуки, что тогда, и все же до
чего по-иному, как странно отзывались они во мне! Я ощутил
чувство боли, словно удар по сердцу: до чего иным стало с тех
пор все--небо, воздух, времена года, сновидения и само
состояние сна, день и ночь! Как глубоко и как страшно
переменилось для меня все, если звук насвистываемой мелодии,
ритм знакомый шагов одним тем, что напоминал мне о потерянном
былом, мог с такой силой ранить меня в самое сердце, мог
причинить мне такую радость и такую боль.
голову на обнаженной шее, выступавшей из открытого ворота синей
рубашки, дружелюбно и весело удалялся он по вечерней улице, его
ноги шагали почти неслышно, не то в легких сандалиях, не то в
обуви гимнаста. Я пошел за ним, не имея притом никаких
намерений. Разве мог я не пойти за ним? Он спускался по улице
вниз, и какой бы легкой, упругой, юношеской ни была его
походка, она одновременно была вечерней, имела в себе
тональность сумерек, звучала в лад часу, составляла единое
целое с ним, с приглушенными звуками из глубины затихающего
города, с неясным светом первых фонарей, которые в это время
как раз начинали загораться.
свернул, исчез между высокими круглящимися кустами, и я
прибавил шагу, боясь его потерять. Тут он появился снова, он
неторопливо шествовал под ветвями акаций и сирени. Дорожка в
этом месте змеится двумя извивами между низкорослых деревьев,
на краю газона стоят две скамейки. Здесь, в тени ветвей, было
уже по-настоящему темно. Лео прошел мимо первой скамейки, на
ней сидела парочка, следующая скамейка была пуста, он сел на
нее, прислонился, запрокинул голову и некоторое время глядел
вверх на листву и на облака. Затем он достал из кармана
маленькую круглую коробочку из белого металла, поставил ее
рядом с собой на скамейку, отвинтил крышку и принялся не спеша
выуживать что-то из коробочки своими ловкими пальцами,
отправлять себе в рот и с удовольствием поедать. Я сначала
расхаживал взад и вперед у края кустов; потом подошел к его
скамейке и присел на другой конец. Он взглянул в мою сторону,
посмотрел своими светлыми серыми глазами мне в лицо и продолжал
есть. Он ел сушеные фрукты, несколько слив и половинок
абрикосов. Он брал их, одну за другой, двумя пальцами,
чуть-чуть сжимал и ощупывал каждую, отправлял в рот и жевал
медленно, с наслаждением. Прошло порядочно времени, пока он
взял и вкусил последнюю дольку. Тогда он снова закрыл коробочку
и положил ее в карман, откинулся и вытянул ноги; я увидел, что
у его матерчатых туфель были плетеные подошвы.
не знал, обращается он ко мне или к себе самому.
он до сих пор не узнал меня ни по облику, ни по походке, то мне
казалось вероятным, более того, почти несомненным, что теперь
он узнает меня по голосу.
это отвечало моему первоначальному желанию, я почувствовал, что
глубоко разочарован. Он меня не узнал. В то время как сам он за
десять лет остался прежним, словно бы даже не изменился в
возрасте, со мной, увы, дело обстояло иначе.
там, наверху, на улице Зайлерграбен. Мне очень понравилось.
Видите ли, я прежде был музыкантом.
занятие. Вы что же, его бросили? -- Да, с некоторых пор. Я даже
продал скрипку. -- Вот как? Жаль. Вы бедствуете? Я хотел
сказать: вы не голодны? У меня еще есть дома еда и несколько
марок в кармане.
живу в полном достатке, у меня есть больше, чем мне нужно. Но я
вам сердечно благодарен, это так мило с вашей стороны, что вы
хотите меня угостить. Доброжелательных людей встречаешь так
редко.
они весьма странны. Вы тоже странный человек. -- Я? Почему так?
скрипку! Выходит, музыка вас больше не радует?
радовать именно то, что прежде было ему дорого. Случается, что
музыкант продает свою скрипку или разбивает ее о стену или что
живописец в один прекрасный день сжигает все свои картины. Вы
никогда о таком не слышали? -- Слышал. Стало быть, от отчаяния.
Это бывает. Мне случалось даже знать двух человек, которые на
себя руки наложили. Бывают на свете глупые люди, на них и
смотреть больно. Некоторым уже нельзя помочь. Так что же вы
теперь делаете, когда у вас нет скрипки?
уже не молод и часто болею. Почему вы все говорите о скрипке?
Разве это так важно? -- О скрипке? Да так, мне вспомнился царь
Давид. -- Как вы сказали? Царь Давид? Он-то тут при чем?
случилось играть перед царем Саулом и разгонять своей игрой
черные мысли Саула. А потом он сам стал царем, очень великим,
ужасно серьезным царем, так что у него хватало своих забот я
своих черных мыслей. Он носил корону, вел войны, и прочая, и
прочая, иногда делал вещи совсем противные и очень прославился.
Но когда я думаю о его жизни, мне больше всего по душе молодой
Давид со своей арфой, и как он утешал бедного Саула своей
музыкой, и мне просто жаль, что позднее он стал царем. Он был
Андреев Николай
Посняков Андрей
Свержин Владимир
Посняков Андрей
Афанасьев Роман
Глуховский Дмитрий