голосом чудесно и темнить и скрывать волнение. После этого я больше ничего
не слышал. Наверно, она втихаря выключила связь. Тут я, как рысь, притаился,
ибо Фан Фаныч привык добром, а не подлянкой благодарить человеческую душу за
помощь и опору в трудный миг. Притаился и, тоже втихую, пробую оторвать
руками самую дорогую тогда для меня и родную часть тела, ноготок с мизинца.
А он, представляешь, не отрывается, не обламывается, хоть скриплю зубами от
боли, и слезы у меня текут радостные, что и среди этих волков, простите,
волки, среди этих акул и крыс, простите, акулы и крысы, есть невинные люди,
а такой власти и силы на свете, чтобы уследить за их сопротивлением
бешенству бесов - Нет! Никак не обламывается, просто сталактит, а не
ноготок, хотя Кидалла вот-вот может нагрянуть! Хочу обгрызть. Но, как назло,
Коля, шкелетина моя одеревенела и не могу до ноготка дотянуться. Господи,
взмолился, не дай погубить моею уликою милую женщину Мурашову, согми,
Господи, на пару с Ангелом-Хранителем, раба твоего Фан Фаныча в бараний рог,
согни, Господи, и тогда прибирай меня к себе, прибирай! Дошла моя мольба,
согнулся, схватил ноготок зубами и сразу не отгрызу: ослаб и полста снетовых
лет не держал в зубах ничего твердого. Отгрыз, слава Богу! Покатал во рту,
подержал на языке. Спасибо, родной!
меня, карябнув горло и грудь. Тут же ввалились мусора.
называть? Рад, что похожи вы на меня, человека. Я прибыл на нашу чудесную
пданету с миссией доброй воли. Привет вам от народа - строителя коммунизма и
лично от товарища Сталина! Правде не страшны никакие расстояния! - Говорю
все зто с понтом, что принял мусоров за инопланетян, радостно и приветливо,
и на орудия самоубийства показываю. - Товарищ Берия прислал вам
замечательные достижения нашей цивилизации. Мы, советские люди - хорошие, а
капиталисты - говно. По-вашински как будет - говно? - мусора не обращают на
слова мои внимания, перевернули камеру вверх дном, потом за меня взялись. Я
понтярить продолжаю, хляю за космонавта.
СССР и барельеф великого Ленина! Так вы, падлы, принимаете жителя с планеты
Земля? Мусора! Чтоб у вас на пятках по члену выросло и пусть горит под
вашими ногами ваша вонючая Альфа Центавра! Прокуроры, где вы? Они меня,
Коля, волокут, молотят по бокам, по бокам, и рукиноги осматривают, а я себе
хипежу всякую хреновину и веселюсь. Попадает, конечно, но это уже похоже на
жизнь, это уже - общение с живыми людьми, зто - не тухлый полет в туфтовом
космосе!
на Хайгетском кладбище, а если сам Кока, то Кока тоже навек завязал, но он
покоится на Ваганьковском.
казынает:
Мурашову - под следствие!
торопиться некуда... Торопиться некуда... Торопиться некуда... Ширинку
застегнул... зачем?... бедная, думаю, Мурашова, аркан ей из-за меня... Но ты
не колись... не колись до конца... ноготок-то в Фан Фаныче, а Фан Фанычу -
кранты, чехты, более того, Фан Фанычу, до вскрытия он копыто ослиное
переварит, не то, что с мизинчика ноготок. Не колись, деточка, а то я
мучиться буду на том свете!
полы... перила... пороги... дерево... железо... бетон... бронза... и я
прощаюса с веществом, сотворенным Богом для человеческой радости, и так
глупо и гнусно употребленным бесами в казни... Ты, ведь, дьявол, сволота
такая, - иду и думаю, - за всю свою жизнь, вернее, смерть, ни одной
молекулы, падаль, не сотворил, ни злектрончика миру от себя не прибавил,
только изводишь и человека, и вещество в вечной злобе и неутолимой зависти,
но всего и всех, сучье твое рыло, не изведешь. Жаль мне тебя, дьявол. Жаль!"
облуплена, на соплях держится. Я почуял почему-то, что вот оно, и не ошибся.
Уперся взглядом в железный пол с желобком посредине и начал вдыхать в себя
воздух, вдыхать, вдыхать, в груди - сила, ни одного выдоха не сделал, а ноги
слабеют, смерть начала меня заполнять... шмаляйте что ли! Шмаляйте!
туфтовая смерть. Ты не задавай, пожалуйста, дурацких вопросов. Опыт моего
пребывания в отключке не имеет никакого отношения к опыту настоящей смерти,
потому что дуба я не врезал, и теснить, даже тиская роман, не собираюсь. Вот
врежу дуба, тогда и потолкуем, что к чему, с большими подробностями, а
теперь давай выпьем. Ты обратил внимание, как давно мы не пили? Выпьем за
моих покойных родителей. Царство им небесное! Они не то, что я. Они
действительно скончались.
условия, попросил отправить меня в лагерь с особоопасными врагаьвю Советской
власти, бравшими Зимний, и с соратниками Ильича, которых подловили в
тридцать седьмом.
бушлате, на ногах кирза, на грапках брезентовые руковички, на стриженой, на
бедной моей голове солдатская, фронтовая еще, ушаночка с дыркой на лбу и за
ухом. Ветер в этой дырке свистит. Сентябрь. Тоска на земле. Даже выглядывать
из кузова неохота. Знаю: на воле, по черным полям поземка метет, белая, как
глаза у Кидаллы, и вдалеке несчастные огоньки на вахтах мерцают.
Томом-контрабандистом, так веришь, Коля, самолеты тогда низко летали, ночью
вся земля под крылом желтыми квадратиками была расчерчена, одни больше,
другие меньше: на освещение предупредительных зон в лагерях току не жалели.
К тому же много строилось новых ГЭС и электрификация всей страны шла как по
маслу. Сердце у меня кровью в том полете обливалось: лагерь на лагере,
лагерь на лагере, Ты-то ведь сверху ни разу на это безобразие не кнокал, а я
тогда нагляделся. Где-то тут, думаю, и твой лагерек, дорогой Фан Фаныч.
Приехали. Растрясло меня на колдобинах. Печенка - в одном углу кузова,
мочевой пузырь - в другом, в остальных - руки, ноги. Вылезаю. Отдолдонил Он
же, он же, он же, он же Харитон Устиныч Йорк... пятьдесят восьмая, через
скотоложество с подрывом валютного состояния Родины... по рукам, по рогам,
по ногам и тэ дэ". Вышел поглядеть на меня сам Кум - здоровенный хохол. Я
ему сходу раскинул чернуху, что числюсь за самим Берией и пусть сделает из
этого выводы, так как, - говорю,- ваша псарня создана для моей охраны, ибо
меня официально хотят выкрасть пять разведок мира.
наркоза. А потом гудите громче гудками и бейте, господа, морожеными своими
яйцами по заиндевеаой рельсе. На общие, кстати, работы, я сроду не выходил,
поскольку, - поясняю, - номенклатура, а вот полное собрание зеркальца
революции нашего ясного, Льва Николаевича девяносто томов согласен начисто
переписать ровно за двадцать четыре года и шесть месяцев. Полгода, извините,
господа, пропало у меня на предварительное тюремное заключение. И если, -
добавляю, - можно, то пожалуйста, держите из Иркутского централа
какую-нибудь завалящую Софью Андреевну мне в помощницы.
отвратительным человеческим лицам, что растрекался неимоверно. К тому же
отогрелся на вахте. Кум на всякий случай кое-что из моего треканья записал.
И пришел я в барак веселый оттого, что я живой, руки-ноги кукарекают, небо
сияет по-прежнему над головой, земля, хоть и казенная, носить меня
продолжает, и главное, самое страшное позади, а впереди что будет, то будет,
спасибо тебе, ангел-хранитель, друг любезный, и прости за выпавшее на твою
долю трудное дело вырвать такого окаянного человека, как я, из дьявольских
лап уныния и смерти!... Вхожу, значит, в барак вместе с кумом Дзюбой! Глаза
у него были темнокарие, а белки желто-красные. Он напоследок сказал, что
если начну чумить, то он быстро приделает мне заячьи уши, потому что лично
расстрелял и заставил повеситься от невыносимости следствия тысячу девятьсот
тридцать семь человек в честь того замечательного года и не дрогнет перед
тридцать восьмым, хотя ушел вот уж как год в отставку. Пока мы шли в барак
по зоне, я успел спросить, были ли среди расстрелянных Дзюбой врагов
знаменитые люди? Оказалось, что были. Каменев, Розенгольц, Блюхер, граф
Шереметьев, графиня Орлова, сыновья Дурново и, в общем, все больше
представители высшего дворянства и священники, а выдвинули его на это дело
после того, как он без промаха поразил свою высшую цель - царского сыночка
Алешу, оказавшего чекистам сопротивление невинным и тихим взглядом. - Еще, -
говорит, - премию мне на проводы дали: вывод в расход составнтеля учебника
арифметики Шапошникова и писателя Симонова. - Я говорю: - Не чешите мне уши,
гражданин Дзюба, все они живы и на свободе. - А он отвечает, что я, хоть и
чума, известная всему миру, но фраер, если не понимаю, что и арнфметик
Шапошников и "Жди меня и я вернусь" не настоящие, а заделанные после
расстрела в номерной мастерской.
поэтому таблицу умножения третий год выучить не может, а жену Дзюба застукал
во время преступной близости с его родным брательником, и патефон в этот
момент играл песню Симонова "Жди меня и я вернусь", то я понял, Коля, что
Дзюбу пошарили в отставку по "этому делу". Поехал он. Стебанулся, злодей.
говорит:
Афанасьев Роман
Конюшевский Владислав
Сертаков Виталий
Афанасьев Роман
Сертаков Виталий
Жюль Верн