более запутывающейся жизни, и сейчас в заключение этой главы, где шла речь о
некоторых мрачных предметах, мне хочется вытащить из клубка этой пряжи яркую
нитку, дабы сказать, что жизнь все равно прекрасна.
девяносто пять градусов по Фаренгейту, сильный бриз и сияния. Я в
университетской майке, в шортах и беговых туфлях разгуливаю по Эл-Эй
запросто, как большинство туземцев, и что любопытно, не подражания ради я
так одет, а так вот естественно, вполне машинально присоединился к beautiful
people'у.
"Хьюз" на Сансет-бульвар. Еду и думаю о том, как прекрасен день и как хороша
рыжая голова в параллельно идущей машине, и о том, как я тут уже
основательно освоился, а это приятно, и о том, что скоро уже домой, а это
приятно вдвойне.
звезды! Как же это так? Ведь и Биверли-хиллз, где они живут, в двух шагах от
нашего кампуса, и до бульвара Голливуд двадцать минут езды, а с не видел ни
одной звезды (признаюсь, и звездочки ни одной), если не считать отпечатков
рук и ног перед "Chinese Theater". (Знаменитый "Китайский театр" на бульваре
Голливуд, где начиная еще с конца двадцатых годов происходили премьеры всех
больших фильмов. В течение этих десятилетий звезды во время премьер
оставляют на асфальте отпечатки рук и ног. Предполагаю, что асфальт
предварительно размягчается, ведь даже и у звезд не могут быть столь тяжелые
стопы и длани.) Печальная история, теперь не отчитаешься в Москве.
для писателя мысль несколько ободряет. С ней я подъезжаю к "Хьюзу", паркую
"порше", беру проволочную тележку для покупок и вкатываюсь под своды
сверхбазара, где, конечно, звучит назойливо-неназойливая ободряющая музыка.
Ничего тут особенного нет: у него где-то дом неподалеку, а продукты ведь и
звездам нужны. Брандо как Брандо - сорокасемилетний красавец в японском
кимоно, волосы завязаны на затылке в стиле пони-тейл. "Каждый день
встречался с Брандо, - молнией проносится у меня в голове. - Каждый день,
каждый день! Много болтали..."
("Полночь", популярная легкомысленная газета, сообщающая светские новости и
всякие курьезы), а в ней статья об очередном приключении Брандо. "Вот как-то
встретились мы с Марлоном, а он мне говорит: "Можешь себе представить, Вася,
в какую я попал историю! Снимался я на натуре возле Сан-Диего, а вечером у
меня павильон в Эл-Эй. Собачья жизнь, конечно, но что делать, старик? Налоги
душат! Короче, не снимая грима, а грим, конечно, преступника, пропади все
пропадом, влезаю в самолет. "Ну, - говорю стюардессе, - летим на Кубу,
дочка?" Вижу, юмора не понимает чувиха, бледнеет, куда-то в темпе линяет.
Через пять минут бежит к моему креслу весь экипаж и наряд полиции, ясное
дело, с их дурацкими пушечками в руках. Бедные замороченные роботы
истэблишмента... И эти люди отказывают коренному населению нашего континента
в его законных правах! "Вот он! - кричит экипаж. - Пытался угнать самолет на
Кубу!" Пришлось мне снять грим. Ну, конечно, тут все разахались. Ах, мистер
Брандо, бег, дескать, юр пардон! Ах, мы так счастливы, что вы летите с нами!
Нет уж, говорю я этим ребятам, с таким трусливым экипажем я не полечу. Поищу
другой самолет. Как считаешь, старик, правильно я поступил?"
Брандо. Сколько историй рассказал мне он - можно книгу написать! Вот,
например, однажды...
Марлон Брандо возле своего открытого "ягуара" и читает "Midnight". Читает,
улыбается, кимоно и конский хвост треплет сильный океанский бриз. Дочитав до
конца собственное приключение, лауреат многочисленных "Оскаров" пожимает
плечами и бросает газетку по ветру.
за верхушками пальм, тонет в сиянии. Пускаю и я свою, вторую, вслед за
первой и, когда она скрывается, окончательно утверждаюсь в том, что я
ежедневно встречался с Брандо возле супермаркета "Хьюз" на Сансет-бульваре.
Он уезжал обычно вверх по Сансету, к Биверли-хиллз, а я спускался вниз, к
Тихоокеанским Палисадам...
РОЖДЕННАЯ ИЗ ПЕНЫ МОРСКОЙ И
Кавалькада колотила копытами дорогу так, как барабанщик Элвин Джонс бьет
свою установку, когда он в раже. А ночь не кончалась. Она становилась все
таинственней, все прельстительней.
согнутые спины в грубых рубашках, а позади наклоненные лица, сжимающие
зубами кожаные тесемки шляп.
потом они ринулись вниз, увлекая за собой камни, прошлогодний снег,
вековечные небылицы. Вскоре они уже пересекли всю холмистую Калифорнию и
тогда медленно, будто бы в киношном замедлении, выплыли на белый как снег
пляж Кармел.
спешивались и отпускали своих коней, а те, спокойно помахивая гривами,
уходили в темный океан, а тот спокойно, но с интересом рычал, как будто
гигантский зрительный зал перед концертом.
других его героев - музыкантов американского джаза. Луч луны словно
прожектор бродил по пляжу, освещая одно за другим лица Дюка Эллингтона и Луи
Армстронга, Кинга Оливера и Каунта Бейси, Чарли Паркера и Стена Кентона,
Джона Колтрейна и Орнета Колмена, Дейва Брубека и Джерри Муллигана,
Телониуса Монка и Элвина Джонса...
пиано. С неуклюжим грохотом пролетел над пляжем древний "дуглас", голос
Глена Миллера громко прошептал оттуда "раз-два-три", и концерт начался.
верху, он качался на остренькой спице блаженства и чувствовал, что его
"типичное американское приключение" близится к счастливому концу. Что они
играли? Быть может, десяток тем сразу? И все это была классика: и "Высокая
луна", и "Маршрут А", и "Вокруг полуночи", и "Караван", и "Бери пятерку"...
Они начинали темы, а потом импровизировали за милую душу каждый по-своему и
все одновременно, но это не было какафонией: Москвич слышал - всех!
маленький столик с ядовитой лампочкой. Там сидел музыкальный критик,
паршивенький Мемозов, изображал из себя суперумника и, делая вид, что не
замечает Москвича, писал зубодробительную рецензию.
критик был уже всеми замечен. Гармония то и дело стала нарушаться воплями
отчаяния, скрежетом пессимизма. Быть может, был бы сорван и хеппи-энд
типичного американского приключения, если бы не вмешались стихийные силы
природы. Дюна под Мемозовым благополучно провалилась, он сам с имуществом
своим, столом и табуреткой, исчез в антипространстве литературного вздора, а
взвихренные листы рецензии подхватило племя монтерейских чаек и пожрало их,
несмотря на обилие орфографических ошибок.
двинулась к берегу та, которую искали, - высокая, загорелая, с блестящими
глазами, в широких светящихся одеждах. Она или другая упала в прошлый
четверг на Вествуд-бульваре, было уже не важно. Важно было то, что она пела
в сопровождении всех этих великих музыкантов, и пела так, будто Элла
Фицджеральд, Билли Холидэй и Диана Росс отдали ей для сегодняшней ночи свои
золотые голоса.
звук, выходила на белый, как канифоль, песок пляжа Кармел.
Нептун. Обычно его изображают дряхлым смешным стариком, в действительности
же он не стар, хотя и не молод, строен, сед, но кудряв и отнюдь не смешон,
хотя и не лишен самоиронии.
Москвич, потеряв голову от удовольствия, присоединился к двум звездам
Кармела и запел, право слово, неплохо, соединяя в себе мощь Магомаева, Хиля,
Кобзона, Захарова, Вуячича и Дина Рида.
САНИТАРНЫЙ ГОРОД ФРАНЦИСКО
кота Силли, которого иногда называют и более торжественно - мистер Силли
Шопенгауэр.
обыкновенный типичный кот.
сволочь такая.
Якубенко Николай
Круз Андрей
Афанасьев Роман
Володихин Дмитрий
Володихин Дмитрий
Контровский Владимир