всякого человека, - именно чувство благоговейного преклоне ния перед чем-то
высшим - зарождается безотчетно и у других тварей, кроме человека. В этом
смысле можно признать справедливость следующих указаний.
оно состоит из любви, из полного подчинения чему-то высшему и таинственному,
из сильного чувства зависимости, страха, почтения, благодарности за
прошедшие и упования на будущие блага и, может быть, еще из других
элементов. Никакое существо не могло бы испытывать такого сложного душевного
возбуждения, пока его умственные и нравственные способности не достигли
сравнительно высокого уровня. Тем не менее мы видим нечто вроде приближения
к этому духовному состоянию в сердечной любви собаки к своему господину,
которая соединена с полным подчинением, некоторым страхом и, быть может, еще
с другими чувствами. Все приемы собаки, когда она после некоторого
отсутствия возвращается к своему гос подину, и, могу я прибавить, также
обезьяны, возвращающейся к любимому сторожу, далеко разнятся от того, что
обнаруживают эти животные относительно себе подобных. В последнем случае
изъявления радости слабее, и чувство равенства высказывается в каждом дв
ижении"22.
что в quasi - религиозном отношении собаки или обезьяны к высшему (для них)
существу кроме страха и своекорыстия есть еще и нравственный элемент, притом
совершенно отличный от симпа тических чувств, какие выказывают эти животные
по отношению к себе подобным. Это специфическое чувство к высшему и есть
именно то, что я называю благоговением, и, признавая его у собак и обезьян,
странно было бы отрицать его у человека и выводить человеч ескую религию из
одного страха и своекорыстия. Нельзя не видеть участия и этих низших чувств
в образовании и развитии религии, но глубочайшим ее основанием остается
все-таки отличительное религиозно-нравственное чувство благоговейной любви
человека к том у, что превосходнее его самого.
возможных нравственных отношений человека к тому, что ниже его, что равно
ему и что выше его. Господство над материальною чувственностью, солидарность
с живыми существами и внутреннее доб ровольное подчинение сверхчеловеческому
началу - вот вечные, незыблемые основы нравственной жизни человечества.
Степень этого господства, глубина и объем этой солидарности, полнота этого
внутреннего подчинения изменяются в историческом процессе, переходя от
наименьшего к наибольшему совершенству, но принцип в каждой из трех сфер
отношений остается один и тот же.
могут быть показаны как видоизменения этих трех основ или как результат
взаимодействия между ними и умственною стороной человека. Мужество или
храбрость, например, несомненно есть лишь в более внешней, поверхностной
форме проявления тот же самый принцип возвышения и господства над низшею,
материальною стороной нашей природы, - принцип, коего более глубокое и
знаменательное выражение мы находим в стыде. Стыд (в своем основном
проявлени и) возвышает человека над животным инстинктом родового
самосохранения, мужество поднимает его над другим животным инстинктом -
самосохранения личного. Но кроме этого различия в предмете или области
применения эти два вида одного и того же нравственного н ачала различаются
между собою еще в другом, более глубоком отношении. Чувство стыда, по самому
существу своему, заключает порицательное суждение о том, чему оно
противостоит: то, чего я стыжусь, самым фактом стыда объявляется мною дурным
или недолжным. Н апротив, мужественное чувство или поступок могут просто
проявлять природу данного существа и сами по себе вовсе не заключают в себе
осуждения своего противуположного. Поэтому храбрость свойственна и животным,
не имея у них никакого нравственного значения . Усложненная и развитая
функция питания и добывания пищи становится у некоторых животных хищническим
инстинктом разрушения, который иногда может перевешивать инстинкт
самосохранения. Этот перевес одного природного инстинкта над другим и есть
животная хр абрость. Ее присутствие или отсутствие есть не более как
природный факт, не связанный внутренне ни с какою самооценкою. Никому не
прийдет в голову утверждать, что заяц и курица стыдятся своей боязливости,
не стыдятся ее и храбрые звери, когда им случится иной раз струсить, равно
как они не гордятся и своими подвигами. Непосредственно и у человека
качество храбрости не имеет другого характера. Но в силу нашей высшей
природы и привходящей рефлексии это качество принимает новый смысл,
связывающий его с кор нем собственно человеческой нравственности - стыдом.
Мужество сознается человеком не как преобладание только хищнического
инстинкта, а как способность духа возвышаться над инстинктом личного
самосохранения, причем присутствие этой силы духа является добр одетелью, а
отсутствие ее осуждается как постыдное. Таким образом, существенное сродство
между стыдливостью и храбростью обнаруживается в том, что недостаток второй
добродетели осуждается по норме первой: отсутствие мужества становится
предметом стыда, ч его нельзя сказать в той же силе о других добродетелях
(милосердии, справедливости, смирении, благочестии и т.д.), отсутствие коих
порицается обыкновенно в иных формах. И при оценке чутких чувств и действий
злоба, несправедливость, высокомерие, нечестие
последнее определение специально усвояется лишь малодушию и плотоугодию23,
т.е. таким порокам, которыми нарушается собственное достоинство человеческой
личности, как такой, а не ее обязанности к ближнему и Богу.
добродетелью, лишь поскольку связывается с первою основой человеческой
нравственности - стыдливостью - в одном общем принципе: отстаивания личности
от низшей природы, или плотских инстинкт ов.
нами первичных основ нравственности будет показана на своем месте.
принадлежит исключительно человеку (стыд), другая (жалость) в значительной
степени свойственна многим животным, а третья (благоговение, или преклонение
перед высшим) лишь в слабой степени за мечается у некоторых животных. Но
хотя зачатки нравственного чувства (второго и третьего разряда) наблюдаются
у животных, между ними и соответствующими чувствами у человека есть, однако,
формальное различие. Животные бывают добрыми и злыми, но различие д обра и
зла, как таковых, не существует в их сознании. У человека это познание добра
и зла не только дано непосредственно в отличительном для него чувстве стыда,
но из этой первоосновы, постепенно расширяя и утончая свою
конкретно-чувственную форму, оно п ереходит в виде совести на всю область
человеческой этики. Мы видели, что в пределах нравственного отношения
человека к самому себе или к своей собственной природе чувство стыда
(первоначально имеющее собственно половой характер) сохраняет свое формально
е тождество независимо от того, противупоставляется ли оно инстинкту
животного самосохранения, индивидуального или же родового: малодушная
привязанность к смертной жизни так же постыдна, как и отдача себя половому
влечению. Переходя в другую область отно шений - не к себе самому, как
отдельной особи и как одному из экземпляров рода, а к ближним и к Богу, -
отношений несравненно более сложных, объективно-разнообразных и изменчивых,
нравственная самооценка не может оставаться в простом виде конкретного ощу
щения, она неизбежно проходит чрез среду отвлеченного сознания, откуда и
выходит в новой форме совести. Но внутренняя сущность обоих явлений,
несомненно, та же самая24. Стыд и совесть говорят разным языком и по разным
поводам, но смысл того, что они гово рят, один и тот же: это не добро, это
недолжно, это недостойно.
пояснение: сделавши это недозволенное или недолжное, ты виновен во зле,
грехе, в преступлении.
добрые или злые, дает им нравственное значение, которого они без того не
имели бы, а так как сама совесть есть только развитие стыда, то таким
образом вся нравственная жизнь челове ка, во всех своих трех сферах,
вырастает как бы из одного корня, и притом корня чисто человеческого, по
существу чуждого миру животному.
животных, лишенных этого элементарного чувства, было бы напрасно искать
более сложного явления его - в совести. Когда из смущенного вида
провинившихся животных выводят присутствие в них со вести, этот вывод,
несомненно, основан на недоразумении, именно на смешении двух явлений,
существенное различие которых известно нам, однако, по собственному опыту.
Нравственному состоянию возбужденной совести или раскаяния аналогично в
умственной сфере
нецелесообразного - невыгодного, и вытекающее отсюда недовольство собою. Эти
два явления имеют общие формальные признаки и внешним образом одинаково
выражаются в смущении (физиологи чески - в приливе крови к лицу). Однако
сущность их настолько различна, что хотя в иных случаях они совпадают, но в
других зато не только выступают отдельно, но и прямо исключают друг друга.
Так, напр., когда городничий (в "Ревизоре") жестоко негодует на себя за то,
что не он провел Хлестакова, а тот его, или когда какой-нибудь
сконфузившийся шулер клянет себя за то, что не довольно ловко смошенничал в
картах38, то, очевидно, такое самоосуждение не только ничего общего не имеет
с побуждением совести, но и прямо показывает закоренелую бессовестность.
Умственное самоосуждение, несомненно, свойственно высшим животным, и если
благовоспитанная собака так сильно сознает свои промахи, что иногда даже
старается искусно скрыть их, то это, конечно, говорит в пол ьзу ее ума, но
никакого отношения к совести не представляет.
развитием указанных первичных данных человеческой нравственности, ибо