только, что я шагнул ближе, торопясь уверить ее в отсутствии у меня дурных
намерений. Но она отшатнулась в ужасе, замахав на меня старушечьими руками,
и в следующее мгновенье, с судорожным, словно предсмертным хрипом,
повалилась на руки мисс Тины.
моя не умерла, как того можно было опасаться, вследствие испытанного из-за
меня потрясения - впрочем, я из-за нее испытал, пожалуй, не меньшее. Откуда,
скажите на милость, могло мне прийти в голову, что у нее вдруг достанет сил
самой встать с постели? С мисс Тиной перед отъездом увидеться не удалось;
видел я только служанку и ей оставил записку в несколько строк для передачи
младшей мисс Бордеро. В записке говорилось, что я уезжаю на несколько дней.
Я побывал в Тревизо, в Бассано, в Кастельфранко, ходил и ездил по разным
достопримечательным местам, осматривал дурно освещенную роспись в пропахших
плесенью церквах и часами дымил сигарой за столиком какого-нибудь кафе с
обилием мух и желтыми занавесками, на теневой стороне сонной маленькой
площади. Но весь этот путешественнический ритуал, совершаемый машинально и
без души, не развлекал меня. Мне пришлось проглотить очень горькое снадобье,
и я не мог отделаться от ощущения оскомины во рту. Я попал, как говорится, в
пиковое положение, когда Джулиана застала меня среди ночи изучающим механизм
запоров ее бюро; а долгие часы вслед за тем, проведенные в тревоге, не
сделался ли я ее убийцей, были ничуть не легче. Воспоминание об унизительной
сцене жгло меня, но нужно было как-то выпутываться, как-то объяснить, хотя
бы мисс Тине письменно, странную позу, в которой я был застигнут. Но так как
мое послание осталось без ответа, я ничего не знал о том, как приняла
случившееся сама мисс Тина. У меня все стояло в ушах обидное старухино
"Гнусный писака!" - хоть я и не мог бы отрицать, что пишу, и еще менее, что
вел себя не слишком деликатно. Была минута, когда я положительно решил, что
единственный для меня способ смыть позор - это немедленно убраться вон,
пожертвовать всеми своими надеждами и раз навсегда освободить бедных женщин
от тягот общения со мной. Однако потом я рассудил, что лучше будет сперва
уехать ненадолго, должно быть, у меня уже тогда было чувство (пусть
неопределеннее и смутное), что, исчезнув совсем, я похороню не только свои
личные надежды. Но пожалуй, казалось мне, будет полезно, если я подольше
пробуду в отсутствии и старуха уверует в то, что окончательно избавилась от
меня. А что именно таково было ее желание - желание, которого я не мог
разделить, - сомневаться не приходилось; давешнее полночное бесчинство
наверняка излечило ее от готовности терпеть мое общество ради моих денег. С
другой стороны, уговаривал я себя, не могу же я вот так бросить мисс Тину; я
продолжал твердить себе это даже вопреки тому обстоятельству, что она
осталась глуха к моим искренним просьбам дать знать о себе - я не получил
весточки ни в одном из тех городков, куда просил ее писать poste restante
[*До востребования (франц.)]. Я бы постарался узнать что-нибудь от своего
слуги, да этот олух не умел держать перо в руках. Следовало ли понимать
молчание мисс Тины как знак глубочайшего презрения, казалось бы, вовсе ей не
свойственного? Неизвестность томила меня; и если по некоторым соображениям я
не решался вернуться, то по другим выходило, что вернуться непременно нужно,
и я хотел только обрести твердую почву под ногами. Кончилось дело тем, что
на двенадцатый день я снова очутился в Венеции, и, когда моя гондола мягко
ткнулась носом в ступени старого дворца, тревожно забившееся сердце сказало
мне, как тяжела была для меня эта отлучка.
предупредить своего слугу телеграммой. Он поэтому не встречал меня на
вокзале, но когда я подъехал к дому, высунулся в окно и, увидев, что это я,
поспешно сбежал вниз.
взваливая на плечо мой чемодан, и чуть ли не подмигнул мне с веселым видом,
словно не сомневаясь, что это известие меня обрадует.
un piccolo passeggio brutto [*Все равно что ничего - жалкая маленькая
прогулка (итал.)], и всего две гондолы. Poveretta! [*Бедняжка! (итал.)] -
продолжал он, что по всей вероятности относилось к мисс Тине. По его
понятиям, похороны устраивались главным образом для увеселения живых.
я больше не стал задавать вопросов, пока мы не поднялись наверх. Теперь,
когда я оказался перед фактом, мне было неприятно думать об этом; особенно
неприятна была мысль, что бедной мисс Тине самой пришлось заниматься всем
после того, как все кончилось. Откуда ей было знать о необходимых
формальностях, о том, как в таких случаях полагается действовать? Поистине
poveretta! Вся надежда, что ей помог доктор, да и друзья, о которых она мне
рассказывала, не оставили ее без поддержки в трудный час, - горсточка верных
старых друзей, чья верность выражалась в том, что они раз в году приходили в
гости. Из болтовни моего слуги я понял, что действительно какие-то две
старушки и один старичок приняли в мисс Тине большое участие, приехали за
ней в собственной гондоле и сопровождали на кладбище - обнесенный кирпичной
оградой островок могил, что лежит к северу от города, на пути к Мурано.
Значит, барышни Бордеро были католичками. Это мне никогда прежде не
приходило в голову, так как тетка не могла ходить в церковь, а племянница,
сколько я мог заметить, либо тоже не ходила, либо бывала лишь у ранней
обедни в то время, когда я еще спал. И должно быть, даже духовные лица
уважали их вкус к уединению, ни разу за то время, что я прожил в доме, не
мелькнул передо мной краешек сутаны. Спустя час после своего приезда я
послал к мисс Тине слугу с запиской, в которой спрашивал, не найдется ли у
нее несколько минут для разговора со мною. Слуга, вернувшись, сообщил, что
мисс Тина оказалась не дома, а в саду, прогуливалась себе на свежем воздухе
и рвала цветы, точно они принадлежат ей. Там он ее и нашел, и она сказала,
что рада будет меня видеть.
всегда был какой-то замшело-похоронный вид, будто она донашивала старые
траурные платья, которых никак не могла износить, а поэтому в ее облике мало
что переменилось. Только заметно было, что она плакала, плакала обильно и
всласть, бесхитростными, освежающими слезами, давая выход запоздалому
чувству одиночества и несправедливости. Ей, однако, и в голову не приходило
манерничать, рисоваться своим горем; я даже, признаться, был удивлен, когда
она повернулась ко мне, прижимая к груди охапку чудеснейших роз, и в
сумеречном свете я увидел в ее покрасневших от слез глазах тень улыбки.
Бледное лицо в рамке черных кружев показалось мне еще более длинным и худым.
Я был уверен, что она до глубины души возмущена мною, тем более после того,
когда меня в тяжелую минуту не оказалось рядом, чтобы помочь ей советом и
делом; и хоть я знал, как несвойственно ее натуре злопамятство и как мало
значения она привыкла придавать собственным делам, я все же мог ожидать
какой-то перемены в ней, каких-то примет обиды или отчуждения, за которыми
слышался бы обращенный к моей совести упрек: "Хороших же вы, сударь, дел
наделали!" Но верность истине заставляет меня признать, что унылое лицо
бедняжки чуть просветлело, что неказистые его черты словно бы даже стали
привлекательнее при виде жильца покойной тетушки. Последний был несказанно
тронут этим обстоятельством и счел, что оно упростит положение вещей, в чем
ему весьма скоро пришлось разубедиться. Но так или иначе, я в тот вечер был
ласков с мисс Тиной, как только мог, и оставался в ее обществе, сколько
допускали приличия. Ни в какие объяснения мы не пускались. Я не спрашивал,
отчего она оставила мое письмо без ответа и уж тем болен не пытался
пересказать его содержание. Если ей угодно было делать вид, будто она
позабыла, за каким занятием меня застигла мисс Бордеро и какое впечатление
это произвело на последнюю, - я мог только радоваться тому; ведь она вполне
могла меня встретить как убийцу ее тетушки.
постигшей мисс Тину, сознание этой утраты нас не покидало - оно было в моем
подчеркнутом внимании к собеседнице и в том доверчивом выражении, с которым
она смотрела на меня, словно убедившись, что я не потерял интереса к ней,
рассчитывала найти во мне опору. Мисс Тина не была создана для гордых потуг
на самоутверждение, она даже не пыталась делать вид, будто ясно представляет
себе, что теперь станется с нею. Я, однако же, избегал заговаривать об этом,
ибо отнюдь не намерен был связывать себя какими-либо обещаниями помощи или
защиты. Ничего дурного, полагаю, в моей осторожности не было; просто я
понимал, что, при ее полном незнании жизни, мисс Тине легко может показаться
естественным, что я - поскольку я, несомненно, жалею ее - возьму на себя
заботу об ее судьбе. Она рассказала мне о последних минутах мисс Бордеро,
которая, видимо, угасла тихо и без страданий, и о том, как добрые друзья
избавили ее, мисс Тину, от всех хлопот, связанных с похоронами, благо деньги
в доме нашлись, благодаря мне, о чем она не преминула напомнить с улыбкой.
Попутно она повторила еще раз, что уж если кто заслужил расположение
"порядочных" итальянцев, то приобрел в них друзей на всю жизнь; а когда мы
окончательно исчерпали эту тему, она стала расспрашивать меня о моей
поездке, о моих приключениях и впечатлениях, обо всех местах, где я побывал.
Я отвечал как мог, кое-что грешным делом и присочиняя, ибо то смятенное
состояние, в котором я тогда находился, помешало мне многое увидеть и
запомнить. Выслушав мой рассказ, мисс Тина воскликнула, словно на миг
позабыв и тетушку, и свое горе: "Господи, вот бы и мне тоже хоть немного
попутешествовать, повидать свет!" Мне тут пришло на ум, что я, в сущности,
должен бы предложить ей осуществить это желание, выразить свою готовность
сопровождать ее куда угодно; но вслух я заметил только, что небольшую
поездку, которая бы помогла ей рассеяться, можно, пожалуй, устроить, мы это
еще обдумаем и обсудим. Что касается наследия Асперна, то о нем я речи не
заводил, не спросил ни разу, удалось ли ей прояснить что-либо еще до кончины
Нортон Андрэ
Дальский Алекс
Свержин Владимир
Куликов Роман
Рыбаков Вячеслав