разрушить барьер между частным и общественным. Франц любит цитировать Андре
Бретона, сказавшего, что он хотел бы жить в "стеклянном доме", где нет
никаких тайн и куда дозволено заглянуть каждому.
понял, что дальше жить во лжи он не может. В ту минуту ему, естественно,
полагалось бы заступиться за Сабину. Но он не сделал этого лишь потому, что
боялся выдать их тайную близость.
Рим. В ушах у него все еще звучала фраза: "Безобразная подвеска!",
заставившая его увидеть свою жену совсем в ином свете, чем в прошлые годы.
Ее агрессивность, неуязвимая, шумная и темпераментная, снимала с его плеч
бремя доброты, которое он терпеливо нес все двадцать три года супружества.
Он вспомнил огромный внутренний простор старинного собора в Амстердаме и
снова почувствовал особый, непостижимый восторг, какой пробуждала в нем его
пустота.
рассказывая о вчерашних гостях, она категорично одобряла одни суждения,
услышанные от них, и с издевкой отметала другие.
конференции.
встречаться с нею в Женеве. Вот почему так часто разъезжаю. Я подумал, что
ты должна об этом знать.
покинула его. Он отвел глаза, чтобы не видеть на лице Марии-Клод отчаяния,
которое предполагал вызвать у нее своими словами.
этом знать.
уничтоженной. Она по-прежнему походила на ту женщину, которая вчера громким
голосом сказала: "Безобразная подвеска!"
девять месяцев обманываешь меня, можешь сказать хотя бы с кем?
должен уважать в ней женщину. Но куда девалась эта женщина в Марии-Клод?
Иными словами, куда делся образ матери, который он связывал со своей женой?
Мама, его грустная и израненная мама, у которой на ногах были разные туфли,
ушла из Марии-Клод, а может, вовсе и не ушла из нее, ибо в ней никогда не
была. Он осознал это с внезапной ненавистью.
кто ее соперница. И потому, глядя ей прямо в лицо. он стал говорить о
Сабине.
ему с каждой минутой становилось легче. Он говорил себе, что по истечении
девяти месяцев он наконец снова живет в правде.
вдруг просунулась внутрь голова Марии-Клод, голова Мария-Анн, голова
художника Алана и скульптора, постоянно сжимавшего палец, головы всех тех,
кого она знала в Женеве. Вопреки своей воле она становится соперницей
женщины, которая ее вовсе не занимает. Франц наконец разведется, и она
займет место рядом с ним на широкой супружеской кровати. Все будут издали
или вблизи наблюдать за этим, и ей придется на людях разыгрывать комедию;
вместо того чтобы быть Сабиной, она будет вынуждена играть роль Сабины и еще
придумывать, как играть эту роль. Обнародованная любовь тяжелеет, становится
бременем. Сабина уже заранее съеживалась в ощущении этой воображаемой
тяжести.
знала, радоваться ли ей или нет. Вспомнила их встречу в спальном вагоне
поезда на пути в Амстердам. Тогда ей хотелось пасть перед ним на колени и
умолять его Даже силой держать ее при себе и никуда не отпускать. Она
мечтала, чтобы уж раз и навсегда кончилась эта опасная дорога предательства.
Она мечтала остановиться.
мечту, воскресить ее, опереться на нее. Тщетно. Ощущение неприязни было
сильнее.
кричали, жестикулировали, и потому они могли идти рядом без слов, даже не
слыша своего молчания.
обыкновению горела маленькая лампочка.
Францу полагалось бы заметить этот жест. Но он не обратил на него
достаточного внимания, ибо свет не имел для него значения. Как мы знаем, он
предпочитал заниматься любовью с закрытыми глазами.
уже ни на миг больше не хотелось видеть этих опущенных век. В глазах,
говорится, и душа как в окне видна. Тело Франца, что всегда металось на ней
с закрытыми глазами, было для нее телом без души. Оно напоминало слепого
кутенка, беспомощно попискивающего от жажды. Мускулистый Франц в соитии был
точно огромный щенок, сосущий ее грудь. Да он и вправду держал во рту ее
сосок, словно сосал молоко! Этот образ Франца, зрелого мужчины внизу и
кормящегося грудью детеныша наверху, вызывал в ней чувство, будто она
совокупляется с грудным младенцем, чувство, граничащее с омерзением. Нет,
она уже никогда не захочет видеть, как он отчаянно бьется на ней, нет, она
уже никогда не подставит своей груди, как сука щенку, сегодня это в
последний раз, в последний раз - бесповоротно!
Франц самый лучший из всех мужчин, какие ей встречались в жизни: он
интеллигентен, разбирается в ее живописи, красивый, добрый, но чем больше
она сознавала это, тем больше тянуло ее изнасиловать эту интеллигентность,
эту добросердечность, тянуло изнасиловать эту беспомощную силу.
возбуждало сознание, что это в последний раз. Она любила его, но была уже
где-то далеко отсюда. Она уже снова слышала, как вдали звучит золотой горн
предательства, и знала, что это голос, перед которым ей не устоять. Ей
казалось, что перед нею еще необозримый простор свободы, и его ширь
возбуждала ее. Она любила Франца так исступленно, так дико, как никогда не
любила его.
ужином была молчалива и ни слова не сказала о его решении, зато сейчас она
отвечает ему. Сейчас она выражает ему свою радость, свою страсть, свое
согласие, свое желание навсегда остаться с ним.
пустоту без супруги, без дочери, без домашних обязанностей, в великолепную
пустоту, выметенную Геркулесовой метлой, в великолепную пустоту, которую
заполонит своей любовью.
мечты. Оба были опьянены предательством, которое освободило их. Франц скакал
на Сабине и предавал свою жену, Сабина скакала на Франце и предавала Франца.
слабое, нуждающееся в защите; этот образ слишком укоренился в нем, чтобы
суметь избавиться от него за каких-то два дня. Возвращаясь домой, он мучился
угрызениями совести, боялся, что после его отъезда жена впала в отчаяние и
что он найдет ее истомленной печалью. Он робко открыл дверь и прошел в свою
комнату. Постоял тихо, прислушался: да, она была дома. После минутного
колебания он пошел по обыкновению поздороваться с ней.
неподдельном), но он не сказал ни слова.
против того, чтобы ты переехал к ней, причем немедля.
определенного плана действий. Он настроен был по возвращении домой обсудить
все их дела в дружеской обстановке и тем смягчить нанесенную ей обиду. Он
никак не рассчитывал на то, что Мария-Клод сама станет холодно и упорно
настаивать на его уходе.
разочарования. Всю жизнь, боясь ранить ее, он добровольно подчинял себя
дисциплине отупляющей моногамии, и сейчас, после двадцати лет, он вдруг
обнаруживает, что его расчеты были совершенно не нужны и что он поступился
другими женщинами лишь по нелепому недоразумению!
попросить ее разрешить ему остаться у нее на ночь. Позвонил, по ему никто не
открыл. Он зашел в кабачок напротив и долго смотрел на подъезд ее дома.
Марией-Клод в одной кровати. Если сейчас он вернется домой, куда ему лечь?
Он, конечно, мог бы постелить себе на тахте в соседней комнате. Но не
покажется ли этот жест чересчур вызывающим? Не будет ли это выглядеть
проявлением враждебности? Он ведь хочет и впредь оставаться другом своей
жены! Однако улечься рядом тоже было бы дикостью. Он уже мысленно слышал ее