ветер скоростью тридцать-сорок километров в час. Тогда,
пожалуй, можно будет делать все триста. Беру курс правее, на
середину прямой, соединяющей Александрию с Каиром. Это поможет
мне миновать запретные береговые зоны, и даже если я уклонюсь в
сторону, то непременно справа ли, слева ли поймаю огни одного
из городов или хотя бы долины Нила. Если ветер не переменится,
долечу за три часа двадцать минут. Если спадет -- за три сорок
пять. Начинаю одолевать тысячу с лишним километров пустыни.
смолой. И впереди не будет ни огонька, ни единый ориентир не
придет мне на помощь; до самого Нила я отрезан от людей, потому
что радио на борту нет. Я и не ищу нигде признаков жизни,
смотрю только на компас да на авиагоризонт Сперри. Слежу только
за лениво подрагивающей светящейся черточкой на тем-ком диске.
Когда Прево переходит с места на место, сверяюсь с прибором и
осторожно выравниваю машину. Лечу на высоте две тысячи метров,
мне предсказывали, что здесь ветер будет самый благоприятный.
Изредка зажигаю'лампочку, проверяя работу мотора,-- не все
приборы у меня светящееся; а потом опять остаюсь в темноте,
среди моих крохотных созвездий, что льют такой же неживой,
такой же неиссякаемый и загадочный свет, как настоящие звезды,
и говорят тем же языком. И я, подобно астрономам, читаю книгу
небесной механики. Я тоже исполнен усердия и чужд всего
земного. А вокруг все словно вымерло. Прево держался долго, но
и он засыпает, и теперь я полнее ощущаю одиночество. Только
мягко рокочет мотор, да с приборной доски смотрят мне в лицо
мои спокойные звезды.
нас нет. Ни одна самая тоненькая ниточка не свяжет нас больше с
миром, пока мы не упремся в окаймленный огнями Нил. Мы в
пустоте, и только мотор держит нас на весу и не дает сгинуть в
этой смоле. Как в сказке, мы пересекаем мертвую долину
испытаний. Здесь никто не поможет. Здесь нет прощенья ошибкам.
Что с нами будет -- одному богу известно.
это надо убрать. Прево медведем ворочается в темноте,
отфыркивается, вылезает из своего угла. Мастерит какое-то
хитроумное сооружение из носовых платков и черной бумаги. Вот
уже и нет луча. Он ворвался к нам словно из другого мира. Он
был неуместен среди отрешенного фосфорического свечения
приборов. Это был не звездный свет, а свет ночного кабачка. Но
главное, он сбивал меня с толку, затмевая мерцание приборов.
странное, словно живое, сияние. Смотрю направо. За сигнальным
огнем на конце крыла, который прежде не был мне виден, тянется
светящийся след. Неверный свет то разгорается, то меркнет --
вот оно что, я вхожу в облачность. Она отражает сигнальный
огонь. Так близко от моих ориентиров я предпочел бы ясное небо.
Озаренное этим сиянием, засветилось крыло. Свет уже не
пульсирует, он стал ярче, от него брызнули лучи, на конце крыла
расцвел розовый букет. Меня сильно встряхивает -- начинается
болтанка. Я вошел в толщу облаков и не знаю, высоко ли они
громоздятся. Поднимаюсь на высоту две пятьсот -- вокруг все то
же. Спускаюсь до тысячи метров. Огненный букет словно прирос к
крылу и только разгорелся еще ярче. Ладно. Как-нибудь. Ничего
не поделаешь. Будем Думать о другом. Там видно будет. А
все-таки не по душе мне это освещение -- кабак, да и только.
вещей, но ведь меня понемногу болтало всю дорогу, хоть высота
была большая и небо чистое. Ветер ничуть не ослабел, стало
быть, скорость наверняка превышала триста километров в час.
Короче говоря, ничего я толком не знаю" попробую определиться,
когда выйду из облаков.
неожиданному исчезновению я и узнаю, что облака остались
позади. Всматриваюсь -- передо мною, насколько можно разобрать,
неширокий просвет, а дальше снова на пути стеной встают облака.
И снова ожил букет на крыле.
уже тревожно, ведь если я не ошибся в расчетах, до Нила рукой
подать. Может быть, посчастливится заметить его в просвете
среди туч, но просветы так редки. А снижаться боязно: если
скорость была меньше, чем я думал, подо мною все еще
плоскогорья.
Но я знаю, когда настанет конец моему спокойствию,-- через
четыре часа и пятнадцать минут полета. Когда минет этот срок,
станет ясно, что даже при полном безветрии (а ветер, конечно,
был) долина Нила не могла не остаться позади.
вспыхивает чаще, чаще -- и вдруг пропадает. Не по душе мне эти
шифрованные переговоры с демонами ночи.
что же это, звезда или маяк? Не по душе мне и эта
сверхъестественная лучезарность, эта звезда волхвов, этот
опасный призыв.
мотора. Гоню его, не нужен он мне со своей лампой. Я выскочил в
просвет между облаками и спешу посмотреть, что там, внизу.
Прево опять засыпает.
Он всегда очень чуток ко всякой перемене в шуме мотора. Начинаю
медленно снижаться, надеюсь выскользнуть из-под облаков.
плоскогорья уже позади, подо мною ничто не должно возвышаться
над уровнем моря, я ничем не рискую. Продолжая снижаться,
поворачиваю на север. Так я непременно увижу огни. Города я
наверняка уже миновал, значит, огни появятся слева. Теперь я
лечу под скоплением облаков. Но слева одно опустилось еще ниже,
надо его обойти. Чтобы не заплутаться в нем, сворачиваю на
северо-северо-восток.
мне дальше снижаться опасно. Высотометр показывает 400, но кто
знает, какое здесь давление у земли. Прево наклоняется ко мне.
Кричу ему:
что-нибудь не наскочить!..
морем. Тьма под этой тучей поистине кромешная. Прилипаю к
стеклу. Разглядеть бы хоть что-нибудь внизу. Хоть бы огонек
мелькнул, хоть какая-нибудь веха. Я словно роюсь в золе. В
недрах погасшего очага пытаюсь отыскать искорку жизни.
он, этот маяк-привидение, эта ночная небылица? Мы с Прево
приникли к стеклам, отыскивая этот призрак, только что
мелькнувший в трехстах метрах под нами, и вот тут-то...
и ощутил, как наш мир содрогнулся и затрещал, готовый разбиться
вдребезги. На скорости двести семьдесят километров в час мы
врезались в землю.
звездой полыхнет взрыв, и мы оба исчезнем. Ни Прево, ни я
ничуть не волновались. Я только и уловил в себе это напряженное
ожидание: вот сейчас вспыхнет ослепительная звезда -- и конец.
Но ее все не было. Что-то вроде землетрясения разгромило
кабину, выбило стекла, на сто метров вокруг разметало куски
обшивки, рев и грохот отдавался внутри, во всем теле. Самолет
содрогался, как нож, с маху вонзившийся в дерево. Нас яростно
трясло и колотило. Секунда, другая... Самолет все дрожал, и я с
каким-то диким нетерпением ждал -- вот сейчас неистраченная
мощь взорвет его, как гранату. Но подземные толчки длились, а
извержения все не было. Что же означают эти скрытые от глаз
усилия? Эта дрожь, эта ярость, эта непонятная медлительность?
Пять секунд... шесть... И вдруг нас завертело, новый удар
вышвырнул в окна кабины наши сигареты, раздробил правое крыло
-- и все смолкло. Все оцепенело и застыло. Я крикнул Прево:
уже стоим в двадцати метрах от самолета. Спрашиваю Прево: