усомнился: а заслужил ли Бродский Нобелевскую премию?4
Английский язык Бродского -- предмет постоянных разногласий: для одних
английский Бродский исключительно красноречив (Клайв Джеймс, Даглас Дан),
для других -- косноязычен (Джон Ле Карре), даже безграмотен. Кристофер Рид,
как в свое время наш поэт Юрий Колкер, с педантичностью школьного учителя
выписывает все "ошибки" Бродского в автопереводе "Я входил вместо дикого
зверя в клетку"5. Мистера Рида в Бродском раздражает все: пышность его
риторики, его антигероика, а главное -- его репутация великого поэта. По
мнению Рида, Бродскому 1988 года еще далеко до мастерства Набокова. Но, как
справедливо заметил Лев Лосев, мнения западных поэтов, "за исключением
Милоша, основательно скомпрометированы не-
__________
1 "Писатель в тени Одена". "The Independent", 23 октября 1987.
2 "The Guardian", 3 октября 1986.
3 "The Observer", 14 декабря 1980.
4 "The Observer", 11 декабря 1988.
5 Рецензия на сборник "То Urania". "London Review of Books", 8 декабря
1988.
87
знанием русской поэзии и языка, на котором пишет Бродский"1.
Оценить стихи Бродского в переводах, сравнив их с оригиналом, могли бы
слависты, но далеко не все из них его прочли. Зато есть в Англии несколько
замечательных профессоров неславистов, знающих русский язык: Генри Гиффорд,
профессор английской литературы Бристольского университета, автор
монографии о Пастернаке; Питер Франс, профессор французской литературы в
Эдинбурге и переводчик Айги, -- он же перевел на английский "Двадцать
сонетов к Марии Стюарт" (чему Иосиф сначала обрадовался, как ребенок, а уже
через день начал их пере-переводить); Джон Бейли, профессор английской
литературы в Оксфорде и муж Айрис Мердок. Все они весьма благожелательно
относятся к английским переводам как самого Бродского, так и его
переводчиков. По мнению Джона Бейли2, Оден и Бродский -- единственные из
великих поэтов их поколения, кого можно назвать по-настоящему
цивилизованными поэтами. Глубокая привязанность Бродского к Одену, считает
профессор Бейли, еще одна причина его непопулярности среди английских
поэтов. Никогда никто из английских критиков и поэтов не называл Одена
"самым большим умом Англии", никто из них не ставил его так высоко как
поэта, и вдруг является какой-то самоуверенный иностранец, говорящий с
акцентом по-английски, и заставляет их посмотреть на Одена другими глазами.
Стоит также упомянуть очень известного здесь писателя Д.М.Томаса,
переводчика Ахматовой и Пушкина; он взял два интервью у Бродского, одно
было передано по телевизору, другое опубликовано поэтом Крэйгом Рэйном в
журнале "Quarto"3. Д.М.Томас в своей рецензии на второй английский сборник
стихов Бродского "A Part of Speech"4 пишет: "Всякий, кто устал от чтения
добросовестно сделанных, умных городских стихов и утонченной иронии, или,
напротив, от стихов нечленораздельных; кто не имеет ни малейшего желания
открывать еще одну антологию "легких" стихов; или, листая литературные
журналы, готов
__________
1 "Поэтика Бродского", 1984, с. 7.
2 "Poetry Review", 1981, с. 84.
3 "Quarto", декабрь 1981, с. 911.
4 "Poetry Review", 1981.
88
взвыть при виде еще одного отточенного, компетентного стихотворения, ничего
не добавляющего его душе; кто устал как от общих, так и от темных мест в
стихах, восстановит веру в поэзию, читая новый сборник Бродского". Алана
Дженкина, заместителя главного редактора "Литературного приложения к
"Таймс" (TLS), в котором регулярно печатались английские стихи и переводы
Бродского, привлекает в Бродском все: не всегда хорошо выбритое лицо в
веснушках, редеющие рыжие волосы, выразительный рот и огромные
бледно-голубые глаза; даже его "некорректность", как поэтическую (то, как
Бродский обращался с английским синтаксисом и с английской просодией), так
и "политическую" (его патриархально-галантное отношение к женщинам),
считает Дженкин, извиняла огромная любовь поэта к красоте всех трех
объектов, от него "пострадавших": к красоте языка, поэзии и женщин1. Мистер
Дженкин сам поэт, и посему он тонко чувствует, как язык живет в Бродском и
через Бродского. Как правило, "английского" Бродского хвалят за терпкий
юмор и христианскую тематику2, за остроумие высшего порядка3, за изобилие
афоризмов4 и техническую виртуозность. А упрекают за не всегда удачно
употребленные разговорные обороты и прозаизмы, за чуждую просодию и плоские
рифмы; метафорическую плотность его стихов они принимают за риторическую
пышность; даже его виртуозный синтаксис многим не по вкусу. По мнению Роя
Фишера, Бродский в одиночку пытался изменить вектор эволюции английской
поэзии, возвращая ей рифмы и классические метры. Благородный, заслуживающий
восхищения, но донкихотский акт, считает он?. Сам Бродский никогда не
претендовал на место на английском или американском Парнасе, даже став
поэтом-лауреатом США. На вопрос, как он оценивает английские переводы своих
стихов, Бродский обычно отвечал шуткой: "Отношения поэта с переводчиками
сводятся к трем типам. Первый -- вы ему доверяете, а он вас убивает; второй
-- вы ему не доверяете, и он вас убивает; и
_____________
1 "The Guardian", 2 февраля 1996.
2 Стивен Спендер. "New Statesman", 14 декабря 1973.
3 Майкл Шмидт. "New Statesman", 17 октября 1980.
4 Тони Гулд. "New Society", 17 октября 1986.
5 "Brodsky Through the Eyes of his Contemporaries", 1992.
89
третий, мазохистский -- вы ему говорите: "убей, убей меня!", и он вас
убивает". Позднее он начал переводить себя сам. Но в целом он считал, что
ему повезло с переводами, как с чужими, так и с собственными. Он повторял,
что у него нет амбиции стать англоязычным поэтом. Он говорил, что писал
стихи по-английски, чтобы, во-первых, "избавиться от лингвистического
комплекса" и, во-вторых, чтобы его друзья-поэты могли судить о его работе
не по переводам десятилетней давности, или, наконец, просто "в угоду
любимым теням" -- Одена, Роберта Лоуэлла, Стивена Спендера. Два языка
виделись Бродскому как два разных типа мировосприятия, и он нуждался в них
обоих: "...возникни сейчас ситуация, когда мне пришлось бы жить только с
одним языком, то ли с английским, то ли с русским, то это меня чрезвычайно,
мягко говоря, расстроило бы, если бы не свело с ума".
В этом разделе собраны беседы с несколькими известными англичанами, которые
приняли участие в судьбе Бродского в решающие моменты его жизни вне России.
Все они любезно согласились ответить на наши вопросы. Интервью эти
публикуются в сокращении.
----------------------------------------------------------------------------
Диана Абаева-Майерс. "Мы гуляли с ним по небесам..."
(Беседа с Исайей Берлином)
-- Перселл, "Дидона и Эней", Ахматова оказались некоторым образом
лейтмотивом вечера Иосифа Бродского. Как будто специально для вас. Между
тем так получилось совершенно случайно.
-- Я вам расскажу эту историю. Ахматова на меня рассердилась под конец,
потому что я женился: я не
______________
Сэр Исайя Берлин (1909-1997) -- прославленный философ, профессор
Оксфордского университета, бывший президент Британской Академии наук,
известен в России не только своими многочисленными трудами о русских
мыслителях и левой интеллигенции, но и как человек-миф (к нему у Ахматовой
обращены стихотворения цикла "Шиповник цветет", он "гость из будущего", он
запечатлен в "Поэме без героя"). Неудивительно, что он был одним из первых,
с кем Бродский встретился по приезде в Лондон летом 1972 года (об этой
встрече Бродский рассказывает в пространном эссе "Isaiah Berlin at Eighty".
"The New York Review", August 17,1989, p. 444). Он был другом поэта Стивена
Спендера, в доме которого Бродский жил в июле 1972 года; знал лично поэта
Роберта Лоуэлла, у которого Бродский гостил в Кенте; принимал Бродского у
себя в Оксфорде, куда его привез Оден, занимавший там одно время почетный
пост профессора поэзии, и где Бродский восемнадцать лет спустя будет
облачен в докторскую мантию, до него полученную и Анной Ахматовой. Сэр
Исайя имел к этому событию непосредственное отношение. Он также был одним
из патронов созданного русской кафедрой Кильского университета Фонда
русских поэтов. -- Прим. В.Полухиной.
91
имел права этого делать. Она считала, что между ней и мной какой-то союз.
Было понятно, мы никогда друг друга больше не увидим, но все-таки наши
отношения святы, уникальны, и ни она, ни я больше ни на кого другого,